Золотые Антилы
Шрифт:
Вместо этого адмирал флота Барловенто высадил пятьсот моряков и маршем провел их к Панаме, где они присоединились к двум дополнительным частям ополчения и сборному отряду волонтеров благородного происхождения. Затем эти силы двинулись через Кордильеры, доставившие некогда столько бед Лайонелу Уоферу, чтобы усилить выдвинувшиеся раньше отряды. Переход испанцев через Кордильеры потерпел фиаско. Их части состояли из гарнизонных солдат, непривычных к условиям джунглей, и, перетаскивая по горам снаряжение, они полностью вымотались. Они мокли под грозовыми ливнями, еды не хватало, и наконец, когда подошли к Каледонии на расстояние удара и уже слышали сигнальные выстрелы шотландских пушек внизу, на побережье, они оказались на пути одного из тех внезапных разливов, что так напугал Уофера и его спутников. На долю испанцев выпало еще более тяжелое испытание, потому что они разбили лагерь в узкой лощине, в которую и прорвался внезапный потоп. Выбиравшиеся из воды, подобно тонущим крысам, испанцы утратили оружие, провизию и боевой дух.
Однако реальная опасность для Каледонии лежала куда ближе жалких отрядов испанцев, наугад пробиравшихся через горы. Лихорадка, скука и разочарование не отставали друг от друга, а теперь к ним добавился еще и голод. День ото дня колонисты все яснее понимали, что их надежды на земледелие и торговлю тщетны. Не считая купеческих судов, приходивших ради продажи, а не для закупок, торговли в Каледонии, почитай, не существовало. Не давали урожая поля, и, что хуже всего, не было вестей с родины. Колонисты чувствовали себя забытыми и заброшенными. Каледонию окутал дух сомнений и уныния. Затем, в феврале, отчаяние нанесло удар гигантским копьем, когда шлюп с Ямайки, зайдя в гавань, принес известие, что английское правительство запретило всем английским колониям оказывать Каледонии помощь. На Ямайке, к примеру, губернатор Уильям Бистон выпустил прокламацию, запрещавшую всем подданным его величества «под каким бы то ни было предлогом вести переписку с означенными шотландцами, как и оказывать им помощь оружием, провиантом и любыми необходимыми вещами, как самим, так и через кого-либо, или через их суда, или суда английские, поскольку они презрели власть его величества на свою же великую беду».
Это был тяжелый удар для маленькой колонии на дальней окраине Карибского моря. Шотландцы остро ощутили свое одиночество. Все нации были против них. Сознавая, что новая атака испанцев неизбежна, они были убеждены, что колонии не выжить без серьезной помощи с родины. Однако на горизонте не видно было спешащей на выручку эскадры, между тем как склады колонии пустели, а треть колонистов умерла от болезней и недоедания. Растерянному совету положение представлялось безвыходным; рядовым колонистам возрастающие трудности казались идиотизмом. Еженедельная выдача муки упала до двух фунтов, из которых четверть фунта составляли «мучные жучки, черви и тому подобные животные». Говядина, засоленная в Эдинбурге, почернела, стала гнилой и несъедобной. Только паек бренди приносил временное облегчение голодающим и страдающим от фурункулов и зубной боли.
По мере того как раздоры и ропот сводили на нет остатки уверенности, еще теплившиеся в каледонцах и их предводителях, совет начал колебаться. Патерсон, возможно, сумел бы предотвратить катастрофу, но он все еще болел, брюзжал и жаловался на лихорадку. Он отказывался думать о провале своего великого плана и вытеснял эти мысли из головы мелкими личными проблемами, жалуясь, что часть его имущества затерялась или была разворована. В моменты просветления он противостоял планам эвакуации колонии, и его твердо поддерживал капитан Томас Драммонд, неукротимый экс-гренадер, полагавший, что даже кучка людей под хорошим руководством может удержать позиции и добиться успеха. Но против них было абсолютное большинство совета, голосовавшее за эвакуацию. Первый флот послали обеспечить плацдарм для высадки, говорили они, и он не справился с задачей. Даже если бы их усилия не были тщетными, компания, по всем признакам, не выслала вторую партию поселенцев, готовых овладеть страной. Казалось, нет смысла ждать, пока лихорадка не выкосит оставшихся. Каледонию можно заселить и заново, а первому флоту следует отступить перед враждебными действиями испанцев. Итак, в первую неделю июня выжившие принялись снова грузиться на корабли в той «великой гавани», в которой они с таким энтузиазмом высаживались семь месяцев назад.
Но потрепанные остатки первого флота еще не вернулись домой, когда из Шотландии на Антилы вышел второй флот. Полные веры в большие планы компании, они отчалили в уверенности, что плывут в счастливую страну, которую описывали правлению директоров Патерсон, Уофер и счетовод Гамильтон. И, пока выжившие в первой катастрофе медленно возвращались в Шотландию, мифу о Золотых Антилах была принесена новая жертва.
Глава 17. Дарьенская катастрофа
«Мы ожидали встретить друзей и соотечественников, а нашли только завывающий ветер в огромной пустыне», — писал преподобный Фрэнсис Борланд, чей дневник стал уникальным отчетом о судьбе второй шотландской экспедиции в Каледонию. Борланд был священником во втором флоте, достигшем Золотого острова 30 ноября 1696 года, и, подобно остальным четырнадцати сотням колонистов, проповедник пришел в полное отчаяние, обнаружив, что «первые каледонцы дезертировали и ушли, их хижины сожжены, земли, которые они расчистили вокруг форта,
Колонисты второго флота и наполовину не представляли, насколько отчаянно их положение. Только в конторе компании на Милн-сквер в Эдинбурге полностью осознали весь ужас ситуации, когда туда стали поступать мрачные депеши, и директора начали понимать, как жестоко они заблуждались.
Сожалеть приходилось о многом. После восторженных докладов, полученных с Дарьена от колонистов первого флота, шотландские директора, гордые успехом своего предприятия, неспешно принялись снаряжать второй «экипаж» для закрепления колонизации Дарьена. Описания величественных, похожих на парки лесов Каледонии, ее плодородных почв, мягкого климата, дружественных индейцев и великолепной гавани отлично читались под серым небом Эдинбурга и подтверждали прежние представления директоров об Антилах. Правда, в письмах мелькали тревожные упоминания о вражде между советниками, да и список потерь был необъяснимо длинен. Однако иголочки сомнения, покалывавшие достойных директоров с Милн-сквер, не нарушали общей концепции их колониальных планов, похвалы сильно преобладали над критическими замечаниями. А потому, в ответ на неотложные просьбы каледонцев и чтобы выиграть немного времени, директора снарядили два судна — «Олив бранч» и «Хоупфул биннин», загрузив их различными припасами и еще тремя сотнями поселенцев. Их отправили на Дарьен, не дожидаясь второго флота, в качестве срочной помощи каледонцам.
На этой жизненно важной стадии проекта — «Олив бранч» и «Хоупфул биннин» еще были в море, каледонцы начали эвакуацию, а в Клайдсайде собирался второй флот (директора даже учли совет Патерсона и перенесли место сбора на запад) — сказались серьезнейшие последствия плохой связи. Беда была в том, что исполнители различных операций компании не знали, как идут дела у исполнителей других операций. Следовательно, они не могли координировать свои действия. Так, когда два корабля с подкреплением несли новых поселенцев в Центральную Америку, корабли первого флота принимали на борт беглецов из Каледонии, решивших, что удержаться на перешейке невозможно. А в Эдинбурге директора собирали ремесленников, семейных людей с женами и детьми, которые бы укрепили позиции на Антилах, считавшиеся уже успешно занятыми первой волной колонистов. О мере неведения директоров можно судить по тому обстоятельству, что они отправили со вторым флотом таких неподходящих специалистов, как инженер, разбирающийся в устройстве машин для чеканки денег, винокур со всем оборудованием, группу молодых студентов Эдинбургского университета с наставником и ученою с продуманным планом преподавания английского языка индейцам Дарьена.
В островной гавани тем временем с печалью и горечью грузились на суда неудачливые колонисты. Так велики были вначале их надежды на Дарьен, что отказ от него представлялся великой трусостью. Командор Пенникук, поддерживавший идею эвакуации, почти не разговаривал с теми, кто требовал не покидать колонию, и в столь напряженной атмосфере погрузка на суда неизбежно шла суматошно и беспорядочно. Люди ссорились из-за мест в шлюпках и на баркасах, оставляли большую часть снаряжения гнить в покинутых хижинах и на полурасчищенных полях. Поднялся даже спор, стоит ли вывозить пушки с батареи форта Сент-Эндрю. Но оставить шотландские пушки испанцам или первым заглянувшим в гавань корсарам — этого шотландские ветераны вынести не могли. Они выставили вооруженную охрану, проломили частокол форта и вытащили пушки на берег, откуда их переправили на суда. Затем четыре судна — «Сент-Эндрю», «Юникорн», «Каледония» и «Эндевор» — подняли якоря и взяли курс в открытое море, рассчитывая доплыть до Нью-Йорка. Там они надеялись пополнить запас провизии и медикаментов, после чего либо вернуться в Шотландию, либо ожидать новых распоряжений от директоров.
«Эндевору» не суждено был выдержать это плавание. В корпусе открылась сильная течь, грот-мачта треснула, и судно ковыляло по морю, как полузатонувший бочонок. Все же на протяжении двенадцати дней ему удавалось держаться за «Каледонией», а когда команда уже не поспевала откачивать воду, проникавшую сквозь щели в обшивке, всех пассажиров благополучно переправили на большие суда. Однако спасение оказалось временным: на «Каледонии», и без того сильно перегруженной, разразилась эпидемия лихорадки. За время пути до Нью-Йорка умерли сто шестнадцать человек — половина всех, бывших на борту, — и их тела равнодушно сбросили в море. Треть выживших были тяжело больны. По свидетельству одного шотландского купца, посетившего судно после его прибытия в Нью-Йорк, тяготы плавания были вызваны прежде всего бессердечием офицеров. «Бывало ли большее варварство, — писал он в эдинбургскую компанию, — чем проявленное в плавании ими к своим несчастным людям, которых, стоило им заболеть, выбрасывали на палубу, под жесточайший дождь; и хотя большую часть провианта составляла мука, но страдавшим поносом не давали ничего, кроме маленькой кислой ячменной лепешки и малости воды, и даже того меньше, чем им полагалось. Когда же они жаловались, чтобы утешить их и усмирить… (офицеры огрызались) „Собаки, вам и того много!“».