Золотое руно (сборник)
Шрифт:
– Неплохо, мистер Салливан. Я подала ей ланч около часа назад, и она съёла почти всё.
Я кивнул и двинулся дальше по коридору. Дом был элегантен; я не понимал этого, когда был ребёнком, но видел это сейчас: коридор, отделанный деревянными панелями, маленькие мраморные статуэтки в нишах, освещённые изящными медными светильниками.
– Привет, мам, – крикнул я, подойдя к основанию изгибающейся дубовой лестницы.
– Я спущусь через секунду, – ответила она сверху. Я кивнул. Потом направился в гостиную, в которой было окно во всю стену, выходящее на озеро.
Через несколько минут появилась мама. Она была одета, как всегда в таких случаях, в одну из блузок, что носила в 2018-м. Она знала, что лицо её изменилось, и даже с кое-какой пластикой в ней трудно узнать женщину, какой она была на четвёртом десятке; думаю, она считала, что старая одежда может в этом помочь.
Мы уселись в мою машину, зелёную «тошибу-дила» и отправились на двадцать километров на север в Брамптон, где располагался Институт. Там, разумеется, был лучший уход, который можно купить за деньги; огромный, заросший деревьями участок с современного вида центральным корпусом, по виду похожим скорее на фешенебельный отель, чем на больницу; может быть, они нанимали того же архитектора, что проектировал Верхний Эдем. Был приятный летний день, и несколько – пациентов? жильцов? – прогуливались в инвалидных креслах по окрестностям в сопровождении персонала.
Моего отца среди них не было.
Мы вошли в холл. Охранник – чёрный, лысый, бородатый – знал нас. Мы обменялись парой любезностей и поднялись в папину палату на второй этаж.
Его переворачивали и передвигали, чтобы избежать пролежней и прочих проблем. Иногда мы находили его лежащим; иногда сидящим в инвалидном кресле; иногда даже пристёгнутым к доске, которая удерживала его в вертикальном положении.
Сегодня он был в постели. Он повернул голову, посмотрел на маму, на меня. Он осознавал своё окружение, но это было и всё. Врачи говорили, что у него разум младенца.
Он сильно изменился за это время. Его волосы побелели и, конечно, у него было морщинистое лицо шестидесятишестилетнего мужчины; в данном случае не было никакого смысла в косметической хирургии. Его длинные конечности были худые и тонкие; несмотря на всю электрическую и иногда мануальную стимуляцию невозможно поддерживать мускулатуру, не занимаясь настоящей физической активностью.
– Здравствуй, Клифф, – сказала мама и сделала паузу. Она всегда делала эту паузу, и у меня от этого каждый раз разрывалось сердце. Она ждала ответа, которого никогда не будет.
У мамы была масса мелких ритуалов для этих визитов. Она рассказывала отцу о том, что произошло за неделю и как играли «Блю Джейз» – своё увлечение бейсболом я перенял от отца. Она ставила стул рядом с кроватью и держала его левую руку в своей правой. Его пальцы всегда рефлекторно обхватывали её руку. Никто так и не снял золотое обручальное кольцо с его пальца, и мама тоже по-прежнему носила своё.
Я почти ничего не говорил. Я просто смотрел на него – на это , на пустую оболочку, тело без разума; оно лежало и глядело на маму, его рот иногда кривился, складываясь в зародыш улыбки или гримасы – или то были просто случайные движения. Когда она говорила, он иногда издавал звуки – но он что-то тихо булькал и когда она молчала.
Мой персональный Дамоклов меч. Я сейчас на пять лет старше, чем папа был в тот день, когда лопнули кровеносные сосуды у него в мозгу, смыв алой волной его разум и личность, его радости и горести. На стене его комнаты висели электронные часы, показывавшие время яркими чёткими цифрами. Слава Богу, что часы теперь не тикают.
Закончив разговаривать с отцом, мама поднялась со стула и сказала:
– Ну, ладно.
Обычно я просто высаживал её у дома на обратном пути в город, но я не хотел делать это в машине.
– Подожди, мама, – сказал я. – Сядь. Мне нужно тебе что-то сказать.
Она села с выражением удивления на лице. В палате моего отца в Институте был лишь один стул, который она и занимала. Я опёрся на бюро, стоящее на противоположном краю комнаты, и посмотрел на неё.
– Да? – сказала она. В её голосе послышался вызов, и я понимал, почему. Когда-то давно я пытался поговорить с ней о бессмысленности наших еженедельных визитов, о том, что папа на самом деле не осознаёт, что мы здесь. Она пришла в ярость и устроила мне такую словесную выволочку, каких я не знал с детства. Она явно ожидала, что я снова подниму этот вопрос.
Я сделал вдох, медленно выдохнул и заговорил:
– Я… я не знаю, слышала ли ты об этом, но существует такой процесс… О нём было во всех новостях… – Я замолчал, словно считая, что выдал достаточно намёков, чтобы догадаться, о чём я собираюсь сказать. – Его делают в компании под названием «Иммортекс». Они перемещают человеческое сознание в искусственное тело.
Она молча смотрела на меня. Я продолжил:
– И, в общем, я собираюсь это сделать.
Мама заговорила медленно, словно переваривая идею по одному слову за раз.
– Ты собираешься… переместить своё… своё сознание…
– Именно так.
– В искус… искусственное тело.
– Да.
Она больше ничего не сказала, и я, как это было в детстве, почувствовал, что должен заполнить эту паузу, как-то объясниться.
– Моё тело никуда не годится – ты это знаешь. Оно практически наверняка меня либо убьёт, – это если мне повезёт, подумал я, – либо превратит в то, чем стал папа. Я обречён, если останусь в этой… – я положил ладонь с растопыренными пальцами себе на грудь, – …в этой оболочке .
– Это работает? – спросила она. – Этот процесс – он правда работает?
Я улыбнулся своей самой бодрой улыбкой.
– Да.
Она посмотрела мимо меня на отца; выражение беспокойства на её лице разрывало мне сердце.
– А они не могут… не могут Клиффа…
О Господи, ну и тупица же я. Мне даже в голову не пришло, что она свяжет это с отцом.
– Нет, – сказал я. – Нет, они лишь копируют сознание. Они не могут… не могут обратить вспять…
Она глубоко вздохнула, явно пытаясь взять себя в руки.