Золотое солнце
Шрифт:
На алом шелке моей юбки образовались два багровых пятнышка — я все-таки не удержала слезы в глазах и, испугавшись, что размажу свою краску, ощутила себя окончательно неловко. Фляжка с винным напитком лязгнула о мои зубы, когда я судорожно отхлебнула из нее.
Похоже, Раэмо понял все без слов:
— Если хочешь, давай сейчас просто разойдемся. Пока это стоит между нами, любая беседа не в беседу. Завтра я не смогу, а вот послезавтра давай снова в полдень, здесь же, и уже тогда поговорим по-настоящему. Ладно?
Я смогла лишь кивнуть. Поведение этого человека поразило меня до глубины души.
Отправляясь на вторую встречу,
Раэмо ждал меня под тем же кустом и вообще выглядел так, словно во время прошлого свидания ничего такого не произошло. В общем-то я была даже благодарна ему за то, что он сделал выбор за меня. А страх, что прежней легкости в общении уже не будет, растаял без следа, стоило Раэмо улыбнуться и взмахнуть рукой, едва завидев меня.
— Теперь твоя очередь рассказывать о себе. — На этот раз я решила приступить к настоящему разговору сразу после обмена приветствиями. — Мне кажется, ты позвал меня сюда неспроста: не знаю, по какой причине, но и тебя однажды одарили радостью так же, как Малабарку и меня.
Раэмо снова улыбнулся.
— Не совсем так. Не знаю, с чего начать... Наверное, с того, что в моей земле нет жрецов в вашем понимании этого слова. Есть три разряда людей, принадлежащих богам: во-первых, Учителя, хранящие законы и предания, во-вторых, фийнеу — что-то вроде ваших магов, проводники воли. И третьи — мы, Чеканщики Слов, что сказанным словом изменяют мир и людей. Каждый служит богам на свой лад, и у каждого свое место в обряде. Был весенний праздник, на котором я и еще несколько получили свое посвящение. И на этот праздник к нам явился человек, назвавший себя учеником Единого...
— Эарлин тоже рассказывала Малабарке о каком-то ученике Единого, — припомнила я.
— Ничего удивительного, — кивнул Раэмо. — Она ведь талтиу, как и я, и мы с ней слушали одного человека, хотя и в разное время — она родом из Хэллиу, куда тот добрался позже.
— Я поняла. Продолжай.
— В общем, этот ученик Единого вступил в спор с моим наставником, из рук которого я принимал посвящение. Спор был как раз о том же, о чем у тебя с этими проповедниками из-под земли — о правилах, придуманных богами для людей. Ученик Единого сказал, что те, кто придумывает такие правила, на самом деле никакие не боги, а силы тьмы. Настоящий же Единый, наверное, сам живет по определенным правилам, но никому их не навязывает — однако если люди исполняют этот закон, то как бы уподобляются ему и могут иметь долю в его силе. Я передаю тебе, как запомнил... на самом деле запомнил я очень плохо, но тогда у меня осталось чувство, что за этим человеком стоит какая- то высшая правота. А за моим наставником не было такой правоты, хоть он и был один из лучших Чеканщиков Слов в Лайолене. Тогда я промолчал, не посмев изменить своему учителю. А ночью мне приснился сон, будто стоит этот человек, привязанный к столбу, и в него целятся из луков имперские солдаты. Вот уже стрелы слетели с тетивы... и тогда в последний момент я вскинул свою арфу, как щит, и закрыл его. Еще успел увидеть, что одна стрела вонзилась прямо в сердцевину цветка, вырезанного на деке, и проснулся. Я лежал в темноте и чувствовал, как ниоткуда накатывают и расцветают во мне слова странной песни. Я едва успел записать их на бересте и, проснувшись утром, не сумел понять, о чем эта песня. Но все же я расчехлил арфу, желая подобрать мелодию к этим словно дарованным мне свыше словам...
Он
В центре пятилепесткового, похожего на шиповник, цветка на деке зияла рваная дырка.
— Вот и я увидел то же, что сейчас видишь ты, — заметил Раэмо совершенно спокойно. — А потом, спустя несколько лет, Эарлин поведала мне, что именно такую смерть этот человек и принял: у столба, от имперских стрел.
— И что было с тобой потом? — наконец сумела выговорить я.
— Прошло всего две или три луны, и я окончательно понял, что больше не верю своим прежним богам и не желаю им служить. Но при этом я вовсе не собирался отказываться от звания Чеканщика Слов — только, если можно так сказать, хотел бы чеканить свои слова от имени Единого. В таком положении мне оставалось одно — уйти из родных мест. Я и ушел, сначала в Хэллиу, а потом и на земли Империи. Я не мог нести людям речь Единого, ведь я почти ничего не слышал и не знал, только чувствовал. И слагал песни, повинуясь этому чувству беспредельной радости, которое приходило ко мне чаще и чаще, пока не осталось со мной навсегда.
— Он одарил тебя богаче, чем меня, — отозвалась я. — У меня соединения с ним не так уж часты, и к тому же я не могу ими управлять.
— У тебя иное, — легко возразил Раэмо. — Я словно все время нахожусь с ним в одной комнате, но ни разу он сам не заговорил со мной. Ты же не просто говоришь с ним, но и способна менять мир его именем.
— Значит... — Я замялась, еще не до конца улавливая, куда катится разговор, и смертельно боясь нового разочарования. — Значит, и ты тоже ничего не можешь мне рассказать о нем самом?
— О нем? — Улыбка снова мимолетно тронула губы Раэмо, словно солнечный луч, на миг отразившийся от полированного металла: был — и нет. — Я даже не до конца уверен, что правильно говорить «он». Иногда соприкосновение бывает таким, что хочется сказать: она, Единая, потому что это как ласка матери или возлюбленной... А впрочем, какое имеет значение — он, она? Единственное, что надо знать, — то, что его благость совершенна. Где есть любовь и радость, где люди надеются и творят — там он. Где этого нет — там есть кто угодно, кроме него. Но ты ведь и без меня все это понимаешь, не так ли?
Я машинально кивнула, пытаясь распутать клубок собственных мыслей. Было трудно понять, есть в словах Раэмо какая-то зацепка или нет. Мать, Единая... «Достойнейшей бывает та мать, что оберегает, не мешая развитию» — эту строку из «Поучений Ассиди» я затвердила еще в далеком детстве, разбирая по складам прописи, начертанные для меня Салу- ром. Развитие — распад — «тулед» — «шагадес»... Да ерунда это все, можно подумать, я до сих пор не понимала, что наш Единый, совершенный в своей благости, и тот, кого Малабар- ка звал Незримым, а люди Мартиала — Гневным богом, так же противоположны друг другу, как свет и тьма...
Или все-таки понимала, но не до конца? Ведь и тьма не отдельная стихия, а просто отсутствие света!
А впрочем, что мне толку во всех этих выкладках, если я своими глазами убедилась, что никакого развития в этой разнесчастной Империи давным-давно нет! Один сплошной распад...
— Похоже, я, сам того не желая, только сильнее запутал тебя. — В который уже раз я подивилась проницательности Раэмо. Словно голова моя была стеклянной и творящийся в ней хаос можно было увидеть обычными глазами. — Что поделать, я никогда не умел все раскладывать по полочкам, как мой учитель или тот, кого я закрыл своей арфой во сне...