Золотая Колыма
Шрифт:
— Может, не вполне грамотно составил заявку товарищ Поликарпов и мы не совсем поняли ее? А вдруг разведку следовало ставить не по долине Безымянного, а, как тут написано, на стрелке этого ключа, то есть в приустьевой части Безымянного, а точнее говоря, от устья Безымянного по пойме и террасе Среднекана или, как сейчас сказал Юрий Александрович, вниз и вверх по долине Среднекана?.. Вы, товарищ Поликарпов, вероятно, это имели в виду и думали, что Безымянный выносит золото...
Поликарпов так не думал и еще ниже опустил голову.
— Безымянный ничего не выносит,— отчеканил Билибин.— Я сказал: его долина пуста.
— Но, насколько я понимаю вас,— оживился Лежава-Мюрат,— заявка Поликарпова еще будет проверяться?
— Можете понимать и так. Я повторяю, мы будем разведывать долину Среднекана вниз и вверх от устья Безымянного, но уже без особой надежды на положительные результаты. Откровенно говоря, я организую два разведрайона больше для того, чтоб рабочие не сидели без дела, ибо люди в таких условиях, как здесь, могут озвереть не только от голода, но и от сытого безделья... Советую и вам об этом подумать, занять старателей делом...
— Вы бросаете SOS,— загорячился Лежава-Мюрат,— но предлагаете спасать души за счет государства!
— Да, если хотите.
— Но кто это разрешит? Союззолото и товарищ Серебровский отпускали вам и нам...
— Союззолото и очень уважаемый мною товарищ Серебровский отпускали нам средства на разведку. И мы будем вести ее честно, добросовестно, строго по научно разработанной системе. Результаты такой разведки, если они даже будут отрицательными, чести геологов не уронят. Ну, а если они окажутся положительными, мы возрадуемся и будем считать, что нам и вам и товарищу Поликарпову пофартило. А пока, Филипп Романович, не обижайтесь на нас. Мы сделали все по совести, после нас на Безымянном никто ничего не найдет. Я сам был бы несказанно рад, если б подтвердилась ваша заявка. А вас я по-прежнему уважаю, Филипп Романович, и надеюсь на вашу дальнейшую помощь. Вы искали золото в верховьях Среднекана — покажите нам те места, где встречали хотя бы слабые знаки...
— В левой вершине! С удовольствием покажу! — обрадовался Поликарпов.
— Вот и прекрасно! Там мы организуем второй разведрайон. Возможно, кто-нибудь и таинственные Борискины ямы покажет, и Гореловские жилы Розенфельда...
— Александров! — вдруг воскликнул Цареградский.— Он покажет Борискины ямы. Когда я обследовал Тальский минеральный источник, Александров в беседе со мной вскользь упомянул Бориску, и, если я его правильно понял, он похоронил Бориску там, где тот копал шурфы.
Лежава-Мюрат даже привскочил:
— Надо немедленно расспросить этого Александрова, пока он не укатил в Олу! Да и Сафейка... Неужели он не знает, где зарыт его друг Бориска?
— Софрон Иванович не знает,— твердо сказал Поликарпов.— Знал бы — давно привел на Борискины ключи. Мы с ним пуд соли съели, пока искали их.
— Э, Филипп Романыч, можно и десять пудов съесть, а что у человека на душе, не узнать. Но сейчас речь не о Сафейке. С ним, кому надо, разберутся. Говорят, он с бочкаревцами или еще с какими-то бандитами якшался. Милиционер Глущенко давно собирается приехать по его душу. Но это не нашего ума печаль. А вот что делать с нашей сотней душ?
Поликарпов снова сник. Он ведь тоже имел дело с бочкаревцамй в двадцать третьем году, когда отправился на Колыму искать золото — кредитовался у них, правда, через Александрова, но все-таки...
Смутился и Юрий Александрович. Хотел сказать что-то в защиту Гайфуллина, но воздержался.
— Прежде, Валериан Исаакович, я предлагал вашим старателям временно переходить к нам на разведку,— обратился он к Мюрату после паузы,— и товарищ Оглобин меня поддерживал. Ради них даже расценки пересматривали, но никто не пошел. Один лишь Гайфуллин соглашается работать у нас проводником... А теперь у Вас для оплаты труда своих рабочих денег в обрез, к тому же существующие расценки не устраивают ни наших, ни ваших, и мы будем их пересматривать... Условия-то работы здесь потяжелее, чем на Алдане и где-либо.
— Это правильно! Давайте пересматривать вместе! Ведь в конце концов карман у нас один — Союззолото. Как только вернусь в Охотск, свяжусь с Серебровским. Он нас поддержит. И нам с вами надо работать вместе.
— Летом, повторяю,— с жаром заявил Билибин,— мы развернем поиски от Бохапчи до Буюнды и золото найдем! Прииски будут обеспечены! Надо лишь своевременно и побольше завезти продовольствия, чтобы в следующую зиму не повторилась голодовка, а вместе с нею и все прочие «прелести» таежной жизни.
— Не беспокойтесь. Все доставим до весны. Сейчас мы строим перевалбазу на Элекчане. Будем форсировать переброску грузов сначала туда, потом сюда.
— Перевалбаза на Элекчане — это хорошо, там рядом Малтан. Но удастся ли до распутицы на оленях доставить грузы сюда? Весьма сомневаюсь. Нужно налаживать сплав с Элекчанской перевалбазы по Малтану, по Бохапче и сюда — по Колыме. И пока не построена к приискам дорога, каждое лето сплавлять грузы по этим рекам! Это дешево!
— И сердито! — с усмешкой дополнил Лежава-Мюрат.— Опасно, Юрий Александрович, очень опасно. Я не могу рисковать грузами и людьми на каких-то неизведанных бешеных порогах.
— Пороги изведаны. Мы прошли их на плотах по малой воде. А если построить карбасы да пустить весной, по большой воде? Я выделю вам своих лучших лоцманов, даже Степана Степановича! А коли нужно — сам поведу первый карбас.
— Простите, Юрий Александрович, я вас и вашего Степана Степановича очень уважаю, но рисковать мы не можем.
На этом экстренное совещание закрылось.
Билибин не остался ночевать на прииске и пошел с Цареградским на свою базу. Разгоряченный, Юрий Александрович широко шагал по скрипучему снегу, размахивал шапкой, и крепкий мороз был нипочем его огненно-рыжей, голове.
Валентин недоумевал, зачем ему понадобилось настаивать на сплаве. Осторожно спросил:
— Юра, может, я неправильно поступил, подписав с Лежавой договор на снабжение?
— Нет, ничего...
— Так пусть они и снабжают. Чего нам беспокоиться?
Билибин молчал.
— Нам до осени продуктов хватит, а на вторую зиму мы ведь не собираемся оставаться?
— Нет, не собираемся...— ответил Юрий Александрович, словно отмахнулся.
«Ясно. Дело чести»,— решил Цареградский.