Золотой истукан (др. изд.)
Шрифт:
Он с кряхтеньем улегся спиною на гребень ограды, руки за голову кинул - и будто хотел засвистеть, но тут же губу закусил, лишь замотал головой.
Руслан бросил кость, кою дотоле глодал; Карась, как слепой, хотевший в реке искупаться, С боязнью спустил ноги в зеленую жижу загона. И, как слепой, пустоту озирая, с испугом сказал:
– Живых… мертвые жрут?
Ветер на миг прорвал пелену испарений, незримых, но ощутимых и гнусных, по лицам хлестнул назидательно; ноздри сузились, свежесть ловя, раскрылись искательно, жадно… но тут ветер стих. Снова удушье. Однако в Русланову юную душу вселилось уже - пусть
И опять, и опять, и опять - скорбный путь…
Пленные Роду молились, Хорсу, Семаргу. Кто умет хоть чуть волховать, обереги делал для других. Не железные, правда: где его взять, то железо, да и как с ним управиться без молотка, без клещей, без прочих орудий кузнечных? Из прутьев плели, Хитро вязали тряпье. Может, поможет…
Руслан шагал опустошенный.
– Знаешь, - сказал Карасю.
– Похоже, все заодно: Теньгрей, готский Водень и Плешь.
– А… наши?
– со злостью - Карась.
– Они?
– У Руслана язык сразу усох.
– Жутко мне, брате. Однако… чем они лучше? Недобрые. Страшные.
– Вроде чертей.
– Молчи, лиходей! Род - он покажет тебе…
– Роду я боле треб не кладу - и не буду.
– Дурень! Уймись. Испепелит…- Но прежнего страха в душе нет уже: только боль да печаль.
– О боге, я слышу, бедные чада, ведете речь? А ведомо ль вам, кто он есть?
Глянули: сбоку идет старик, босой, в ризе рваной. Тот самый, который вчера Руслану рубаху отдал свою. Он пристал к вшивой грязной толпе в аланском селе, где поминки справлялись, и сразу всех покорил, удивил - будто веревкой незримой скрутил и без боли их удавил. Тихий, немощный, добрый - а властью, похоже, немалой владел: аланы, булгары, хазары его стороной обходили. А встретясь нежданно лицом к лицу, смирели, просили благословить.
О пленных хлопочет. Стражу просит не бить утомленных, коль упадут. Воды принесет, освежит да подымет, поддержит в пути. Пользует раны мазью целебной, а души - словом приятным и ласковым. Суму на стоянке развяжет, хлеб вынет, разломит, раздаст, а сам ничего не ест. Чем жив человек?
С ним полегчало. Видать, пожалел он Русланову молодость: холодно ночью у гор - с плеч своих рубаху стащил, велел ее смерду тут же надеть.
По-славянски бает, как русич, и по-булгарски - как истый булгарин. И с готами тоже (Руслан услыхал краем уха) сердечно толкует на их языке. Носат. Сухой да седой. Лик - точно из воска отлит. Глаза же и брови - словно из сажи, смешанной с маслом.Блестят. И разум в глазах - сокровенный и жуткий…
– Вроде чертей, говоришь? Нет, чадо, не вроде: черти и есть. Бог - иной. Он единый. А те - поганые идолы.
– Ты, Отче, ромей, или кто?
– Пред богом моим «нет ни эллина, ни иудея, обрезания, необрезания, варвара, скифа, вольного или раба, но все и во всем - господь». Павел - Послание к колоссянам. Ибо, сказал он в письме к коринфянам, «все мы единым духом крестились в тело одно…»
Руслан удивился: еще не слыхал он о боге, для коего все - дети родные.
С усмешкой - Карась:
– Доселе мы зрили: у каждого рода - свой ненаглядный господь. И роду чужому он враг. Ну, а кто сей всесветный защитник?
– Знамя его - любовь и спасение.
– Имя?
– Христос,
– А!
– Карась отвернулся, сердитый.
– Ты тоже, похоже, из этих… ромейских святых. Видели в Тане такого. Жизнью земною не дорожит, небо ему подавай.
– Ты дорожишь?
– Ну, еще бы.
– Зачем?
– Как зачем? Ведь я человек…
– Человек?
– Он живо метнул - в Руслана, не в Карася - взгляд ножевой: душу ему насквозь пропорол.
– А много ли радости в жизни твоей, человек?
– тихо, скорей для себя, чем для них, промолвил старик с пронзительно чистой и ясной печалью. Почудилось юному смерду: слабый, смертельно усталый, сердцем приник странный попутчик к его изнуренному сердцу.
– Жизнь земная?
– Старик коснулся ладонью рогатки, плотно сидевшей на шее Руслана.
– Не это ли знак ее, зримый и жесткий? Она есть юдоль скорби и слез.
Больше старик не отходил от этих двух русичей. На остановках коротких и в долгом пути он с жаром излагал свое вероучение.
Он говорил: нет на земле уголка, где б кровь не лилась. Распри, Война. Голод, болезни. Злоба и ложь. Попробуй доверить кому-нибудь тайну, жизнь или деньги. Опасно. Оступись, упади - никто руки не подаст, затопчут. Даже в единой семье - споры, раздоры: супруги друг другу - первые враги. Жестокость меж ними, непримиримость. А ведь, по сути их жизни совместной, быть не должно на земле двух людей ближе, роднее, вернее, чем муж и жена.
Повсюду - безумие, жадность, разврат. Ни жалости, ни снисхождения. Никто никому ничего не хочет простить. Если кто-то постучал в твою калитку, знай наперед, что он пришел с дурным известием. Попадешь в круг друзей - приветствия, добрые пожелания; уйдешь - насмешки, злословие. Благодарность? О ней забыли. Дети, окрепнув, уходят: прощайте, отец и мать, чтоб вам издохнуть, нам не до вас; или, оставшись, стараются их скорее сгубить. Люди осатанели. Каждый готов за десять монет соседа иль друга, не говоря о прохожем, зарезать. В гости кого позовешь: напьется, утробу насытит - и тебя же задушит, ограбит. В гости пойдешь - оберут, изобьют, выкинут ночью за дверь. Это все не к добру. Мухи беснуются, злее кусают - когда? Перед ненастьем. И люди шалеют перед великим несчастьем.
– Мир - хвор! Пусть же он рухнет скорее - вскинув посох, неистово крикнул старика внезапно прорвавшейся сквозь доброту и печаль жгучей ненавистью.
…Руслан на какое-то время оглох. Видит: качаясь и плача, в цепях, еле плетется обросших и тощих людей вереница за желтый увалка за увалом - черное небо в тучах осенних, на лицах - мертвенный отсвет вечных горных снегов, и ни звука вокруг. Ни звука! Будто само человечество вдруг онемело, оцепенело бредет за голый увал, в пустоту, где чернота, одна чернота, безнадежность.
– Отчего же оно… худо так на земле?
– хрипло крикнул Карась.
– За грех первородный несем наказание.
– Что за грех первородный?
– От Адама и Евы, познавших друг друга наперекор соизволению божьему и положивших начало роду человеческому.
Далее он поведал: чем больше плодилось людей на земле, тем хуже они становились. Все помышления их обратились ко злу, всякая плоть извратила свой путь. Первый сын Евы, завистливый Каин, пахарь, убил Авеля, брата, пастыря овец, за то, что братнины подношения, мясо и тук, больше понравились богу. С тех пор и началось на земле истребление людей людьми.