Золотая медаль (пер. Л.Б.Овсянникова)
Шрифт:
— А как ты думаешь: знал какие-то правила автор «Слова о полку Игоревом»?
Она глянула Вове в глаза и виновато улыбнулась:
— А впрочем, Вова, есть такое правило. Ты сам сегодня говорил о нем: нужна правда! Чтобы все было правдиво!
И задумалась.
Было уже поздно, гости начали прощаться. Нине показалось, что вечеринка прошла очень быстро, а как хорошо было бы остаться еще на часик-другой. Но снова вспомнилось, как Юрий Юрьевич похвалил Марийку, и неизвестно почему появилось такое ощущение, будто этим он принизил ее, Нину, которая до сих пор была первой отличницей в классе.
Она не могла удержаться и, прощаясь, сказала подруге:
— Тебя, Марийка, Юрий Юрьевич уже хвалит и на семейных вечеринках. Золотая медаль тебе обеспечена!
И что-то такое было и в глазах, и в голосе Нины, что Марийка ничего не ответила и только удивленно подняла брови.
Ночью Евгения Григорьевна проснулась. Ледяные мурашки бегали у нее по спине. Что это? Снова лихорадка? Нет, уже не раз исследовали кровь, малярии не выявлено. Какой-то другой тайный недуг вошел в ее плоть.
Ей очень захотелось, чтобы скорее настало лето, чтобы снова почувствовать шелест усатых колосьев, вдыхать на полные груды душистый аромат цветения хлебов. Захотелось склониться с пинцетом над колоском, ощутить, как он щекочет ладонь… На миг увидела себя в белом халате среди высокой пшеницы, почувствовала, как поет над головой жаворонок…
И вдруг от фантастической мысли сжалось сердце: почувствую ли снова, увижу ли?
Почему, почему появилась такая мысль?
Подняла голову, услышала сонное, спокойное дыхание Марийки…
14
Юрий Юрьевич пришел на партбюро сразу после урока. По тому как он дернул стулом, как сел и сразу же встал, подошел к двери и потянул за ручку (хотя дверь была и так плотно прикрыта), все поняли, что секретарь парторганизации чем-то взволнован.
Надежда Филипповна осторожно спросила:
— Начнем, Юрий Юрьевич?
Он обернулся, глянул:
— Ах, да, да. Извините. Все пришли? Давайте начинать.
И вдруг сказал:
— У меня в классе неприятность, товарищи… Комсомолка, знаете…
Случай, который встревожил Юрия Юрьевича и привел в негодование комсомольцев, произошел с Лидой Шепель.
Лиде было поручено отправить комсомольской организации подшефного колхоза собранную классом библиотечку. Десятиклассники с большой любовью занимались этим: подбирали книги, покупали в книжных магазинах, приносили из собственных библиотек.
Шепель должна была по телефону связаться с колхозом, договориться с комсомольцами, чтобы оттуда прислали машину по книги, или отправить библиотечку по почте.
Но выяснилось, что книги уже больше недели спокойно лежат у Шепель дома.
Виктор Перегуда нашел Лиду на большой перемене в буфете. Она пила чай. Виктор подсел за ее столик.
— Мне не хотелось бы портить тебе аппетит, — сказал он, — но должен спросить: почему ты до сих пор не отправила книги в колхоз?
Шепель измерила его взглядом с головы до ног и, спокойно жуя бутерброд, ответила:
— Мне было некогда этим заниматься.
— Некогда? А ты знаешь, что комсомольцы открывают в колхозе свой молодежный клуб, они ждут эти книги!
Шепель пожала плечами:
— Что у них за странный пароксизм книголюбства!
— Да ты кто? — возмутился Виктор. — Комсомолка ты или кто?
— Я?
Лида встала, хладнокровно отодвинула пустой стакан, смела крошки из скатерти на блюдце и заявила:
— Я… Мне было некогда!
Вот об этом случае и рассказал Юрий Юрьевич на заседании партбюро. Он не мог молчать. Он должен был услышать совет от товарищей-коммунистов. Учитель ощущал мучительную тревогу за судьбу ученицы, которая скоро в последний раз переступит школьный порог.
Знал, что услышит не только совет. Наверное, на заседании прозвучат справедливые слова критики в его адрес, как коммуниста, классного руководителя, у которого в классе есть такая комсомолка. Он считал бы себя виноватым больше всего, если бы и Лиду Шепель, и Мечика Гайдая школа «выпустила» жизнь такими, какими они являются сейчас. Нет, это было бы жестокое поражение в жизни самого Юрия Юрьевича, и он не мог этого допустить даже в мыслях.
Юрий Юрьевич не ошибся. Говорили на заседании не только про Шепель, но и про Варю Лукашевич, про Гайдая. И наверное, больше всего — о нем, классном руководителе. В самом деле, подвергали его строгой критике.
И от того что все члены бюро так близко приняли к сердцу поступок Лидии Шепель, и даже от того, что остро подвергали критике его, секретаря парторганизации, Юрий Юрьевич почувствовал, как отступила тревога и к нему снова возвратилась спокойная уверенность. Он еще раз убедился, что судьба каждого ученика волнует не только его, но и весь учительский коллектив.
Кажется, ничего нового не было в постановлении бюро: комсомольцы десятого класса должны на открытом собрании обсудить поступок Шепель. Но за этим постановлением Юрий Юрьевич видел значительно больше. Он понимал: комсомольское собрание надо направить так, чтобы на нем шла речь не только об отдельном поступке, а в целом о поведении Лидии Шепель, о ее характере, ее жизни. Это должен быть страстный товарищеский разговор с девушкой. А получится ли он таким, будет зависеть от того, как этот разговор организовать. И отсюда вытекало, что прежде всего ему, Юрию Юрьевичу, надо немедленно помочь комсомольцам как следует подготовиться к собранию.
Тем не менее опытный учитель ощущал — он не все сказал про Шепель. Ему хотелось доверить товарищам то, что он передумал, когда собирался на это заседание партбюро, хотелось получить их одобрение.
— Я думаю, этого недостаточно — осудить поступок девушки, — сказал он. — Вместе с тем мы должны взять ученицу на поруки. Как именно? Я размышлял над этим. Надо попробовать старое средство — поручить ей какое-то серьезное, именно серьезное дело, чтобы девушка почувствовала ответственность перед классом. Пусть узнает, что жила «воблой», но это — в прошлом, а сейчас она нужна, очень нужна коллективу…