Золотая жила
Шрифт:
– Лучше бы нам эти деньги роздали, – опять возмутился Стас, – все равно их чиновники разворовывают, а медицина так и лечит нас одними рецептами.
– Да никто никаких денег никуда не направляет, – прокомментировала Лета, – а ты и уши свои лопоухие развесил. Собственными ушами надо жить, а не теми, на которые тебе лапшу развешивают.
– Нет, но он же сам сказал, что направят деньги.
– Так он же не сказал, сколько и когда. И вообще, поссал в глаза, а сказал – божья роса. Чего другого ждать от этих лживых людишек? Не верю я никому.
Губы Стаса скривила ехидная ухмылка:
– Так он же не человек, а программа.
Ничего
Изогнув шею, Лета напоследок посмотрелась в зеркало и горестно вздохнула:
– Э-эх, такая красота пропадает без толку. Надеть бы обновки, расчесать бы волосы да выйти в люди, чтоб обзавидовались все.
Она нехотя оторвала взгляд от зеркала, выключила верхний свет и подошла к дивану. Стас притих под одеялом, из-под которого торчали только его бегающие глаза и длинный нос. Летин унылый взгляд как будто говорил: и что только она нашла в этом недопёске?
– Обещал мне красивую жизнь у моря, а сами из сортира не вылезаем, – завела Лета свою привычную песню, устраиваясь под одеялом. – Ни друзей, ни знакомых, ни кины с ресторанами, один только сортир. Уже все волосы провоняли твоим поганым сортиром. А теперь еще эта хренофуга. Ох, чует мое сердечко, зря мы ее купили… и вообще зря связались с сортирным бизнесом.
Наконец она выбрала наиболее удобное положение, прижавшись всем телом к мужу и положив голову на его плечо, как на подушку.
– Нет бы воротились в Бесноватовку, на папину ферму, свинок бы выращивали, кушали бы вдоволь. Иль в столицу бы подались, вон как Макарка Фитюк. В люди выбился, слыхал? Большие деньги теперь заколачивает, не то что ты свои жалкие копейки экономишь.
Лета сладко зевнула и замолчала. Стараясь не выдавать беспокойства по поводу появившегося гула и чтобы хоть чем-то заполнить предательскую тишину, Стас обнял жену и пустился в разглагольствования:
– Вот тут и ошибка всех этих простофиль-Фитюков. Носы горделиво позадрали, все больших денег хотят. Сразу за мильёном гонятся. А из чего, думаешь, мильён состоит-то, из атомов и пустоты, что ль? Хм! – он хмыкнул, радуясь такому удачному образу, спонтанно пришедшему ему на ум. – Нет, мильён из копеек состоит. И скапливается он не сразу. К одной копейке завсегда другая копейка присовокупиться желает, к ним третья, затем четвертая… а там, глядишь, и в рубель слипнутся, и в червончик, и в соточку сваляются все эти ничтожные сами по себе копеечки. Денюжки так и притягиваются друг к дружке. И чем больше куча, тем охотнее их желание… э… совокупляться. И тот, кто знает этот их секрет, нападет на золотую жилу и горя потом ведать не будет.
– Ох и горазд ты лясы точить… э… о древо мысли. Взял бы лучше да умную книжку накалякал – чем тебе не золотая жила? – чем в грязных сортирах ковыряться.
Стас пренебрежительно фыркнул:
– Пф-ф! Вот еще! Писака – это безрукий лоботряс, ни на что дельное не годный, да притом еще и алчный, как и все эти Фитюки, что кругом. За крупным гонораром гонится, а ума на грош. Видел я в одном фильме: нажрется, как свинья, понасочиняет, понапишет такого… А наутро перечитает и изорвет свою писанину в мелкие клочья,
А я, наоборот, в своем санузле ни одной испачканной бумажечке не дам сгинуть. Ведь на ней все природное, естественного, так сказать, происхождения. Из корзины достану, отмою и снова в дело пущу. И будет мне копеечка сэкономленная. А в благодарность за это она и другие копеечки к себе присовокупит – была бы компания! Смотрите, копеечки, скажет она, это единственный разумный человек в целом свете, кто нами не пренебрегает, айда все к нему!
Лета ласково погладила мужа по ребристой груди:
– Зарабатывай, Стасик, зарабатывай, нам денежки страсть как нужны. Дочку в институте выучим, будет о нас, стариках, заботиться. А то мать твоя всю выручку из кассы ворует и пропивает.
– Угу, – подтвердил Стас и юркнул рукой под ночную сорочку жены – его намерения были очевидны.
Лета и сама давно уже разгорячилась от тесного соприкосновения с бедром мужа. И губы супругов сомкнулись в долгом поцелуе. А рука Стаса легла на грудь жены и как-то непроизвольно начала ее теребить.
Да, говорил Стас красиво, фигурально выражаясь, дли-и-инную лапшу умел он навешивать на уши своей алчной до денег, но простоватой жене, находя в ее лице благодарного слушателя. Ведь пораскинь она хоть немного мозгами – это при условии их наличия, разумеется, – то сразу бы поняла, что на покупку центрифуги муж ухнул ровно половину их семейного капитала, к слову сказать, доставшегося им в приданное от тестя-фермера, продавшего для этого несколько племенных хряков-производителей, и даже по самым грубым подсчетам, окупаться таким нелепым образом это приобретение будет о-о-ох как долго, если вообще хоть когда-нибудь окупится.
Спустя полчаса, в которые чета Недоученко нудно и монотонно исполняла супружеские обязанности, Стас с Летой, обессилев, уснули. Эва перевернулась со спины на живот и перестала сопеть забитым носом, как сломанной дудкой. В комнате воцарилась полная тишина. И лишь едва различимый слухом гул звенел в воздухе, словно таинственная и непостижимая музыка космических сфер.
Глава 8
Проснулся Стас небывало рано, на часах не было и пяти утра. В какой-то момент его мозг сам собой включился, а глаза распахнулись, как будто он и не спал вовсе, а все это время бодрствовал. В висках пульсировала кровь, сердце учащенно билось, одеяло прилипло к вспотевшему телу. Стас перевернулся на спину и уставился в потолок. На грубой серой поверхности бетонных плит перекрытия двигались тени мультипликационных героев от детского ночника Эвы.
«Нет, это не дом, – горестно подумал Стас, – а каземат». В его представлении дом непременно должен быть светлым и просторным. С дровяной печью посередине, с сенями, с лавками, с оконцами, выходящими на двор с грядками и гусями и на проселочную дорогу, на которой ватага детворы с диким гомоном гоняет мяч в облаке пыли… Короче, ему представился в точности их с мамой дом в Балбесовке, стоящий на берегу речки Зловоньки, за которой начинался густой лес, темный и страшный, куда Стасу приходилось каждый день ходить по дрова.