Золотой воскресник
Шрифт:
– Хочешь, можем отстоять очередь и войти, – любезно предложил Лёня.
– Ни за что! Бежим отсюда!
– Что хоть тут происходило? – кричит он мне вслед.
– Да ничего хорошего!.. – я отвечала ему, унося оттуда ноги.
После Колизея туристический задор у меня окончательно угас.
– Тебе-то все равно, твои друзья ничего тут не знают, кроме Колизея, – ворчал Лёня. – А мои искусствоведы будут спрашивать: это видел, это видел? А я – ни музея Барберини, ни Ватикана…
Владимир
– Я сама.
Он опять к нему лезет.
– Я сама!
Потом отложил трубку, как даст ему в глаз.
Оказывается, “Я сама” – значит “Я мужчина”.
– А у вас, Володя, есть дети? – спросила Дора.
– Дочь и сын – математик. Рыжие – все в меня, – отвечает Тарасов. – Сын учится в Вильнюсском университете. Никого в роду математиков, и вдруг такие способности!
– А ваши дети от одной женщины? (The same woman?) – спрашивает Дора.
– Йес, – отвечает он очень серьезно. – Оба от одной женщины. Сэйм вуман.
У фонтана Треви Лёня заявил:
– Ты иди домой и работай, а мы с Тарасовым и Пацюковым пойдем во Дворец мороженого.
– Почему это я – работай, а вы – во Дворец мороженого?
– Ну как? Водку мы не пьем, надо ж нам, мужикам, в Риме оттянуться!
Художник Володя Степанов:
– Сидим в “Челюскинской” во дворике на скамейке с немцем, разговариваем. Вдруг к нам подходит поляк и заявляет: “Вот русский с немцем сидят. Дай-ка я посижу между вами!” Сел, встал и ушел. А немец насупился и говорит: “Что это он – хочет нас разделить и рассорить?”
У Лёни на столе обрывки бумажек:
“9564520
Джульетта”
и
“9417280
Джоконда”.
– Ну, – говорю, – у тебя и телефончики!..
– Нет, ну как же так? – спрашивает Дора у Лёни. – Марина молодец, конечно, что сидит работает, но почему она не приходит к нам на вечера и торжественные приемы?
– Так я возвращаюсь и все ей рассказываю, – отвечает Лёня. – Какие приносили креветки, осьминогов, устриц, рапанов, жареную рыбку, потом смена блюд, пицца, белое вино в кувшинах!.. Мороженое… Она все запишет, живо себе все представит, и ей этого вполне достаточно!..
Художник Алёша Барсуков – мы с ним выступали в Ханты-Мансийске – говорил:
– Приеду в Москву, вставлю себе зуб и буду все время улыбаться, как Марина.
Иртеньев – про карикатуриста Василия Дубова:
– Однажды мы с Васей сидели в ресторане. Собрались уходить,
“Заключительный аккорд” вообще был визитной карточкой Васи Дубова. Однажды, покидая нашу с Лёней Тишковым вечеринку, он надел на голову кастрюлю с остатками тушеного гуся…
Каждый май Люся приходила на день рождения своей 119-й школы (гимназия имени Капцовых) в Леонтьевском переулке. Школьники пели им фронтовые песни, угощали ватрушками с чаем, играли на гармони. Среди почетных выпускников “Капцовки” был и великий педагог Леонид Мильграм.
Люся представила меня ему.
– Какой качественный плод! – заметил Леонид Исидорович. – Но у нее есть один недостаток.
– Какой? – спросила Люся.
– На лбу написана моральная устойчивость, – сказал Мильграм.
– Это она пыль в глаза пускает! – ответила моя мать.
Юрий Коваль, чью повесть “Промах господина Лошакова” проиллюстрировал Лёня, надписал ему свою книгу:
“Леониду Тишкову, певцу человеческих органов, от человека, имеющего кое-что из воспеваемого!”
“И вот, Марина, когда грянул гром и я сидела в печали, мне привезли павлина, – пишет Юлька. – Я договаривалась, что возьму его в Михайловское в питомник. Там не хватает мальчиков. Он без хвоста (перья к августу у мальчиков опадают). Я его выпустила, он забегал по комнате. Все быстрей и быстрей. И я сразу забыла о печали. Как забыла я о печали, когда у меня ночевало восемь кроликов породы французский баран. Вот это была ночь! Повсюду одни кролики – на компьютере, в кровати, на столе! Они прыгали, играли, веселились!.. Будьте здоровы, Ваши Юля, Басё, Ирма, Хиддинк и другие”.
Кто-то грозно:
– У нас в Казани не шутят!..
– Ты что, думаешь, людей можно смертью испугать? – говорил Даур. – Смерть ходит между них, равнодушная…
– У тебя есть один недостаток, – он говорил мне, – это я.
Иду в метро в конце июля, смотрю, из железной урны торчит зеленый хвостик. Я за него потянула и вытащила шикарный букет огненно-красных гладиолусов. Принесла их домой, поставила в вазу, и целый август на них распускались все новые и новые цветы.