Золотая Колыма
Шрифт:
И всю остальную дорогу они молчали.
ПОЛИКАРПОВЫ ЯМЫ
На рассвете, ни с кем не попрощавшись, Александров, налегке выехал в Гадлю. Так не вызнали и на этот раз, где похоронил он Бориску.
Через неделю отбыл в Охотск Лежава-Мюрат. Он прихватил с собой до Олы Оглобина, Кондратьева и Овсянникова, чтоб там решить ряд неотложных дел. За управляющего приисковой конторой оставили Матицева.
Вскоре после отъезда Лежавы с третьим транспортом на Среднекан прикатил милиционер Глущенко. Щеголеватый, он сбросил доху и, в лихой кубанке с кокардой, в суконной черной шинели, в маленьких юфтовых сапожках с подковками, звонко застучал по мерзлым половицам бараков.
Поговаривали, что Глущенко непременно заберет Волкова или Тюркина или кого-нибудь из артельщиков, ставивших на карту жизнь Билибина, Сафейки и Оглобина. А Глущенко взял Сафи Гайфуллина, предъявив ему по всей форме ордер на арест из Николаевска-на-Амуре, и увез.
Пошли суды-пересуды. Ольчане Бовыкин, Якушков, Беляев и ямский житель Канов знали Гайфуллина давно. Михаил Канов, Сафейка и Бориска еще при царе служили конюхами у шустовского приказчика Розенфельда, тогда же и золотишко искали. Теперь же туземцы, ольчане и ямский житель, вспоминали, что Гайфуллина при Советской власти не впервой берут под стражу. Но не за золото, а за иные дела: был он вроде в бочкаревской банде не только проводником...
Новых старателей такое объяснение не устраивало. Тут зарыта другая собака. Недаром «турки» и «волки» многозначительно намекали на байку, которую будто бы- плел однажды Сафейка про своего дружка.
Шел Бориска один, а навстречу ему хозяин тайги. У Бориски ни ружья, ни ножа. Схватил он камень, и медведь схватил камень. Бориска метнул и угодил хозяину под самый хвост. Мишка взревел и, прежде чем убежать, метнул булыжник в Бориску. И попал в самый лоб. С тех пор осталась у Бориски над правым глазом вмятина, башка побаливала, и умом он маленько тронулся. Но в тот момент ту булыгу Бориска поднял, хотел вдогон медведю пустить, однако чует, тяжелая очень, и видит, камень вовсе не камень, а как есть самородочек фунта на три. Бориска и про боль забыл, начал копать землю, где мишка камень поднял. Все ногти поломал, пальцы и ладони в кровь источил, но ничего не нашел. Через год тайком один, никого не взял,— и на то место. Всю зиму там ковырял, мерзляк долбил, пески мыл. Много золота нашел! И кто-то его, видимо, порешил... Весной нашли его на дне ямы, которую недошурфил, в ней его и похоронили. Нашли и похоронили гадлинские якуты: Кылланах, умерший десять лет назад Колодезников и старик Александров... Колодезников никому не успел поведать, где схоронен Бориска, Кылланах запамятовал, а старик Александров, мужик себе на уме, вроде бы сказывал Поликарпову, но дело темное.
Слушали новички очередную легенду про незадачливого искателя фарта, верили и не верили:
— Ловко врал Сафейка...
— Долбанул своего дружка... И про вмятину здорово придумал. Найдут тело — вмятина. Кто ударил? Ведьмедь!..
— Эх, братцы, найти бы! А ведь где-то тут... Аль зря Сафейка пришел сюда?
— Там заговорит...
Перетолкам не было конца. Гадали и вожделенно посматривали на распадки, укрытые белым саваном. Слухи о Бориске и его фартовых ямах так будоражили хищнические души, что отсутствие разведанных делян не особенно их беспокоило.
Когда же им стали предлагать идти на разные поденные работы и на разведку,— пошли. Соглашались и с нормами и с оплатой.
Из Олы в начале февраля прислали расценки. В них Лежава-Мюрат и Оглобин все расписали: сколько рублей и копеек платить за каждые двадцать сантиметров проходки и на какой глубине, и какого сечения; сколько рублей и копеек прибавлять за пожог, за крепление... Лежава-Мюрат и Оглобин предупреждали, что все разведочные работы производятся согласно указаниям геологов, а дабы не было соблазна мыть пески украдкой, запрещалось иметь на месте работ и в разведочных зимовьях лотки, гребки, ковши. «В случае обнаружения таковых виновные увольняются с работы». И с этим согласились старатели.
В первом разведрайоне новую линию, на девятнадцать шурфов, Билибин разметил ниже недостроенного барака Раковского. Она начиналась на горном берегу, у подножия мрачных гольцов, и спускалась к безымянному ключику, впадающему в Среднекан слева, в километрах десяти от его устья. Ее предстояло разведывать Дуракову, Лунеко, Чистякову, Луневу и Гарецу.
Вторая линия, на семнадцать шурфов, была расположена выше того же барака и недалеко от приискового стана. Билибин назвал ее «эксплуатационной», поскольку предполагалось, что здесь шурфы бить будут сами старатели, а их Юрий Александрович теперь с иронией величал «нашими эксплуататорами».
Эрнеста Бертина начальник экспедиции назначил прорабом второго разведрайона на левую вершину Среднекана, за шестьдесят километров от ключа Безымянного. В распоряжение Бертина были отряжены Алехин, Белугин, Павличенко, Мосунов и Майоров.
С ними, как условились на экстренном совещании, хотел отправиться Поликарпов, чтобы показать те места, где он, Сафейка и Канов в прошлые годы копали ямы и встречали знаки золота. Но Матицев, на которого возложили обязанности управляющего, навязал условие: Поликарпова отпустит, если кто-то из экспедиции будет его замещать.
Пришлось, по просьбе Юрия Александровича, впрягаться в эту лямку Раковскому, хотя у него в связи с перебазированием первого разведрайона и с большим разворотом работ на двух своих линиях дел хватало. Да и предчувствовал Сергей Дмитриевич, что в одной упряжке с неповоротливым Матицевым нарту не потянешь. Одна у него была надежда — на Кондрашова, скромного, добросовестного горного смотрителя, только что окончившего техникум...
Устраивать новый разведрайон вместе с Бертиным, его рабочими и Поликарповым выехали Билибин и Казанли. 23 февраля они перевалили хребет Бахаргычах и на другой день, в воскресенье, точно в 14 часов 9 минут, как отметил в своем дневнике Юрий Александрович, прибыли на развилку Среднекана, туда, где сливались два Среднекана — Правый и Левый.
Филипп Романович Поликарпов предложил немного подняться по Левому Среднекану и вывел их к давно заброшенному зимовью.
— Кто делал избушку, не знаю, и кто тут был раньше меня, тоже не знаю.
— Может, тот Кузнецов, что умер на Талой?
— Может. Но никаких шурфов мы тут не находили, никакого инструмента тоже... Зимовье, видать, охотничье. А может, кто и прятался.
— Не полковник ли Попов, который оставил записку в Сеймчанской церкви о золоте и каком-то водопаде...
— Кто знает, Юрий Александрович! Места тут глухие, кажись, одно зверье живет, ан нет — и люди друг от дружки, как звери, прячутся.
— А водопад, весьма возможно,— Среднеканский котел, который мы только что обходили. Как он летом-то, бушует?
— Бушует, Юрий Александрович, истинный водопад, попадешь в него — не выберешься.
— Ну, точно — Попов. И он из хитрости назвал Среднекан Среднеколымском, а мы с Раковским сразу-то не догадались, думали, ошибся полковник, Верхнеколымск выдал за Среднеколымск. А вы говорите, Филипп Романыч, золото здесь до вас не находили? И не искали?
— Может, и искали, но следа не оставили. Летом разве на косах мыли...