Зона поражения
Шрифт:
— Зоя! — сказал Дмитриев, считая гудки. — Прошу тебя, Зоя, сними трубку. Сними трубку. Это очень важно для тебя. Пожалуйста, сними трубку.
Максим Данилович отвернулся, ему стало смешно. Он налил себе горилки, выпил, он хотел сказать что-нибудь пошлое, сальное, веселое. Ну действительно, какая любовь в их-то возрасте, но, когда повернулся и увидел лицо Дмитриева, вся веселость моментально испарилась.
Дмитриев плотно прижимал трубку к левому уху. Но динамик в трубке был достаточно сильный, и до слуха Максима Даниловича донеся истошный женский крик:
— По-мо-ги-те! Убивают!
Глава восьмая
Контейнер
1
Накануне проклятый электродвигатель все-таки сдох. Наверное, он сгорел с шумом, выпустив струю дыма в небо. Сурин этого не видел. Но теперь черные и белые полоски на железной планке покачивались почти вертикально в двух метрах от земли. Прожектор также был, похоже, на последнем издыхании. Всю зиму продержался, а теперь не выдержал весенней ласки, может, и до утра не дотянет. Сидя возле окна в дежурке, Сурин смотрел на мигающий свет за толстым стеклом. Ему было все равно. Пусть погаснет. Его потом починят. К нему, к Сурину, это отношения иметь уже не будет. Хоть и с большим опозданием, но он все-таки получил свободу. Рапорт рассмотрен и удовлетворен. Осталось дотерпеть только до конца этой последней смены, и он свободен. Ровно в девять ноль-ноль можно оторвать гнилые погоны от кителя, ровно в девять он становится просто штатским человеком.
За спиной в помещении поста негромко гремело радио. Звучала музыка. Новый сменщик Игнатенко терпеть не мог новостей, говорил, что от одного голоса диктора, с трудом вещающего на государственном языке, его мутит. Зачем стараться, калечить себе горло, когда проще все сказать по-русски. Ни одного же человека во всей Украине не найдется, чтобы не понял. На каком языке воспитан, тем и владей.
Сурин сидел неподвижно у окна, вот уже минут тридцать, изредка он подносил к губам кружку с остывшим чаем и прихлебывал, а Игнатенко лежал, как и обычно, на топчане, закрыв лицо полотенцем и закинув ноги в сапогах куда-то под потолок, слушал музыку.
«В сущности, хороший парень, но не умный какой-то он, — в который уже раз повторялась одна и та же мысль в голове Сурина. — Без царя в башке мент. Дурак совсем. — Как по кругу одна мысль цепляла другую, и Сурин вспоминал Гребнева. — Жалко парня! Тоже мент был, может, тоже глупый, а за что умер, непонятно. Глупо умер. — Лампочка в прожекторе часто подрагивала, меняя силу накала, а мысль не сбивалась с круга, шла по заведенному пути. — Хорошо, письмо опустил. Наверное, дошло оно. — Сурин припоминал опять: — Адрес на конверте правильный. Марки я наклеил. Дошло, наверно. А может, и потерялось… Потерялось!.. — Глядя на прожектор, он видел опять мертвые глаза женщины, выпавшей из окна, и будто отчитывался перед ней. — Уверен, дошло письмо. Не беспокойся, Татьяна. Все нормально будет. Дошло!»
Последним по списку прошел свинобус. Машина еще разворачивалась, а Сурин уже поставил галочку. Все. Не будет больше никаких машин. Не будет больше пропусков и ругани с водителями. Конечно, все это останется, но останется для других. Ничего этого не будет для него, все это нужно вычистить из памяти, как противный сырой мусор. Сегодня последняя ночь. С девяти утра он больше не мент.
Разворачиваясь, свинобус ревел старым движком, изоляционные листы отслаивались, и было слышно, как один лист упал внутрь салона. Но в салоне пусто. Пассажиры и водитель — все пересели на чистый транспорт и уехали, а свинобус остался стоять в двадцати метрах от поста.
«Больше ничего не будет со мной! — подумал Сурин. — Буду тихо умирать! Лягу на койку в санатории, на казенную простыню и буду тихо умирать… — Он хорошо представил себе эту простыню с синей гостиничной печатью, твердую маленькую казенную подушку, тоненькое одеяло, невесомо лежащее на груди. — Буду умирать!.. Глупо и тихо буду умирать… Буду умирать без героизма».
Звук двигателя был отдаленным, совсем еще далеко машина, неопытное ухо вообще не восприняло бы этого движения в воздухе. Даже когда для Сурина стало объективно ясно, что к посту со стороны «десятки» приближается машина, Игнатенко все еще воспринимал этот звук как какую-то неудачную музыкальную тему внутри музыки, звучащей по радио.
Сурин потряс руку с часами, сверил их с часами, висящими на стене, подвел на две минуты и, поднявшись, выключил радио. Он уже понял, что без героизма умереть все-таки не получится, и от этого понимания на душе у него почему-то стало полегче, а в голове установилась необычная ясность.
— Ну зачем… Зачем… — протянул напарник. Отнимая от лица полотенце, он сонно посмотрел на Сурина. — Чего тебе неймется? Мешает, что ли?
— Просыпайся. Гости к нам! — сказал Сурин. Он взялся за телефонную трубку. Постучал по рычажкам. — Центральная. Четвертый пост беспокоит. Сержант Сурин.
В телефоне шуршала ночь. Потом голос дежурного поинтересовался:
— Четвертый. Ну, что у вас там еще?
— Машина вне графика.
— Какая, к чертям, машина?! — Голос у дежурного был совсем несонный, он был явно чем-то раздражен.
— Не знаю… — Сурин прислушался. — Судя по движку, похоже на иномарку. По крайней мере, не грузовик!
— Да иди ты! — зло сказал дежурный. — Поспи! — И добавил: — Кстати, хочу тебя предупредить, сержант. До утра связи у нас не будет… Так что приятных сновидений!
— А в чем дело, почему связи не будет?
— Какая-то поломка на линии, — охотно объяснил дежурный. — Ремонтируют. Обещали к утру закончить. Так что, бай-бай, беби!
Звук мотора теперь был совершенно отчетлив, и он нарастал. Игнатенко сел на топчане и тер глаза, он выглядел почему-то испуганным.
— Действительно, машина идет! — сказал он.
— Не отключай! — крикнул в трубку Сурин, но было поздно. В микрофоне отсутствовал даже маленький шорох. Сурин постучал пальцами по рычажкам. — Все!
Была уже ночь. Город за окном дежурки опять показался Сурину каким-то нереальным. Черно-оранжевые тени фонарей вытянулись вдоль пустой улицы. И в этих ирреальных световых полосах разбитый асфальт будто тихо закипал. Проклятый светофор в конце улицы мигал с частотой метронома.
— И чего теперь? — спросил Игнатенко.
— Ничего нового, — проверяя свой автомат, спокойно объяснял Сурин. — Видишь, как плохо, шлагбаум у нас с тобой заело. Мотор вчера дуба дал. Так что придется опять телом на амбразуру!