Золотой истукан (др. изд.)
Шрифт:
– А Кубрат?
– Его судьба в деснице божьей,
– Я - пойду. Пойду!
– Как звали жену Кубрата? Смуглая Удаль. Вот она, Удаль Смуглая. Ах ты, старуха! Бедовая… - Как они нас тащили. Секли… Я - пойду. Хоть сейчас. За всех, За Идара. За Баян-Слу…
– Хорошо. Но сперва - испытание. Ты перейдешь в нашу веру. В нашу старую готскую веру.
– Зачем?
– Чтобы мы знали: не подведешь.
– А Кубрат?
– Забудь о нем. Ты думай о себе. Я, мудрая провидица Туснэльда, вижу: юный русс устал терпеть. Он хочет мстить. Он хочет убивать. Или не так?
– Так.
– Поклонись же готскому грозному богу! Что дал тебе твой деревянный бог? Русь - рядом, а ты в цепях. Где он, хваленый Перун? Где Род?…
… А мы - повсюду на воле. Свирепый Оден, повелитель бурь и битв, - везде, где дико воет ветер, грохочет гром, звенят клинки. Где буйствует сердце молодецкое. Он покровитель лихих, неприкаянных, хмурых.
Таких, как мы.
Таких, как ты.
Жизнь - война. Смерть - награда за добрый воинский труд. Тех, кто крепко бился с врагами и весело пал от копья и меча, стрелы и секиры, Оден возносит в светлый чертог - Валгаллу, где храбрецы проводят день-деньской в пирах и редкостных забавах.
А предателей, трусов скверные реки, полные льдин и острых мечей, влекут в черную пропасть, к Настранду,- берегу мертвых, и Нидгогер, дракон подземных полей, с урчанием гложет тела охладелые. Фенрир, волк исполинский, что сидит на цепи в бездонных пещерах, чавкая, рвет на куски трупы бесславно погибших…
Знай - предстоит гибель богов и людей.
Фенрир, путы сорвав, ринется кверху из жутких огненных недр. И встанут за ним несметные рати гнусных чудовищ.
И в море сверкнет чешуей зловонный Змей мировой, Фенриров брат, и смерть Гэль, их сестра, стуча клыками, начнет поедать все живое.
Рухнут горы. Море закипит. И по горячим волнам, зловеще качаясь, двинется с дальнего севера мрачный корабль Нагльфар, что будет сделай из ногтей покойников. И заклекочет в тучах гнусаво Серый Орел, трупов пожиратель. Солнце станет черным, как уголь. Его догонит, проглотит скорый Сколль, мерзкий волк, а гадкий волк Гати разорвет луну.
…Руслан, уже не пьяный, а безумный, взглянул на солнце. Черное пятно. И струг - сшит весь из желтых ногтей, и вокруг, костями гремя, столпились скелеты. А сам он вовсе не Руслан - Идар, и ему нестерпимо хочется в огонь. В огонь. Скорей в огонь…
Он заскрежетал зубами, протянул ладони к яркому костру, пылавшему пред ним, ослепшим, в образе блестящей золотой старухи.
И в ладони его лег большой топор.
Он увидел Кубрата. Оголен до чресел, руки - в путах, за спиной. Два гота подвели булгарина к пустому медному котлу.
«А ладно сбит старик,- подумал весело Руслан.
– В одежде нелепой не видно было, как статен, хорош. Ишь, крепыш».
И вдруг до него смутно дошло, сквозь угар: старик-то скроен ладно, это так, а вот делают с ним, да и с Русланом, что-то неладное.
– Эй! Оставьте. Зачем связали?…
– Так надо. Молчи.
– К чему он тебе? Не жалей.
– Ты белый, он желтый.
– Старый дикарь. Животное степное.
Неужто будут варить? Но ведь котел не подвешен. И огня нету под ним…
Кубрат на коленях. Он обратил к Руслану тихое лицо. И узнал юный смерд в строгих глазах пастуха чей-то еще, страшно знакомый, до боли, до крика знакомый, - а чей - он забыл, успел позабыть в суматохе) - долгий взыскательный взгляд. Он запечатал рот ладонью. Ничего. Так надо. Так надо.
Туснэльда вынула меч, пригнула к котлу пастухову чубатую голову. Ну и что? Пускай. Кем-то больше, кем-то меньше. Чего тут старика какого-то жалеть, если даже богам суждено околеть. Жалел он иных. А где они? Не стоит шуметь. Хватай, что можешь, пока живешь. Ешь, пей - и бей. Надоело трястись над кусками: И всех бояться. Всякий пес паршивый верх над тобой хочет взять. Вечно - угрозы. Довольно! Не все кому-то нас обижать. Чем мы хуже? Тоже можем обидеть. Пусть теперь полезут к нему…
Он отыскал свой путь.
Место его - среди этих лихих, сильный людей. Как их бога зовут? Водень? Да. Вот - истинный бог.
…Кровь хлестала в котел, готка водила пальцем по алым узорам и ворковала, как горлица: «Гут, гут». Затем оттащила труп от котла, положила на спину, вспорола живот, сунула руки внутрь. Вскочила. Вскинула руки, до локтей измазанные кровью. Закричала. И все закричали. Даже Руслан. Хоть и не знал, зачем кричит. Значит, так надо. Вещунья с льдистой улыбкой кивнула Руслану, сказала что-то Гейзериху.
– Ты нам счастье принес, - изрек Гейзерих.
– Гадание сулит большой успех.
Гейзерих слез в челн.
Руслан подхватился, кинулся к нему, Уедет - с кем говорить? Больно остаться немым. Этим что - тукают «гут» да «гутайс». Черт их разберет.
В хмельной голове чуть забрезжила ясность.
– Неймется,- прошептал рыбак, берясь за шест.
– Кому это - мне?
– Тебе? Ты помалкивай…
Ночь. Плывут, держась поближе к черным камышам. От холода Руслан трезвел, но только начинал озираться, стараясь понять: зачем он здесь, на готском струге, куда плывет, и что впереди., и хорошо ли то, что затеяно, как рослый сосед пихал ему под нос большую флягу, к которой и сам частенько припадал, и смерд опять косел, до пят проникаясь удалью новых друзей.
Славно плыть наугад сквозь разбойную ночь! Вот она, воля. Веселая злость. Бесшабашность. Ну-ка, посмейте затронуть. Сам себе - господарь, князь именитый. Все дозволено. Режь. Сокрушай. Погодите, собачьи дети. У меня - топор. И я вам покажу.
Но когда судно пристало у Таны к высокому берегу и половина грабителей вместе с Русланом (Туснэльда осталась на струге) звериной украдкой сошла на мглистую сушу, юноше стало не то, чтобы стыдно, а тошно.
Куда я иду?
И с кем?
И зачем?