Золотой выкуп
Шрифт:
Люто ненавидел Арсланкул Эшбури. Считал его жадным и мелочным, не по праву распоряжающимся богатствами, которые добывает он, Арсланкул. «Ах ты, гад! — подумал он, распаляя себя. — Я рискую шкурой, отнимаю у богатеев денежки, а ты тут же становишься их хозяином! Вы только поглядите на него — благообразный кормилец большой семьи, да и только! Как он бережно тащит этот хурджин! Но ты же, подлец, тащишь не свое золото, а мое, мое золото, добытое моими руками!»
В это время грохнул дружный залп джигитов Арсланкула по появившимся вдали всадникам. Тут же захлопали ответные выстрелы. Воспользовавшись этим, Арсланкул
— Эшбури-ака убили! — завопил кто-то. — Держите его, а то унесет водой!
Арсланкул посмотрел туда, откуда донесся голос, словно желая выяснить, кто кричал, и взгляд его наткнулся на яркое красное пятно. Это алел платок Насибы, помогавшей толкать фаэтон.
«Зачем он тебе вообще нужен, этот фаэтон?!» — Арсланкул резко передернул затвор винтовки и замер, прислушиваясь.
На той стороне, откуда ожидался Конев, царила тишина. Намаз, видно, стерег его, не открывая огня.
Арсланкул взял Насибу на мушку. Целиться было трудно: женщину то и дело загораживали джигиты, толкавшие фаэтон…
Арсланкул всегда был настороже с Насибой, особенно после того, как замыслил злодеяние против Намаза. Насиба словно чувствовала, что он в себе затаил: поглядывала на него долгим, изучающим взглядом. Насиба смотрела на Арсланкула, чуя своим женским сердцем, что он уготовил ее Намазу что-то страшное. И вполне может случиться, что в один прекрасный день она разоблачит его.
Насибу давно пора было убрать. Все случая не представлялось. А теперь приспело время!
Арсланкул прицелился в красный платок и, когда под ивами снова грохнули выстрелы, нажал на курок.
— Насиба-апа! Ападжан! — громко взревел Тухташбай, оказавшийся рядом. Женщину подняли, понесли за злополучным фаэтоном, который наконец-то выволокли на другой берег.
Арсланкул, криво усмехаясь, перебежал поближе к своей пятерке.
У брода неожиданно возник Намаз. Громко свистнув, он махнул рукой, давая Арсланкулу понять, что надо отходить.
Арсланкул подбежал к ближайшему бойцу.
— Быстро! Отходим!
И тут ему в руку, повыше локтя, угодила шальная пуля. Охнув, он присел на землю…
Последними перешли реку Намаз, Назарматвей и Арсланкул с бессильно повисшей рукой — уходить раньше он отказался, процедив сквозь зубы: «Успею!»
Намаз и его спутники углубились в овраг, по которому ушел отряд. За спиной царила странная тишина. Они сели на оставленных для них коней, поднялись на холм. Взглянув на недавнее место лагеря, они остолбенели. Там затевался бой по всем правилам военного искусства: отряды Конева и тысячника Арабхана, преодолев первоначальное замешательство, решились наконец атаковать намазовскую «банду», каковой каждый считал противостоящих конников. Одежда врага никого из них не смущала, ибо давно уже во всех инструкциях, поступавших свыше, подчеркивалось, что намазовцы часто переодеваются, действуя то в форме полицейских, то солдат.
«Да примите вы хоть чертово обличье, от меня не уйдете!» — думал Конев, выдергивая саблю из ножен и приказывая атаковать врага.
— Окружить лагерь! Пленных не брать! — скомандовал Арабхан. — С божьей помощью, победа будет за нами!
И началась сеча! Стороны не жалели живота своего, напропалую рубились саблями, палили из ружей — дым стоял
Намаз повернулся к усмехавшемуся Назарматвею.
— Видишь, что происходит?
— Я полагаю, лучше не мешать молодцам. Они уж теперь не остановятся, пока не уничтожат друг друга.
Пустив коней вскачь, они вскоре догнали отряд. У фаэтона сломалась ось. Раненые Эшбури и Халилбай из пятерки Арсланкула, положенные на траву посреди ярко пылавших тюльпанов, уже скончались. Рядом лежала, вытянувшись, с открытыми глазами, устремленными в небо, Насиба…
Из-за горизонта поднималось мутно-багровое солнце, словно омытое кровью.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ. «КАКОВО БЫТЬ БЕЗДОМНЫМ, БАЙБУВА?»
Время близилось к полуночи. Полная луна то и дело исчезала в рваных лохмотьях облаков, словно стараясь скрыть от любопытных глаз семерых всадников, мчавшихся по степи. На окраине Джаркишлака один из них резко натянул поводья и соскочил с коня.
— Намаз-ака… — тихо позвал мальчишеский голос.
— Что скажешь, Тухташбай? — обернулся Намаз, уже растворившийся было в темноте.
— А могилки вы их знаете?
— Найду авось…
— Может, я пойду с вами, покажу…
— Пошли.
И они углубились в кишлак, погруженный в мрачную тишину.
Сегодня вечером Намазу удалось навестить сестру. Встреча была тягостной. Обнявшись, они оба не смогли сдержать слез: столько потерь, лишений выпало на их долю за последние годы, что, наверное, даже камень бы не выдержал. И всю дорогу, пока мчался в Джаркишлак, сказать родным последнее «прости», сердце Намаза обливалось кровью. Покинули сей мир мягкосердечный Джавланкул, добрая Бибикыз-хала, и ни в одну могилу не довелось ему, Намазу, бросить прощальную горсть земли. Вот даже могилы навестит впервые…
Джаркишлак был безжизненным, как покинутый хозяевами дом. Да так оно и было. Трижды наведывались сюда карательные отряды. Десятки людей взяты под стражу. Спаслись только те, кто вовремя бежал из родного селения. Дома сгорели, сады пришли в запустение, веранды и дувалы обвалились…
Намаз опустился на колени у изголовья могилы Бибикыз-халы, прошептал: «Здравствуйте, мама… Осиротел я опять, видите… Не уберег я нашу Насибу, простите меня…»
Три дня тому назад они похоронили Насибу на Кызбулаке: есть такое место на слиянии Лолавайской и Нуриддинской степей. У сочащегося из земли родника с чистой, как девичья слеза, водой растет-возвышается громадная, развесистая чинара. Под нею и стынет теперь могила Насибы…
Тяжко вздохнув, Намаз молитвенно провел ладонями по лицу и решительно поднялся на ноги.
— К Хамдамбаю! — скомандовал он, взлетая в седло. — Полагаю, настала пора рассчитаться с ним окончательно. Как ты думаешь, Назармат?
Десять дней исполнилось, как Хамдамбай вернулся из Самарканда с лечения. Пуля Насибы угодила ему под лопатку, прошла чуть в стороне от сердца и вылетела, сломав ребро. Искусные русские доктора сохранили Байбуве жизнь, но вернуть здоровье, конечно, полностью не смогли. Вчера Хамдамбай устроил поминки по Заманбеку, созвал на угощение множество народу. Он хотел заодно возблагодарить всевышнего, спасшего ему жизнь. Следовало еще отметить и радостное событие — изгнание Намаза в Каттакурганские края.