Зодчие
Шрифт:
– Погорите, безумные! Гляньте, что внутрях делается!
А красно-розовые языки пламени и струи дыма уже вырывались из маленьких окон…
– Бегите к собору! Сухую рухлядь таскайте прочь!
У собора закипела отчаянная работа, всякий волок прочь от стен что было под силу. Труднее было управиться со строительными подмостками, пришитыми к стенам длинными костылями. [209]
На ломке отличались Василий Дубас и Петрован Кубарь.
Василий и Петрован сдружились за последние годы: по воскресеньям
209
Костыль – загнутый под прямым углом длинный гвоздь.
Вооружившись громадными ломами, два богатыря проявляли чудеса силы, бесстрашия и ловкости.
Яркий красно-багряный свет от пылавших лесных складов и бараков освещал фигурки Дубаса и Кубаря, суетившихся на верхнем пролете лесов. А они раскачивали ломами и выдирали из стен костыли, державшие верхушку строительных подмостков. Потом, когда уже опасно стало держаться на зыблющейся площадке, привязали к стойкам два прочных каната и загрохотали вниз.
Десятки людей во главе с Нечаем и Кузьмой Сбоем ухватились за сброшенные канаты, приготовились тянуть по команде.
Василий и Петрован сбежали, присоединились к державшим канаты.
– Прочь, православные! – гаркнул Нечай, но звук голоса затерялся в хаосе разбушевавшихся стихий.
Несколько человек бросились отгонять тысячные толпы москвичей, сбежавшихся на пожар из ближних улиц. Многие притащили ведра, ломы, багры и помогали бороться с бедой. Иные явились с пустыми руками – поглазеть на любопытное зрелище. Эти больше всех шумели и распоряжались, хоть никто их не слушался.
В огромной мятущейся толпе затерялся архитектор Ганс Фридман. Маленькие глаза его горели кровавым отблеском пламени; он потерял шапку, и его серые волосы покрылись хлопьями сажи, кружившимися в воздухе, как черный снег. С бессмысленной усмешкой маньяка он шептал:
– Радуйтесь, духи разрушения!.. Я исполнил приказ… Гордитесь моим послушанием – я хорошо выбрал время…
– Зашибет, зашибет!.. – Зрители отхлынули прочь, увлекая за собой сумасшедшего саксонца.
– Бери! – раздалась команда. – А ну, взяли! Раз-разок! Еще раз! Еще раз! Ухнем…
Громада лесов отделилась от главной башни, помешкала в воздухе, точно раздумывая, и, поблескивая язычками пламени, повалилась, сшибая кресты, уродуя главы законченных малых церквей.
– Беги, ребята!
Люди бросили веревки и кинулись врассыпную.
Верхняя часть подмостков, ближайших к пожару, рухнула беспорядочной грудой стоек, досок и перекладин.
Шум свалившейся громады произвел на безумного Фридмана необычайное впечатление. Вырвавшись из толпы, он бросился к подмосткам и с обезьяньей ловкостью стал карабкаться вверх. Его не удерживали: зрители думали, что явился еще доброволец помогать рушить мостки.
Взобравшись на самый верх, немец с упоением всматривался в картину дикого хаоса, развертывающуюся внизу:
– Духи огня, духи гибели!.. Возьмите меня – я ваш!..
И, широко раскинув руки, Фридман
Трагическая смерть сумасшедшего немца ненадолго потрясла людей: нужно было бороться с грозной стихией. Раздались громкие призывы:
– Растаскивай! Рас-тас-ки-ва-ай!..
Сотни людей, как суетливые муравьи, спасающие гибнущий муравейник, накинулись на свалившуюся громаду, разламывали на куски, тащили в сторону Кремля, ко рву, его окружавшему. Там валили в воду, блестевшую в глубине тускло-багровым светом.
А Василий Дубас и Петруха Кубарь уже взбежали наверх и снова принялись за опасную работу.
В эту бурную, тревожную ночь царя и митрополита не было в Москве – за два дня до того они выехали на богомолье в Троице-Сергиеву лавру. Но много бояр приехали к месту пожарища. Не решаясь принять деятельное участие в работе, что не приличествовало их высокому сану, они стояли в отдалении, многодумно качали бородами, иные крестились.
В сопровождении Демида Жука и Филимона прискакали на пожар Голован, Постник, Барма. Дикими, остекленевшими глазами взглянул Барма на опасность, грозившую великому творению. Но оцепенение продолжалось недолго. Через мгновение Постник принял на себя командование, и его твердые, продуманные приказы начали устанавливать порядок в царившей суматохе. Барму не подпустили близко к опасным местам; Постник приказал Демиду держать старика. Дюжий мужичина исполнял приказ точно, несмотря на мольбы и брань Бармы.
Снова и снова, взвихривая пыль и сажу, падали обрушенные пролеты подмостков на площадь и быстро, четко уносились прочь. Опасность спадала, общее напряжение уменьшилось.
И лишь в это время примчался с Покровки Федор Григорьевич. Страшные мысли одолевали Ордынцева, когда он погонял коня среди ветра, свистевшего в темных улицах, в то время как впереди стоял багряно-дымный столб, упиравшийся в небо. Окольничему предвиделся царский гнев, неминуемая опала, может быть казнь…
– Не усмотрел, не усмотрел! – отчаянно шептал Ордынцев и хлестал плетью коня.
За ним скакали угрюмые, растерянные слуги.
Решетки по улицам были убраны, как всегда во время больших пожаров, и задержки от караулов не было, но дорога казалась боярину бесконечной.
– Еще стоит! – шумно вздохнул Ордынцев, когда вынесся на площадь, забитую народом. – Дорогу, дорогу!
Сквозь плотную толпу проехать было невозможно. Окольничий спрыгнул с лошади и пешком пробирался к собору.
Когда Ордынцев добрался до Постника, он с облегчением узнал, что опасность для храма не так уж велика.
На берегу пламя утихало, лесные склады догорали. Но рабочие бараки еще пылали вовсю, и вихрь по-прежнему взметывал огненные лапы…
Большая часть лесов была сброшена. Оставался самый неподатливый пролет, где крючья когда-то вбивал сам Василий Дубас. Долго пыхтели парни, подсунув ломы под стояки, прилегавшие к стене, потом крюки вылетели разом, и площадка поплыла в сторону.
– Падаем!.. – прохрипел Петруха Кубарь.
Василий взглянул в побледневшее лицо товарища и вдруг ухватился за карниз стены.