Золотые тротуары (сборник)

«Игорь Андреев, также как и я, когда-то, живет в Париже. В молодости, в те часы, когда Андреев не красил маслом его безумные портреты, он либо заседал в парижских кафе за чашкой чая (этот человек совсем не пьет, а еще русский художник, называется!), болтая с дамочками, либо посещал квартиры-музеи постаревших красавиц и красавцев, и находил в этом большое удовольствие. Я полагаю, это было удовольствие классового свойства. Бывший ленинградский фарцовый парень, а затем матрос с траулера, удовлетворял, таким образом, свой комплекс классовой неполноценности. В результате, десятилетия спустя, мы имеем что-то вроде группового портрета экзотического племени, населявшего в 80-е и 90-е годы глубины Сен-Жермен. Андреев пишет о той среде, которой я сторонился, живя в Париже, о светских негодяях, извращенцах и красавицах. О старых руках, в дорогих, потемневших от времени кольцах, потрескавшихся шеях и пожелтевших жемчужинах бус. Он пишет о богатых, порочных, и светских людях. Очень хорошо написано. Сочно. Ярко. Читайте».

Эдуард Лимонов, май 2015

Золотые рождественские шары гроздьями висели под стеклянным куполом «Самаритена» [1] , праздники прошли, а их будто забыли. Редкие посетители вяло блуждали между стендами, оберегая деньги, эстрадная музыка плавно лилась из репродукторов, вызывая ностальгию…

Пройдя зигзагом зал, я поднялся по эскалатору, успев рассмотреть широкую задницу стоящей впереди дамы. Особенно тот разрез юбки, из которого выглядывал кусочек ноги в черном чулке. Ощутил тонкий запах духов и по пышным формам догадался: ее зовут мадам Ирма, и она любовница моего друга Боба по кличке Курчавый – парикмахера, который работает на пятом этаже в салоне красоты. Большая стрелка магазинных часов сдвинулась к цифре 15, на выходе нас поджидал в белом фартуке Боб.

– Какая пунктуальность, друзья! Это так редко. Надеюсь, вы уже успели познакомиться?

Она смущенно назвала свое имя, и мы поцеловались в щеку по-парижски два раза. Так получилось, у меня тоже было свидание с ним. Я давно обещал подарить Курчавому матрешку, разбавить его африканскую коллекцию статуэток русским фольклором, и та была со мной, закутанная тряпкой.

– Месье художник, можно тебя на секунду? – Мы отошли, держа меня за пиджак, он заговорчески зашептал: – Извини, mon chere amie, ситуация поменялась. Даме нужна срочно художественная завивка, что объяснять – подруга сердца, как отказать ей? А ты пойди, пожалуйста, в кафе «Ambassador» на улице l’Arbre-Sec, попей лимонаду, а я, как освобожусь, забегу туда.

Выйдя из магазина, я пересек пару улиц и сел за столик рядом с довольно простеньким угловым кафе с важной вывеской «Ambassador». Клиентура тут обычная: рабочие или же хулиганского вида парни. Подошел гарсон за заказом с большой серьгой в ухе, смахнул мокрой тряпкой крошки. Я поставил на колени матрешку, ее мордочка улыбнулась овальному январскому солнцу, ложившемуся на крышу.

– Разрешите присоединиться к вам? – услышал я скрипучий голос, принадлежащий стоящему старичку в пенсне, и, не дожидаясь ответа, тот пододвинул к себе стул и сделался моим соседом. На нем были надеты черный плащ, старомодная бабочка, лакированные ботинки, которые говорили мне об особенностях персонажа, и сразу стало понятно, что он из тех, кто любит поговорить. Но вместо этого старикан начал кидать горстями хлеб багета на панель, прилетели воробьи, а потом голуби.

Клювами отбивая добычу, они вертелись между ног прохожих, осторожно приближаясь к нам и хватая последние комки. – Красивое зрелище! Посмотрите, как они танцуют, это грандиозно, гениально и так все просто, молодой человек! – обратился ко мне старик, пристально смотря на матрешку. Затем продолжил: – Вы, наверное, русский? Вчера умер выдающийся артист двадцатого века Рудольф Нуриев.

Мы разговорились, и, узнав, что перед ним русский художник, он представился месье Валентином с длинной фамилией. То, что я с покойным дружил, взволновало его, и, взяв мою руку, он стал энергично ее трясти.

И то, что рассказал старикан, также было своеобразным – сам родом из Ниццы, когда мать, красавица-куртизанка, вышла замуж за крупного текстильного магната, тот решил избавиться от подростковых проблем и отослал юнца куда подальше, а именно учиться на доктора в столицу. Окончив университет, месье Валентин открыл свою медицинскую практику, занимался профессурой, стал академиком, но всю свою страсть вложил в балет, дававший ему смысл жизни. Наверное, это была страсть по Дягилеву, которого тот так обожал.

– Месье Игорь, разве можно сравнить с чем-то огни рампы, аромат кожаных кресел и магию сцены? То, что создал человек, это наиболее совершенное искусство, а сегодня у меня траур – мой кумир ушел, занавесь закрылась, потому я и здесь. – Он замолчал, размышляя и теребя носовой платок, затем продолжил: – В первый раз я пришел сюда после смерти Анны Павловой где-то в пятидесятых, а последний в 86-м, когда умер Серж Лифарь, тоже гигант, мы были с ним почти ровесники. И как-то встретился с ним на Елисейских Полях, осмелился попросить у него автограф, храню святыню до сих пор. Да, конечно, если вы спросите, почему я посещаю именно L’halle? Район, вообще-то, шпаны и провинциальных хулиганов. – Он был прав, среда тут была довольно хипповатая. Старик повернулся ко мне лицом и продолжил монолог: – Ну, вот вам малоизвестный факт, за углом на улице Baiolle, номер 10 в восемнадцатом веке снимал апартаменты месье Beaumarchais, придворный его величества короля Людовика XVI, авантюрист с амбициями. Как-то утром, когда он наблюдал за оригинальными движениями голубей на подоконнике, их пластичной грацией и воздушной легкостью, его осенила гениальная идея создать танец по их подобию и назвать его балетом. Вельможе эта новинка понравилась, почти голые создания перед носом, да и чуть-чуть эротики. «Хорошая мысль, доложу его сиятельству». Так был основан Театр хореографии. Потомки создателя забыли, памятник ему и голубям так и не поставили, а я прихожу сюда, отдавая честь уличным пташкам, только когда покидают нас артисты мирового класса. – После паузы старик закончил: – Молодой человек, мне надо торопиться, успеть к Гранд опера Гарнье, кладбище Сен-Женевьев будет последним этапом.

Мне запомнилась его пружинистая походка – летящая, он растворился в воздухе, будто фантом за парчовыми занавесами.

Это был один из последних дней теплой осени. У моих друзей Сычевых намечалось очередное воскресное чаепитие. Аида, жена хозяина (фотографа), меся тесто на кухне, попросила меня сходить за тортом. Дав указания, уточнила – главное, чтобы торт был большой, с фруктами, предупреждая, что появятся важные особы из C. Dior. К ним часто приходили интересные люди, и все приемы были направлены на пользу семейного дела. Обещая скоро вернуться, я пошел выполнять ответственное поручение. Квартал Инвалидов считался среди парижан буржуазным оплотом, так, найти открытую булочную в выходные относилось к разряду приключений. Только в начале улицы Бурбон я наконец-то учуял манящий запах хлеба, он шел из кондитерской, у ее витрины разговаривали по-русски две девушки, громко обсуждали широкий ассортимент плюшек и сладостей. Подойдя, я, шутя, с прибаутками, вмешался в их гастрономическую дискуссию. Они сначала опешили, но, видя смышленого парня, заинтересовались моей болтовней. Советские провинциалки из Сибири были потрясены роскошью Парижа, сравнивая его с баснословным Вавилоном. Мы бы стояли дольше, расхваливая город, но у меня было задание, и, купив торт, я уговорил обеих пойти в гости на чай к Сычевым, они чуть поломались, но согласились.

Когда мы вошли в квартиру, пир был горой, мужской голос фальшивил под гитару, звенели стаканы, ложки стучали по тарелкам, Аида, беря осторожно коробку, заметила ехидно:

– Послали за дьяволом, а вернулся с бабами.

Позже, как выяснилось, одна из них была племянницей Рудольфа Нуриева, и она мигом попала под опекунство дома на рю Университет. Звали мою новую знакомую Гуля (Гузель), личная жизнь которой летела кувырком, оставляя шишки. Черная серия. Любовь появлялась и исчезала, вновь оставляя горький привкус. Ей, бывшей балерине, мечталось, по ее словам, найти своего хотя бы и плюшевого принца. В женских проблемах Аида разбиралась, особенно, если это касалось таких, как разбитое сердце. Коварная интриганка, как фокусник, вытащила за уши из котелка довольно красивого и симпатичного мальчишку Франсуа, сына подруги. Организовала для обоих стыковку под предлогом безобидного five o’clock. Парнишка вел себя джентльменом, удивил хозяйку букетом сорванной черемухи из ближайшего сквера, после чего закипели страсти, весь космос стал слишком тесен. Они исчезли в нем, постепенно перестав появляться за широким столом у Сычевых. Мне иногда удавалось с ними общаться то на вернисажах, то случайно на улице. Говорили обо всем, но мои вопросы о женитьбе они старательно избегали, наверное, стесняясь темы. Аида говорила, что это был подлинный роман со слезами…

В 88-м году я переехал в студию под крышей на рю де Бонне. Из окна ванной комнаты виднелась Эйфелева башня, а из кухонного – панорамный вид Монмартра, зеленые крыши Лувра над Сеной. Были у нее и другие достоинства – ровные, хорошо освещенные гладкие стены. Закрепив на них холсты гвоздями, я принялся писать картины. Отмахавшись кисточкой и надышавшись скипидара, спускался, прогуливался по галереям, рассматривал ближайшие антикварные магазины, заставленные всяким безделушками, иногда заходил и знакомился с их хозяевами, так что меня, измазанного краской, вскоре знала каждая собака. Между собой они дали мне лестную для меня кличку Ван Гог. Было и излюбленное ими, потертое годами кафе, которое существовало еще с периода Второй Империи. Усатый патрон охотно делился историей своего заведения – когда-то тут была другая вывеска «Черная кошка», под которой собирались художники-импрессионисты, добавляя страшные подробности из их биографий: как выбили зуб кулаком в драке Гогену или как молодой Моне разрисовывал бутылочные этикетки, возможно, очень преувеличивая легенды. Между прочим, там над баром почетно висела реликвией фотография – президент Миттеран с бокалом пива, а на заднем плане лицо усатого патрона. Тут царила атмосфера уличного базара. Его жена Жанна, губастая тетка, кокетничала с клиентами, давая целовать свою пухлую руку, избранным могла предоставить кредит, записывая сумму в голубую тетрадку, напоминала им, что рано или поздно надо чем-то расплачиваться. Каждый понимал это по-своему.