Золотое солнце
Шрифт:
— Пусть так, — отозвался Раэмо, и мы оба замолчали, но даже в этом молчании я не ощущала ни малейшей неловкости. Со старым другом ведь не обязательно все время говорить — можно и просто вместе глядеть на то, как ветер шевелит жесткие листья лавра, как скачет по камням вода Кермийского потока, как ослепительно горит на ней солнце...
Странно: сейчас, при ярком свете, я ясно видела, что Раэмо не обладает никакой исключительной красотой, а в одежде его, пусть непривычного мне покроя, не было и тени той изысканности, что обычно отличает подобных Кайсару. Так, льняная рубаха на шнуровке, потертые штаны из светлой кожи, а вместо имперской туники — что-то вроде накидки: несшитое в боках полотнище с вырезом для головы, заправленное спереди под широкий ремень, а сзади свободно развевающееся. Ноги его вообще были босыми, как у раба, в пыли и грязи. И все равно я не могла отвести от него взгляда — даже сейчас, когда он спокойно сидел и не завораживал танцующей гибкостью движений. Из-за чего: только ли из-за того, что внешность Раэмо была внешностью народа, прежде незнакомого мне? Или вот из-за этой мягкой полуулыбки, казавшейся солнечным бликом, упавшим на его лицо?
— Расскажи о себе, — вдруг попросил Раэмо, глядя не на меня, а куда-то вдаль. — Я ведь знаю о тебе лишь то, что говорят между собой люди Мартиала, а они порой говорят очень странное. Например, что ты принесла свои волосы в жертву Единому и за это он наделил тебя чудотворной силой.
И я принялась рассказывать. Только сейчас, последовательно излагая свои приключения внимательному слушателю, я вдруг с холодком на спине поняла, как же на самом деле мало времени прошло с того момента, когда я ступила в круг свечей в хитемской библиотеке. Меньше луны минуло, а кажется, все это случилось жизнь назад...
Раэмо слушал внимательно, но спокойно, всего раз или два переспрашивая не вполне понятное. А я все говорила и говорила, с каждым мгновением сильнее чувствуя, как это хорошо, когда можешь рассказать все, как есть, и тебя поймут и не осудят.
Наверное, прошло больше стражи, прежде чем я умолкла — тень от лавровых кустов сильно сместилась, так что мы дважды были вынуждены перемещаться вслед за ней.
— Да, — произнес Раэмо, когда я наконец умолкла. — Кажется, я нашел даже больше, чем просто единомышленницу...
— Извини, Раэмо, — перебила я его, не особенно вдумываясь в смысл его последней фразы, — могу я глотнуть из твоей фляжки? А то у меня в горле пересохло от долгого рассказа. Что у тебя там, вино или вода?
— Белое вино, но совсем немного, глотка три-четыре. Но если хочешь, я разбавлю его водой из ручья. Кстати, здешние жители считают, что лучшего напитка для питья в жару просто не существует.
— Тогда разбавляй, — кивнула я.
Опуская горлышко фляги в ручей, Раэмо слегка подтянул правый рукав рубахи, не желая мочить его. Моему взгляду открылся странный узор на его предплечье: обнимающий руку браслет из сплетенных веток двух растений — черные длинные шипы и зеленые треугольные листья.
— Что это у тебя за знак? — спросила я его, любуясь непривычным ломким изяществом рисунка.
— Ах, это... — Раэмо встряхнул наполненную фляжку, чтобы лучше перемешать содержимое, и протянул мне. — Прости, я все время забываю, что ты прибыла слишком издалека — местные-то наши обычаи более или менее знают. Это всего лишь клановый знак, которым метят всех мужчин талтиу в год совершеннолетия.
Лорнарай — Терновник — клан моего отца, но моя мать была из верховного клана, Остролиста, к которому принадлежит и сам реке, поэтому в моем узоре они сплетены воедино.
— Талтиу? — удивилась я. — Но ты же сказал, что родом из некой земли Лайолен...
— Просто страна талтиу состоит из трех земель, каждой из которых правит свой реке. Лайолен — основные, коренные земли моего народа. Еще есть Тинтара на западе, там все чуть- чуть по-иному. А на юго-востоке — Хэллиу, которую импер- цы называют Гелией и уже двести лет не могут решить, способны удержать эту землю под собой или все же нет.
Талтиу... как Эарлин-гладиаторша, о которой говорил мне Малабарка. Я очень мало читала об этом народе, даже не знала его самоназвания. Но знала, что они поклоняются своим богам в священных рощах, разговаривают с деревьями, а певцы пользуются у них каким-то особым статусом. И именно их я подвела под знак «махаф», разбираясь с кубиком Малабарки, потому что не знала никого другого, достойного этого символа.
Почти не отдавая себе отчета в том, что делаю, я тронула кончиками пальцев предплечье Раэмо, осторожным движением обвела сначала плеть остролиста, потом шипы терновника, а затем и вовсе накрыла рисунок ладонью...
Внезапно лицо Раэмо дрогнуло, и он резко перехватил мои пальцы другой рукой. Подержал несколько мгновений — и выпустил, словно отбросил.
— Ланин, этого между нами не будет никогда.
«Что именно?» — хотела переспросить я, но вместо этого с губ сам собой слетел настоящий вопрос:
— Но почему?
— Хотя бы потому, что теперь я знаю, кто для тебя Малабарка.
— Я это тоже прекрасно знаю. — Только тут на меня жгучей волной накатил запоздалый стыд. Как ни берегла я свое сознание от этой мысли — но ведь и новое платье, подчеркивающее грудь, и золото с лиловой каймой на веках были нужны мне лишь потому, что я втайне рассчитывала — а вдруг все-таки случится? Причем мою верность Малабарке это ожидание нисколько не поколебало.
Так, одно из удовольствий жизни, вроде вкусного персика или жасминовых лепестков в воде для омовения.
Раэмо пристально посмотрел мне в глаза — и я готова была поклясться, что два осколка неба сверкнули на миг синеватой сталью.
— Знаешь, сколько мне лет, Ланин?
— Чуть больше, чем мне самой, — осторожно ответила я, все еще пылая от неловкости. — Года на три, может, на четыре...
— Тридцать пять, — отчеканил Раэмо. — Я на восемь лет старше Малабарки, тебя же — больше, чем на десять. И я прекрасно знаю, что счастье твое не там, не между ног — оно выше.
Я была готова расплакаться. Поняв это, он снова коснулся моей руки — осторожно-осторожно, уничтожая малейший намек на ласку:
— Я все равно не пара тебе, Ланин. Я из тех людей, которые вообще не могут любить женщину по-настоящему... Да не дергайся ты! Вовсе не потому, почему ты подумала. Я люблю вас всех и всеми восхищаюсь и, может быть, поэтому ни с одной не могу удержаться дольше нескольких лун. Остаться же другом, после того как перестала быть любовницей, не всякая женщина способна — потому-то я и не хочу близости с теми, чья душа для меня сродни сокровищу. Лучше быть друзьями долгие годы, чем навсегда расстаться после пяти или шести ночей, не так ли?