Золотой выкуп
Шрифт:
Часов около десяти, когда волнение в камерах заметно улеглось, большие тюремные ворота распахнулись, и во двор въехала коляска, запряженная парой горячих белых коней. В ней сидели прокурор уезда, человек большой, дородный, красивый, чем-то напоминающий уволенного дахбедского управителя Мирзу Хамида, плосколицый, густобородый городской полицмейстер полковник Гусаков и слегка прихрамывающий на правую ногу адвокат Болотин.
Начальник тюрьмы Панков засуетился вокруг важных господ, показывая им свое хозяйство. Он то забегал вперед, то вытягивался в струнку, то отставал, скромно потупясь, когда гости обменивались впечатлениями.
Удовлетворенные состоянием вспомогательных служб, прокурор и его спутники вошли в тюрьму. Их интересовали зинданы, в которых содержались преступники. Однако, едва ступив на круглую площадку под сводчатым потолком, на которую выходили двери камер, они остановились: в нос ударил нестерпимый тошнотворный запах. Прокурор брезгливо сморщил свой красивый прямой нос:
— Что это тут так… пахнет? — И неожиданно для самого себя громко икнул. — Простите, господа, — смущенно извинился он. — Как учую дурной запах, так икота одолевает, ик!..
Главной целью посещения прокурором тюрьмы было посмотреть место предстоящей казни, за «благополучный» исход которой он нес личную ответственность. В порыве неожиданного человеколюбия, вдруг нахлынувшего на него сегодня утром, он намеревался еще посмотреть и приговоренных, выслушать их «последнее желание», если таковое будет. Но теперь, еще даже не заходя в темницы, он почувствовал головокружение от мерзкого запаха и тотчас отказался от своего необдуманного решения.
— Где это место, ик!.. И не будут ли слышны оттуда выстрелы? Ик!..
— Никак нет, господин прокурор! — вытянулся Панков. — Прошу следовать сюда… только глубоковато находится эта камера, грунтовые воды, так сказать, к тому же крысы…
Они подошли к красной от ржавчины двери, на которой висел замок величиной с голову трехмесячного жеребенка.
— Ик!.. — Прокурор сделал рукой неопределенный жест, который исполнительный начальник тюрьмы принял за приказ открывать. Он выбежал на тюремный двор и через несколько минут вернулся с фонарем. Засветив его, с заметной натугой повернул ключ в замке и растворил громко, казалось, на всю тюрьму заскрипевшую дверь.
— Прошу, господа.
Ступив по нескольким каменным скользким ступенькам, круто сбегавшим вниз, в могильную черноту, прокурор невольно зажал рот и нос ладонью, поспешно повернул назад.
— Господин Гусаков… ик!.. прошу вас… ик!.. спуститесь, посмотрите, как там… ик!..
Густобородый полковник, услышав приказание, не выразил особого восторга, однако не подчиниться не посмел.
Гусаков не так скоро вышел из темницы, как следовало ожидать. То ли он чересчур тщательно обследовал стены, пол и потолок зиндана, то ли заблудился в его недрах: прокурор даже начал терять терпение. Наконец полковник появился в дверях. Он шел, низко пригнув голову, прижав руки к животу, и его покачивало, как изрядно подвыпившего гуляку. Не вдаваясь в излишние описания, он показал прокурору оттопыренный большой палец, мол, преотличное место, и бегом пустился к двери, ведущей на улицу.
— Сегодня же привести приговор в исполнение… ик!.. — последовал за ним с не меньшей скоростью и прокурор. Адвокат Болотин бросился к нему.
— Господин прокурор, с вашего позволения…
— Ну, что там еще? — недовольно обернулся к нему прокурор, благополучно выбравшийся на свежий воздух.
— Будучи знаком с вашей великой справедливостью, достойной подражания, а также добросердечным отношением к преступившим закон несчастным, я решаюсь обратиться к вам с небольшой просьбой…
Слова «великая справедливость» и «сердечное отношение» явно пришлись по душе прокурору. Лицо его даже порозовело от удовольствия.
— Выкладывайте свою просьбу.
— Хотя мои полномочия по защите обвиняемых истекли, — быстро заговорил Болотин, — я счел бы себя вправе просить об отсрочке казни, исходя единственно из интересов государственных. Дело в том, что завтра большой праздник мусульманского мира. Сегодня, в канун праздника, в Туркестане, в Закавказье, везде, где проживают люди, исповедующие мусульманскую веру, все в белых одеяниях выйдут на улицы гулять. Вы сами прекрасно знаете, что мусульмане всей Зеравшанской долины с нетерпением ждут решения участи своих земляков, к коим питают, по темноте и невежеству своему, определенную симпатию. Кроме того, по исламу, большим знатоком которого вы сами являетесь, запрещено производить смертные казни в канун праздника. Боюсь, как бы весть о произведенном сегодня расстреле не взбудоражила местное население и не вызвала новые волнения.
Как всякий смертный, прокурор был беззащитен против стрел лести. Когда в довершение ко всему его представили еще и большим знатоком ислама, прокурор растаял, как кусок сливочного масла. К тому же он обладал способностью издали чуять возможную угрозу его безоблачной жизни.
— Вы правы, — доверительно положил он руку на плечо адвоката, которого недолюбливал и немного побаивался: ох, уж эти либералы! Затем повернулся к полковнику Гусакову, стоявшему поодаль: — Казнь перенести на послепраздничный день. Да, кстати, господин Панков, покажите-ка мне того главного разбойника, может, у него есть какая просьба перед смертью.
И победоносно глянул на адвоката, мол, знай наших.
Когда Панков и сопровождавшие его два полицейских, громко топоча сапожищами, спустились в зиндан, Намаз все еще спал. Полицейские без лишних слов подхватили его под мышки и поволокли наверх. Намаз не мог понять спросонья, что происходит. Остатки сна покинули его уже тогда, когда он предстал пред высоким начальством.
Прокурор оглядел узника с ног до головы и обратился к Гусакову:
— Морально он уже не существует. — Затем повернулся к Панкову: — Что вы, милейший, не могли побрить-постричь это чучело?
— Никак нет, господин прокурор: сам не пожелал! — не сморгнув, соврал начальник тюрьмы.
Прокурор осуждающе покачал головой.
— Скажи, падишах грабителей, у тебя есть какое-нибудь желание перед смертью?
«Перед смертью»!.. — мелькнуло в голове Намаза. — Значит, приговор утвержден. Все пропало, мы опоздали! А что, если попросить помолиться перед праздником? Ведь спрашивают, нет ли у меня какого желания! Нет, эта просьба не должна исходить от меня. Сразу что-то заподозрят…»