Зорро
Шрифт:
Но глаза Бачо и трех его спутников не могли насладиться живыми прелестями этого пустынного утра по причинам, о которых было сказано выше; сок молочая, фонтанами брызнувший из разрубленных Тилькуате стеблей, выжег глаза не только всадникам, но и их лошадям, наполнявшим прохладный утренний воздух жалобным разноголосым ржанием. Ночью, когда острая боль прошла и путники перестали с перепугу беспорядочно палить из револьверов в жаркую, режущую глаза тьму, Бачо первым вспомнил о старом индейце и Роке, скакавшим впереди отряда.
– Роке? Черная Змея? Куда вы запропастились, сто чертей вам в глотку?! – проорал он в черную пустоту после того, как на его призывы отозвались все остальные участники ночной вылазки. Все, кроме Роке и старого индейца.
– Ловко эти подонки от нас избавились, – мрачно заметил Мигель, как бы подводя итог самым худшим подозрениям всех присутствующих.
– Сучьи дети! – выругался Висенте, выпуская из рук поводья своей лошади в надежде на то, что природное чутье выведет ее к человеческому жилью.
Остальные последовали его примеру и, прикрыв незрячие лица пропыленными пончо, в полной темноте двинулись по тропе, пролегавшей среди густых зарослей кактусов и сухих, густо утыканных шипами кустов с мелкими мясистыми листочками. Впрочем, лошади, чьи глаза были также выжжены едким соком молочая, часто сбивались с узкой извилистой тропинки, и тогда острые крепкие шипы насквозь пробивали рукава курток и плотную ткань пончо. Острые, как сталь, колючки так глубоко ранили лица и локти слепых путников, что к тому времени, когда они достигли открытой местности, их одежда набрякла кровью и тяжелыми складками давила на измученные плечи. Но никто не жаловался и не стонал; все четверо не раз попадали в самые скверные переделки и привыкли стойко переносить любую боль.
– Я слышал, что от этой слепоты есть средство, – сказал Годой, когда густые колючие заросли остались позади.
– Да-да, – подхватил Мигель, – Розина должна знать, это ее африканские предки привезли в наши края эту ядовитую заразу и высадили на подходах к горам, чтобы защитить свои убежища от охотников за беглыми рабами! А тот, кто владеет ядом, должен знать и противоядие! Розина – дочь беглого раба, она должна знать!
Ободренные этой мыслью, всадники слегка пришпорили коней, и те потрусили вперед, чутьем держа направление и безошибочно находя копытами выжженную утрамбованную дорогу. И лишь когда лошадь Бачо провалилась в сурковую норку и едва не сломала бабку, наездник спешился, потоптался на месте и, несколько раз потянув ноздрями прохладный утренний воздух, опустился на колени и припал ухом к земле.
– А ловко эта парочка избавилась от лишних ртов, – начал было Висенте, воспользовавшись остановкой.
– Не столько ртов, сколько глаз и ушей, – подхватил Годой.
– И когда они успели сговориться? – пробормотал Мигель. – Мы же глаз с них не спускали до того, как нарвались на этот чертов молочай!..
– Кончайте трепать языками, из-за вас я ни черта не слышу! – зло рявкнул Бачо, прижимая к дороге истерзанное колючками ухо.
Висенте и Годой затихли, и только Мигель, отъехав чуть поодаль, продолжал облегчать душу, шепотом моля Святую Деву даровать им исцеление и вслед за этим посылая страшные проклятия на головы Роке и Тилькуате.
– Раздерем конями ублюдков! – шипел он, брызгая слюной. – Привяжем над муравьиными кучами! Вырвем ноздри калеными щипцами! Исцели нас. Матерь Божья, и мы избавим Тебя от лишних хлопот, сами покараем этих подонков так, как они того заслуживают!
– Тихо! – вдруг услышал он сдавленный от волнения возглас Бачо. – Кто-то скачет!
Всадники замерли, а Годой осторожно сполз с седла, опустился на колени и тоже припал к земле рядом с Бачо.
– Верно! – шепотом воскликнул он. – Мы спасены!
Годой вскочил на ноги и повернул голову в ту сторону, откуда должен был появиться всадник-избавитель.
– А если это те двое? – забеспокоился Мигель, разворачивая морду своей лошади туда, откуда уже явно доносился приближающийся стук копыт. – Они же перестреляют нас как кроликов…
Он положил ладонь на рукоятку револьвера и, проведя пальцем по отверстиям барабана, обнаружил в гнездах всего два патрона. «Да, – подумал он, – если стрелять на звук – маловато…»
– Я слышал только одного всадника, – сказал Бачо.
– Один конь, – подтвердил Годой, – четыре копыта, на левой задней подкова слегка разболталась, пора перековывать, пока не слетела…
– Даже если это кто-то из них, – рассуждал Висенте, – скажем, Роке, то что мешало ему перестрелять нас ночью, когда мы были слепы, как новорожденные котята?
– Не знаю, чужая душа – потемки, – буркнул Мигель, поворачивая барабан и устанавливая капсюль против бойка.
– Остается только предположить, что ночью он забыл это сделать от волнения, – ехидно процедил Висенте, – а на рассвете вспомнил и решил вернуться, чтобы покончить с этим делом.
– Сейчас мы все узнаем, недолго осталось, – вздохнул Бачо, вдевая ногу в стремя и резким рывком вбрасывая в седло свое крепко сбитое тело. К тому времени, когда невидимый всадник показался из-за скалы, он успел набить пустые гнезда револьверного барабана тяжелыми латунными патронами, взвести курок и низко припасть к лошадиной холке, чтобы оставить пулям незнакомца как можно меньше уязвимых мест. Годой и Висенте спрыгнули с коней, укрылись за лошадиными боками и, крепко упершись ногами в землю, выставили поверх седел вороненые стволы.
Ждать и в самом деле пришлось недолго; стук копыт внезапно затих, потом невидимая лошадь тонко заржала, очевидно, поднявшись на дыбы, а когда ржание смолкло, в рассветной тишине отчетливо прозвучал насмешливый голос всадника.
– А не много ли стволов на одного одинокого путника? – весело крикнул он, позвякивая стременами и, очевидно, перемещаясь так, чтобы в него трудно было прицелиться.
– Если сеньор наденет себе на глаза черную повязку, трое из нас, так и быть, заткнут свои револьверы за пояса! – крикнул в ответ Бачо.