Золотая медаль
Шрифт:
Нина слушала с удивлением, как Марийка находит такие слова. А она, Нина, наверное, и не сумела бы так поговорить.
Но удивление сменилось глухим раздражением: «Подумаешь, поучает! Этого хулигана словом не проймешь!»
А тот день Нина возвращалась домой вместе с пионеркой Олей Лукошко, которая жила в соседнем доме.
— Здесь и Коровайный — в четвертой квартире! — сообщила она вожатой. — Только я на первом этаже, а Лукаш — на втором. А вы и не знали, что я живу от вас через дорогу?
Нина остановилась.
Нина простилась с Олей и зашла в четвертую квартиру. Отец Лукаша болел, был сегодня дома. Он пригласил вожатую садиться и внимательно выслушал все, что она рассказала про его сына.
— На него уже и учительница когда-то жаловалась, — сказал он. — Обещал исправиться, а вот, видите, снова.
— Где там исправился! — махнула Нина рукой. — Он стал хуже, чем был. Озорник настоящий! И учится плохо. Одним словом, вы, как отец, должны повлиять на него. Знаете, построже…
Но придя домой, Нина ощутила непонятное беспокойство. Было тревожно на сердце, неуютно. Она положила портфель с книжками и, не раздеваясь, села в кресло. Что же такое произошло? Словно не Коровайный, а она сама — пятиклассница, сломала деревце. Откуда это чувство?
«Я сделала правильно, — думает Нина. — Отцу надо было рассказать. Этот „друг“ слишком уж распоясался».
Неожиданно она поймала себя на слове «друг». И вдруг ей подумалось: «Ты же поэтому и пожаловалась на Лукаша, что он Мариин друг!»
— Неправда! — вслух думает Нина, схватывается и ходит по комнате, чтобы не слышать другого голоса, который кричит в груди.
В конце концов она успокаивается, снимает шубку. Входит мать, озабоченно осматривает на новое платье дочери:
— Не помяла ли? Гляди, чтобы не капнула чернилами! Переодевайся, доченька, обед на столе. Какая сегодня утка с яблоками! Пальчики оближешь!
— А крем есть на третье?
Нина спрашивает о креме, лишь бы что-то ответить матери. А думает о другом. Какой в самом деле дотошный Коровайный! Кто ему рассказал, что Земля была не горячая, а холодная? Другого бы это не заинтересовало, а он — что! Сразу прибежал, волнуется: «Как же в учебнике написали неправду?»
Утка была замечательная — золотая, яблоки — душистые, с поджаренной корочкой, как любила Нина. Но неожиданно за дверью послышался знакомый голос Оли Лукошко.
— Что случилось?
Нина выскочила из-за стола. Девочка была запыхавшаяся, бледная от волнения.
— Нина, отец очень бьет Лукаша! Ой, он так кричит! А никого из соседей нет дома!.. Ой, я так бежала!..
— Куда же ты? — кричит мать. — Нина, ты сумасшедшая! Оденься!
Не попадая в рукава, девушка впопыхах набросила шубку и выскочила за Олей.
Знакомая четвертая квартира. Нина рванула дверь — та была открыта. В передней, в уголке на сундучке, сидит съежившийся мальчик. Он сидит спиной к Нине, но она сразу же узнает его. Мальчик не поворачивает головы.
— Лукаш!
Девушка замечает, что вся его согнутая фигура мелко дрожит.
— Лукаш! — почти кричит Нина.
Тогда он порывисто поворачивается к ней. Его глаза встречаются с взглядом вожатой. Нина вздрагивает — глаза мальчика страшные, они лихорадочно горят.
— Ты? — сказал Лукаш. — Зачем ты пришла? Посмотреть? На, смотри! На!
Он вдруг сорвал из плеч рубашку. Нина отшатнулась, зажмурилась: его тело было в синяках, в темно-красных полосах. Так, зажмурившись, толкнула дверь в соседнюю комнату.
Отец Лукаша стоял у окна, молчаливый и хмурый.
Держась за косяк, чувствуя, как что-то клокочет в горле, Нина едва переступила порог.
— Как вы смели? Кто вам дал право? — задыхаясь, сказала она. — Вы же — не зверь, вы — отец! Да и звери не бьют своих детей… А вы… сына, свою кровь!.. Вы не нашли другого способа повлиять, схватились за ремень!
Отец подошел к кровати и тяжело опустился на нее.
— Вы… снова пришли? — тихо спросил. — Вы же хотели этого, хотели! Вы же сами толкнули меня! Вот и проучил. Места теперь себе не нахожу…
Эти слова словно пронизывают Нину. Только в эту минуты со всей ясностью она начинает понимать, какую страшную ошибку допустила, что не предупредила этого разнервничавшегося, больного человека. Не так надо было с ним говорить, не так. Надо было предупредить, что для Лукаша нужны хорошие родительские слова. У мальчика нет матери, он, наверное, очень соскучился по теплой ласке, он бы с радостью припал устами к родительской руке, но эта рука берет твердый ремень, и град ударов сыплется на худенькие плечи, на костлявую спину, на стриженную голову.
Нина прикусила губу, но не чувствует боли, не чувствует во рту соленую кровь. То, что сказал отец Лукаша, ранит острее.
Он поднимается и молча смотрит на нее.
— Идите прочь, — тихо говорит он. — Мне неприятно вас видеть!..
Как в гипнозе, Нина молча поворачивается и уходит. Она не помнила, как спустилась со второго этажа, как переходила дорогу. Увидела себя вдруг в своей комнате и опомнилась. Но от этого еще нестерпимее стала вся неприятность того, что произошло.
Теперь единственным желанием Нины было упасть на грудь родному, близкому человеку и все ему рассказать. Кому же? Матери?