Золотой петух. Безумец
Шрифт:
— Он сам их этому научил, — презрительно сказал Стефан. — «То, что приносит поток, поток и уносит», — иначе не может быть.
Микаел был в затруднении: ему была известна непреклонность Стефана, но, с другой стороны, он понимал, какой вред могло причинить его упрямство, и принялся убеждать своего друга, чтоб он внял просьбе матери.
— Было бы лучше, если бы ты отложил на время поездку за границу, пока не приведешь в порядок дела отца, — уговаривал он Стефана.
— Это невозможно.
— Так что же делать?
— Потому-то я и пришел к тебе. Послушай, Микаел, что значит для меня призыв моей матери, когда я слышу зов тысячи матерей, простирающих из Турции к нам руки с мольбой о помощи. Я должен поехать за границу, объехать всю Европу и постараться сделать все, что в моих силах. Что же касается дел моего отца — то, говоря откровенно, в эту критическую для меня минуту мне не к кому обратиться, кроме тебя. Я надеюсь на твою доброту. Я уверен, что ты гораздо лучше справишься со всеми делами, чем я. Я дам тебе полную доверенность, и ты поедешь туда как можно скорее. Ну как, согласен?
Микаел, видя, что нет другого выхода и что его другу грозит потеря состояния, вынужден был согласиться.
— В таком случае нам незачем терять время, — сказал Стефан, заметно повеселев, — идем сейчас же к нотариусу, и я выдам тебе доверенность…
В тот же вечер Микаел принялся собирать вещи и укладывать чемодан. Его беспокоила мысль о том, как он сообщит Иде о своем отъезде. Он знал, что бедная девушка будет очень опечалена, когда узнает об этом. Микаелу и самому было тяжело расставаться с этой тихой и мирной семьей, с которой он так сжился и в кругу которой провел столько приятных часов, где был окружен заботой. Но Ида почему-то не показывалась, хотя в это время она обычно приносила ему чай. Вместо Иды пришла ее мать.
— Где вы так задержались сегодня, господин Микаел, мы вас долго ждали к обеду, — сказала она, с любопытством поглядывая на раскрытый чемодан.
— Я был занят, — ответил Микаел. — А где Ида, почему ее не видно?
— Ей что-то нездоровится сегодня, — сказала старушка, пригорюнившись, — утром она жаловалась на головную боль, весь день ничего не ела, а к вечеру слегла. Господи, что с нами будет, если она заболеет!
Глаза бедной женщины наполнились слезами. Ее слова встревожили Микаела, он предложил пойти за врачом.
— Я вижу, вы укладываетесь, господин, как видно, собираетесь куда-то уезжать? — спросила старушка, немного успокоившись.
— Да, мамаша, я собираюсь ехать на родину.
— Когда?
— Завтра, рано утром.
Бедная женщина оторопела.
— Ах, как жаль, — сказала она, и голос у нее дрогнул, — нам нелегко будет расстаться с вами. Мы так привыкли к вам, полюбили вас, как родного сына, а теперь вы уезжаете…
— Кто знает, может быть, я скоро вернусь, — утешал ее Микаел.
— Пошли вам бог удачи, сынок. Поезжайте, порадуйте своих родителей. (Она не знала, что Микаел рано осиротел.)
— Что же делать с Идой? — сказал он. — Быть может, она в тяжелом состоянии и нужно вызвать врача?
— Бог знает, сынок, она ничего не говорит. У нее такая привычка: вижу — бледнеет, желтеет, как осенний лист, но терпит молча, не пожалуется, переносит болезнь на ногах и продолжает работать.
— Можно мне зайти к ней?
— Почему же нет, пойдемте.
Микаел вошел в соседнюю комнату, где молодая девушка, одетая, лежала на кровати за пологом. Мать раздвинула полог, и свет лампы упал на воспаленное лицо девушки, горевшее лихорадочным румянцем; она тоскливо посмотрела на Микаела.
— Что с вами, Ида? — спросил Микаел.
— Ничего, — слабым голосом ответила девушка, — небольшой жар, и голова болит. Но ничего, пройдет, со мной это часто бывает. — И она откинулась на подушку, словно давая понять, чтобы ее оставили в покое.
— Она, по-видимому, серьезно больна, — понизив голос, сказал Микаел опечаленной старушке. — Я сейчас же пойду за врачом, только, пожалуйста, не говорите Иде, что я утром уезжаю, — добавил он.
— Я знаю… я все знаю, — послышался из-за занавески слабый голос больной, и она разрыдалась.
Но Микаела уже не было в комнате. Не теряя времени, он поехал за врачом. К Иде подошла мать и стала ее успокаивать.
Через полчаса явился врач. Он сказал, что болезнь барышни не опасная, что у нее небольшой жар, он скоро пройдет, но за больной нужен уход, чтобы болезнь не осложнилась. Подав несколько советов, он прописал лекарство и ушел. Микаелу пришлось бежать в аптеку, так как в доме больше некому было это сделать.
Ночью больная впала в лихорадочное состояние, бредила, но к утру успокоилась и заснула. Микаел вместе с матерью Иды неотлучно находился у ее постели.
— Теперь вы можете идти, сударь, она уснула, — шепотом сказала старушка. — Вам надо собираться в дорогу.
Придя к себе в комнату, Микаел принялся беспокойно расхаживать взад-вперед. Он был в смятении. Впервые в жизни он попал в такое неловкое и затруднительное положение. Два чувства боролись в его душе. С одной стороны, предъявляла свои права дружба: счастье и несчастье семьи Масисяна зависели сейчас всецело от него, он должен был поехать и привести в порядок расстроенные дела покойного купца, иначе семья эта могла остаться без куска хлеба, с другой стороны — Ида, это нежное создание, тяжело заболела. Было бы бездушно покинуть ее в таком состоянии.
Где выход? Чему отдать предпочтение? Долгу дружбы или любви? Но разве Микаел любил Иду? За все пять лет, которые он провел в этой семье, ни разу подобное чувство не шевельнулось в его душе, да и она сама не проявляла своей любви. Но с той минуты, как он узнал, что она больна, услышал вчера, как она плакала за пологом из-за того, что он уезжает, им овладело какое-то непонятное чувство, что-то дрогнуло в глубине его души. Что это? Любовь, или мимолетная страсть, или же чувство сострадания, которое он испытывал ко всем обездоленным? Микаел не мог разобраться в этих сложных ощущениях, он был слишком неопытен в сердечных делах.