Золотой воскресник
Шрифт:
Лёня в ужасе:
– Куда прикрепить?
Экскурсовод в Шарм-эль-Шейхе зазывает на экскурсию в Иорданию:
– Там идешь подземными туннелями три километра, и, честно говоря, нет ни единого места нерасписанного, и вдруг – свет откуда-то, вы поднимаете голову и видите гору сокровищ, по сравнению с которой каждый из вас, я извиняюсь, конечно, выглядит песчинкой…
На Красноярском книжном фестивале Миша Яснов – про поэта Львовского:
– Пришли дети с мамами, сели, внимательно слушают.
Написала и засомневалась, вдруг это какой-то другой поэт?
– В Красноярске был Станислав Львовский? – спрашиваю Яснова.
– Да, – Миша подтвердил. – Ему потом бабушка одна очень интеллигентная сказала с укором: “Слушайте, у вас такое умное лицо, почему же вы порете такую хуйню?”
– Я тебя арендую на мое завтрашнее выступление, – сказал Тишков. – Будешь у меня на разогреве. Все-таки какой-никакой писатель, читает так артистично свое произведение, а потом выходит мэтр и проводит мастер-класс…
В Праге на книжной ярмарке на сцене центрального павильона Андрей Битов собирается исполнить свою композицию по черновикам Пушкина в сопровождении джазовых музыкантов – Владимира Тарасова с барабанами и Александра Александрова с фаготом. Посетители ярмарки толпами проходят мимо. Битов рокочущим голосом в микрофон зазывает публику:
– Я всю жизнь не мог понять, – говорит он, – почему Пушкин предпочитал что-то чему-то, когда и так было хорошо… Идите сюда, садитесь, между прочим, это лучший барабанщик в мире… А это лучший фагот в мире… Поверьте, черновики интереснее читать, чем хрестоматию. Хотя черновики почему-то читают только ученые. Это чистая партитура для джазовой импровизации. Мы читали в Нью-Йорке – зал был куда больше и публика куда строже, никто не понимал ни одного слова по-русски, но все сидели завороженные. Подходите, в Праге это будет в первый и последний раз. Мы не делаем из этого чёса. Штучное выступление. Я придумал эту фишку. Фишка – зерно – идея – это музыкальный термин. Итак, “Стихи, сочиненные ночью во время бессонницы”.
Все трое погружаются в глубокую медитацию. Откуда-то из глубин подсознания возникают звуки – инструментальные и голосовые.
– Смутно смысла я ищу, я понять его хочу… Чего – добра иль зла ты был свершитель… Ты грозный был свершитель… И гол и наг пришел разврат… сердца застыли… и брата продал брат… цари отечество забыли… Добро и зло, все стало тенью. Все было предано презренью. Все, кроме власти.
Без очков читает.
Завел текст за микрофон.
Руки твердо держат бумагу, не дрожат.
– Опять “Бессонница”, но другая. Он уже не ищет смысла, он его уже нашел. Прочитаю, чтобы показать, что он от него в конце концов оставил…
Те несколько человек, которые таки остановились или присели у эстрады, замерли потрясенные, не в силах пошевелиться. Дети из посольской школы преподносят цветы. Спектакль окончен. Тарасов разбирает ударную установку. Александров прячет в косметичку мундштуки, заворачивает в зеленые махровые полотенца
– Ну? Что? Отстрелялись, Андрей Георгич? – говорит Ира, сотрудница фонда Филатова, сопровождающая российскую делегацию.
Пригов Дмитрий Александрович в подобных случаях спрашивал:
– Отговорили?..
Владимир Тарасов – Битову:
– У меня вечер будет, посвященный Хлебникову.
Битов:
– Хлебникову! Небось ничего не читал!..
Едем в такси в Праге, писатель Евгений Попов рассказывает, как дирижер Колобов собирался на юбилей к Виктору Астафьеву в Красноярск – дирижировать местным оркестром. И Колобов спросил, что Виктор Петрович хочет услышать?
Астафьев ответил:
– Я человек немузыкальный, не знаю ничего – наверно, Верди, Калинникова и Шёнберга.
Владимир Тарасов – с переднего сиденья, оживленно:
– А что Шёнберга?
– Ну, брат, ну ты… – замялся Женя.
“Единственное, что я закончил, это курсы барабанщиков, – рассказывал Яков Аким. – Однажды меня делегировали пройти с барабаном по Красной площади. Записывали на демонстрацию в районном Доме пионеров.
Они спросили:
– Ты кто?
Я ответил:
– Я еврей.
– Да нет, мы спрашиваем – горнист или барабанщик?”
“Марина, привет, – написал мне Миша Альперин из Норвегии, последние годы он жил на берегу северного фьорда и преподавал в Норвежской музыкальной академии. – Я сегодня катался на лыжах. Солнце, серебряный снег, у меня улыбка до ушей от блаженства.
Стою в очереди в кафе за чаем и думаю: так хочется поделиться этим кайфом.
С кем бы?
Вдруг приходит на ум – с Мариной Москвиной!
Я так же, как и ты, сегодня хотел расцеловать весь мир…
Вот решил поделиться.
Это тот же хулиган в красных носках…
Все течет…”
На приеме у коллекционеров Доры и Марио Пьерони в Риме Тарасову очень понравился композитор по имени Рикардо. Он стал восхищаться, что Рикардо прямо за столом в разгар общей беседы громко разговаривает по телефону.
– Любой американец счел бы это невежливым, – радовался Володя, – а итальянцы молодцы.
– Следующий кадр, – говорю, – Тарасов на сцене стучит в барабаны, звонит телефон, он откладывает палочки, берет мобильник и долго, нудно решает бытовые вопросы.
Володя:
– А что ты думаешь? Есть такой пианист (назвал его имя), он в Германии играл концерт, а телефон лежал на рояле. Ему кто-то позвонил, он взял трубку и пять минут разговаривал. А в Германии все очень строго. Его импресарио потом спросил: “Кто звонил?” Он ответил. Тот взял его телефон и как швырнет в окно с седьмого этажа!
Мы с Лёней решили посетить Колизей. Толпы туристов плотным кольцом окружили развалины. Тысячи сумасбродов привезли сюда детей. Жара, километровые очереди в кассу.