Золотая медаль
Шрифт:
Нина заранее знала, что скажет мать. «Ниночка, ты же абсолютно права! Он же — озорник, хулиган! Следует ли портить себе нервы из-за него?»
Отцу? Рассказать обо всем отцу…
Но девушка ощутила непобедимый стыд перед этим родным человеком, которого она так любила и уважала. Нельзя было представить, как глянет отец, как это его взволнует, как ему будет больно, что у него такая дочь!
Что бы дала Нина в ту минуту, чтобы иметь хорошую, искреннюю подругу — такую, какой когда-то была Юля Жукова и… и Марийка! Невыразимо захотелось,
«Как же это произошло? Как произошло?» — украдкой повторяла девушка. Как она могла потерять и любимых подруг, и весь класс, весь десятый класс?..
В эту минуту для Нины уже не было никаких сомнений, что она осталась сама. Никто ей об этом не говорил, и никогда еще с такой острой выразительностью не ощущала она, что ни подруг, ни товарищей у нее сейчас нет.
Она подошла к окну. Из раскрытой форточки вдруг пахнуло свежей проталиной, корой деревьев, набухшими почками. В саду за окном давно уже растаяли заносы, и совсем незаметно началась весна.
Нина села на стул и приложила обе ладони к щекам. Щеки пылали огнем.
36
Последняя четверть учебного года — особенная, не похожа на другие. Она тревожная и сладкая, ведь это — последняя четверть перед экзаменами, перед каникулами. В ней ощущается дыхание весны, юности, она еще больше сближает друзей, еще крепче соединяет одноклассников. У школьников, особенно старшеклассников, появляется подчеркнутое выражение озабоченности, а у десятиклассников к тому еще присоединяется торжественное воодушевление, как накануне большого и радостного праздника.
Учителя тоже поглощены заботами больше обычного, чаще проводят педагогические совещания, больше работают в классах.
Для десятиклассников последняя четверть вообще последняя четверть, прощание со школой, канун выпускных экзаменов, и ощущение этого сказывается на учениках.
Марийка с удивлением замечала, что ее подруги и товарищи за последние дни словно мужали и вырастали на ее глазах. И то, как они теперь отвечали уроки и как разговаривали между собой, вызвало у Марийки странное впечатление, будто все ее одноклассники и она тоже до сих пор были только детьми, и лишь сейчас неожиданно стали взрослыми. И все, казалось, это знают и в душе очень радуются этому, но скрывают свои истинные чувства за сдержанными разговорами.
Вчера, например, Юля Жукова и Вова Мороз заспорили о том, как понимать партийность искусства. Жукова доказывала, что только такое искусство можно назвать партийным, которое помогает строить коммунизм.
— Наша главная цель — построение коммунизма! — говорила она. — За эту цель и должен каждый бороться своей работой. Рабочий у станка, писатель — своими книжками, художник — картинами.
— Ну, хорошо, — отвечал Мороз. — Согласный, тысячу раз согласный. Но скажи. — Глаза его лукаво засмеялись. — Скажи, вот наш советский художник нарисовал натюрморт. Цветы, предположим. Замечательные розы — розовые, красные. Ведь имеет право художник рисовать цветы?
— Ну, безусловно.
— Вот и скажи — может ли натюрморт или этюдик помогать в построении коммунизма?
— Ну и что? — горячо говорила Юля. — И что? Улыбаешься? Думаешь, вот запутал Жукову! А почему же и в самом деле хороший натюрморт не может помогать нам строить коммунизм? Что мы — красивого не любим? Молодость без цветов — так, что ли? А если твои замечательные розы вызывают вдохновение, дают творческую зарядку рабочему?
— Творческую зарядку могут дать все картины Третьяковской галереи. Итак, по-твоему…
— Знаю, что ты хочешь сказать, — перебила Жукова. — Мы не отвергаем лучшие образцы старого искусства. Но в чем суть? В идее картины! В идее! Эх, ты, художник!
Не было такого ученика, который бы в последней четверти не налегал на уроки, наверстывая пропущенное и повторяя пройденный материал. Марийка Полищук прилагала все усилия, чтобы не отстать. Нарушая распорядок дня, часто просиживала над учебниками до позднего часа. В последнее время стало легче, так как приходили подруги, помогали убирать и дежурили возле больной матери.
Юля Жукова хотела снять с Марийки некоторые общественные поручения, но она запротестовала: «Нет, нет, нет. Мне это не мешает!»
Как-то Мечик Гайдай получил двойку по алгебре. Марийка решила посетить Мечика дома, посмотреть, чем занимается, а то даже помочь. С удовлетворением увидела, что Мечик сидел над уроками.
— Пришла проверить, как алгебра поживает? — спросил он. — Не беспокойся, на экзамене не срежусь. Заговор такой знаю: «Чур меня, чур меня, исчезни, мара!»
— А вот сейчас увидим, как действует твой заговор. Давай задачник!
Мечик не мог скрыть своего удивления:
— Как же ты пришла? У тебя самой полно хлопот!
Пораженный этим неожиданным посещением, он послушно отвечал Марийке урок, украдкой, искоса посматривая на нее.
— Матери не лучше?
Марийка молча глубоко вздохнула в ответ, и он больше об этом не спрашивал.
Они решили несколько задач.
— Ну, иди, иди, — говорил Мечик. — У тебя же дома… знаешь? И тебе же самой надо готовиться. Когда ты сорвалась у Малярии Базедовни, у меня сердце словно разбилось.
Марийка грустно улыбнулась.
— Спасибо за сочувствие. Правда, сорвалась. Но это в последний раз. А я бы очень обрадовалась, если бы ты перешел на пятерки. И чтобы получил аттестат зрелости, и еще с медалью!
Теперь вздохнул Мечик:
— Мечты, мечты! Разве это возможно? Столько зря потрачено времени! Три четверти учебного года. Как я учился? Так, через пень колода. Где уж о медали думать. Здесь хотя бы не срезаться.
Он словно опомнился, что говорил так искренне, погладил обычным движением волосы, поправил галстук: