Золотой выкуп
Шрифт:
— Ткач я, ака.
— Бязь ткете?
— Слава богу, бязь.
— Сколько у вас детей? — задавал Намаз ничего не значащие вопросы, не желая так скоро расстаться с прижавшимся к нему ребенком.
— Двенадцать человек, мой бек.
— Ого, расплодились же! — улыбнулся Намаз. — Как вам удается прокормить столько ртов?
— С божьей помощью, бек. Малые дети — на улицу не выгонишь. Семеро из них — дочки и сыновья старшего брата, рано покинувшего земную юдоль.
— Авазшер! — позвал Намаз. — Подай
Когда Аваз подвел коня, Намаз усадил в седло мальца, поддерживая его под мышки.
— Говорят, конь принадлежит тому, кто на нем сидит, — проговорил он. Потом добавил громче: — Это твой конь, братишка Намазбек. Дай аллах, чтобы ты не знал в жизни горя, вырос здоровым джигитом, всегда помогающим слабым.
Празднество набирало силу. Грохотали дойры, выли карнаи, сурнаи: начинались скачки.
— Намаз, пора уходить, — подъехал к предводителю Назарматвей.
— Как уходить? А купкари?
— Нет, пора уходить, дружище, — повторил Назармат. — Что-то неспокойно у меня на душе. Ты не думай, что здесь нет полицейских ищеек. Одного пса я, кажется, уже видел. Ускакал в сторону Каттакургана.
— Давно? Что ж ты мне сразу не сказал?
— Ты песню слушал. Не хотел портить тебе настроение.
— Арсланкул-ака, — подобрался Намаз, — в сторону Каттакургана ушел всадник. Догоните его. Если это полицейский соглядатай — уберите его потихоньку. Потом загляните к нашим людям. Они дадут вам кое-какие сведения. Авазшер, давай мне своего коня. Сам пересядь к Назару. Нам пора к своим. Погуляли — хватит.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ. ДОРОГОЙ ГОСТЬ
Стоянка мстителей тоже была превращена в небольшой сайилгах. За широко расстеленными дастарханами расположились намазовцы, чабаны с детьми на руках. Второй год в краю свирепствовал жестокий голод. Джигиты Намаза хорошо знали об этом. Поэтому гостям подавались чаши шурпы погуще, с куском мяса побольше, а плов — пожирнее. У казанов колдовали сами же намазовцы — многие из них выросли при состоятельных хозяевах: умели и готовить, и лепешки печь, и корову доить, и двор мести.
Десятник Турсун выкладывал плов на глиняные блюда, лихо постукивая половником о бок казана. Кабул, обвязав лоб цветастым платком, вынимал из пышущего жаром зева тандыра румяные лепешки: он хотел на прощание оделить всех десятком-другим лепешек. Нурбай и Карабай разносили еду.
— Нурбай, — крикнул Намаз, подъезжая к пирующим, — осталась у тебя еще шурпа? Мы проголодались как волки…
Вечерело. Возвращавшиеся с большого сайилгаха обитатели соседних стойбищ стекались сюда — они прослышали о пиршестве. Десятники усилили охрану — мало ли кто может просочиться с толпою простого люда!
К Намазу подошел один из часовых, спешившийся в отдалении, чтобы не беспокоить гостей, опустился на корточки рядом с ним и прошептал:
— У
— Выяснили, кто такие? — так же тихо спросил Намаз, не меняя благодушного выражения на лице.
— Один говорит, что он — бахши. Нурманом зовут.
— Нурман-бахши? Как он выглядит?
— Здоровый такой, плечи — во! Левый глаз чуть косит.
— Это он. А другие?
— Второй будто бы пятидесятник, а третий — старик, дряхлый такой.
— Раз они с Нурманом — пропустите.
Когда часовой так же незаметно исчез, как и явился, Намаз поднялся с места:
— Эшбури-ака, где вы? Прикажите зарезать еще одного барашка. К нам пожаловал лучший наш друг Нурман-бахши!
Каттакурганский поэт и сказитель Нурман, сын Абдубая, уже несколько раз бывал в отряде Намаза, скрашивал их трудную, неустроенную и полную опасностей жизнь своими песнями. Намаз питал большое уважение к богатырской силе и храбрости поэта, любил его проникновенные стихи и песни.
Через некоторое время гости подъехали в сопровождении двух вооруженных джигитов. Нурмана-бахши многие знали в лицо, многие мечтали увидеть его, послушать его чудные песни. Его встретили с почтительным поклоном.
— Оббо, Намазбай, наконец-то довелось свидеться с вами опять! — воскликнул бахши после взаимных приветствий. — Почитай, целый месяц охочусь за вами — никак не поймаю. Если другу это так трудно, значит, дай-то бог, врагам и подавно.
— А как же вам удалось разыскать нас сегодня, поэт-ака?
— Если бы не вот этот дедушка, — указал Нурман-бахши на одного из своих спутников, — я бы, наверное, опять гонялся за ветром в степи.
— Намазбек, сынок, — вступил в разговор белобородый дед, — вы уж простите меня, старого, что раскрыл бахши место вашей стоянки. Сам я из кишлака Айранчик. Двое моих сыновей-чабанов и пятеро внуков стоят сейчас в охране вашего лагеря. Я верю, что они и их товарищи с вашими людьми оберегут вас от случайностей. Днем повстречал на большом сайилгахе сына-бахши, Нурманбая. С его слов понял, что он давно жаждет повидаться с вами. Ну и взял на себя смелость привести его сюда. Я и сам, кстати, давно мечтал повидать вас.
Намаз повернулся к Нурману-бахши:
— А этого друга нашего я что-то не узнаю.
— Это пятидесятник кишлака Шахид. Разве не помните, вы же сами велели селянам выбрать его на эту должность?
Пятидесятник был худощавый человек лет тридцати, с высоким, чистым лбом.
— Запамятовал, — виновато улыбнулся Намаз. — Слишком много воды утекло с тех пор… Как поживаете, брат, какие новости в ваших краях?
— Слава аллаху, ничего, — ответил пятидесятник. — Месяц трудились не покладая рук, вскрыли наконец арык, засыпанный тысячником Каюмом, помните, мы еще говорили вам об этом?