Золотой архипелаг
Шрифт:
Как ни покажется это кому-нибудь чудовищным, супруги Ларионовы не плакали даже на похоронах, видя в гробу на белой гофрированной подушке лицо сына. Такое спокойное, чистое, неповрежденное, словно Володя умер естественной смертью. Ведь изуродованный, размозженный затылок остался скрыт… «Да это же наш сын, наш единственный, желанный сын!» — Елена Кимовна пыталась вызвать в себе живое страдание, чтобы хотя бы им пробить свое неестественное каменное равнодушие, но ничего не получалось. Все равно на заднем плане, препятствуя страданию, стояла простая и безнадежная, однако несущая облегчение мысль: «Наконец-то все кончилось…»
Кончилось то, что началось двадцать шесть с лишним лет назад, когда анализы, сданные в районной женской консультации, подтвердили: Елена Кимовна Ларионова беременна. Как она тогда
К тому времени, когда существо перестало быть таким уж крохотным и от горизонтального положения перешло к вертикальному, зародились первые признаки того, что ожидания будут обмануты. Ларионовы ничего не замечали. Их восхищало в Володеньке все: и какой он крупный, и какой сильный, и какой активный… А то, что силу и активность сынок предпочитал применять, отбирая в песочнице игрушки у тех, кто младше и слабее, как-то не беспокоило. Это казалось случайным, смешным: зачем ему эти грязные, изгрызенные игрушки, мы же его ни в чем не обделяем! Елена ласково журила Володеньку, объясняя рассерженным родителям пострадавших: у мальчика трудный возраст. Он пока не умеет отличать свое от чужого. Он перерастет.
Однако по мере роста Володеньки трудности не исчезали, а росли вместе с ним. В школе он неплохо, хотя и не блестяще, успевал по всем предметам, был на хорошем счету у коллектива учителей, однако это не мешало ему терроризировать других школьников. Сперва явно, затем тайно, исподтишка: школа научила его главным образом тому, что открытая агрессия не поощряется. Когда на родительском собрании Елену Кимовну огорошили известием, что ее сын возглавляет банду, отбирающую карманные деньги у младшеклассников, она не поверила: их сын не мог так поступить! «Конечно, мамочка, они все наговаривают на меня», — смотрел на взволнованную Елену Кимовну ее мальчик чистейшими глазами, и, спрашивается, кому она должна была верить, ему или тем, в ком она видела его врагов?
Поверить пришлось спустя совсем немного лет: когда Володя Ларионов, окончив школу, но не собираясь ни работать, ни продолжать образование, стал проводить почти все время вне дома. Тем не менее денег у родителей не просил. Деньги у него откуда-то брались: откуда — Кирилл Владимирович не раз поднимал этот вопрос, но, натыкаясь то на скупые, уклончивые ответы, то на стену молчания, боязливо отступал. Семья Ларионовых давно уже не относилась к числу состоятельных, и сын дал понять, что не намерен жить в нищете. Елена Кимовна не верила в коммерцию, которой Володя якобы занимается, и с неизменной тревогой просыпалась, когда он поздно возвращался домой. Однажды, уже под утро, зайдя в ванную, которую только что покинул сын, она увидела потеки крови в раковине. Не сказав ни слова, мать смыла компрометирующие следы. Назавтра Володя объявил родителям, что собирается в армию в ближайший — осенний — призыв. «Ты же вроде как говорил, что в армию идут одни полудурки, которые не способны отмазаться?» — напомнил ему Кирилл Владимирович. А Елена Кимовна безмолвно вздохнула: уж лучше в армию, чем в тюрьму! Еще какие-то советские штампы возникли в сознании: там из него человека сделают. Родители
Армия действительно в чем-то помогла: по крайней мере, демобилизовавшись, Володя устроился на работу в частное охранное предприятие. Поселился он теперь отдельно, и, стыдно сказать, Елена Кимовна и Кирилл Владимирович восприняли это с облегчением. Почему-то трудно им было поверить, что этот массивный, с мрачными глазами, в неизменной камуфляжной форме силач — их сын. Когда он приходил в гости, в квартире становилось тесно и как-то душно. Он снисходительно подгребал с тарелок любимые когда-то блюда, приготовленные руками матери, пускал смачную отрыжку и начинал рассуждения, заставлявшие родителей никнуть к столу. Особенно их удручали дифирамбы, которые он в последнее время возносил в честь своей хозяйки Маргариты Ганичевой, — к ней Володя нанялся в телохранители.
— Тетка что надо, — изрекал он, ковыряя сломанной спичкой в зубах. — Некоторые растяпы в девяностые годы потеряли все, что было, а она, молодец, приобрела. Потому что вертеться надо, не сидеть сиднем, как некоторые. А скольких она конкурентов слопала! Скольких разорила! Скольких до петли довела! Молодец, так и надо.
Родители не решались сделать ему замечание — ни по поводу манер, ни по поводу высказываний. Володя вернулся из армии человеком, привыкшим решать все конфликты силой. Мускулы под его камуфляжной курткой перекатывались, как туго надутые мячи.
«Ночной ребенок. Темный ребенок. Неужели это наш ребенок?»
Чтобы понять, кого он называет растяпами, не надо было лезть в словарь. Почему же это супруги Ларионовы — растяпы? Потому, что в смутные времена, когда сместились все нормальные представления о порядочности и законности, они ничего не крали, не наживались ни на чьих слезах, не перекусывали ничье горло? Кирилл Владимирович и Елена Кимовна чувствовали себя травоядными, у которых, вопреки генетике, родился хищник. Этот хищник питал некоторое уважение к тем, кто был причиной его появления на свет: он не собирался есть родителей. По крайней мере, пока не собирался… Однако те с едва скрываемой дрожью видели рога, копыта и обрывки шерсти, разбросанные в окрестностях его смердящего кровью логова.
Скорее подавленные, чем грустные, Ларионовы возвращались из прокуратуры.
— Я так и предполагал, что-то в этом роде должно было случиться, — бесцветным голосом произнес Кирилл Владимирович. — Я так и предполагал.
— Он ничем с нами не делился, — поддержала его Елена Кимовна. — Он стал для нас чужим.
— Наверное, это мы во всем виноваты. Мы не сумели воспитать его порядочным человеком…
— Прекрати, Кирюша. Поздно казнить себя. Теперь уже ничего нельзя изменить. Теперь его больше нет.
Супруги Ларионовы не смотрели друг на друга. Они смотрели вперед, в одну точку. Возможно, им виделось их будущее — одинокая старость без сына. Без человека, который не должен был появиться в этом мире и все-таки, вопреки диагнозам гинекологов, пришел в этот мир. Ненадолго. И исключительно для того, чтобы отнимать жизни других рожденных женщинами.
ГАЛИНА РОМАНОВА. САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЕ НОВОСТИ
Галя Романова не однажды бывала в Санкт-Петербурге, но как-то все получалось, что ее визиты, и деловые в том числе, приходились на весенне-летнее время, в крайнем случае, на золотую осень. И поэтому ее удивляло впитанное из русской литературы утверждение, что российская Северная столица — город унылый, мрачный, болотный и гнилой. Вот Москва, в которой ей пришлось столько выстрадать, прежде чем приобрести нынешнее положение и звание, частенько, особенно ранним утром посреди рабочей недели, представлялась Галочке и унылой, и мрачной. А Питер — тот, наоборот, Питер был архитектурным праздником. Нева, ограненная гранитом набережных. Кружево мостов. Потускневшие из позолоты в медь, но все такие же, как в былые пушкинские дни, изящные и величественные купола и шпили. Даже новостройки, наросшие (как же без них?) вокруг исторического центра, не имели, по мнению Гали, такой квадратно-агрессивной физиономии, как Выхино или Коньково. Невольно закрадывалась мысль: если бы Гале пришлось пробивать себе дорогу в жизнь не в Москве, а в Питере, было бы легче. В этом чудесном городе ей бы и стены помогали…