Зов Иерихона
Шрифт:
* * *
Это был обычный дом, ничем не примечательный, может, чуточку больше и с медными начищенными до блеска дверными ручками, не в сравнение с другими домами, где дверные ручки сделаны были из дерева, ржавых гвоздей, а то и вовсе отсутствовали. А тут круглый полированный набалдашник, в руке сидит как влитой, так и охота рвануть на себя. На стук долго не открывали, Дитрих думал уже уходить, как раздались торопливые шаги, и дверь распахнулась.
– Добрый день, - сказал Дитрих, сняв шляпу.
– Я деньги принёс. За не выполненный заказ. Корб, взмыленный, с растрёпанными волосами и глазами, не по обыкновению своему округленными, даже не взглянув на деньги, схватил Дитриха за шиворот и живо втащил в дом, с грохотом захлопнув дверь. «Будет бить», - подумал Дитрих, примериваясь взглядом к чугунной статуэтке голой бабы - в случае чего такой и отбиться можно.
– Дитрих! Дитрих!
– Корб будто сошёл с ума. Не в силах сказать что-либо ещё, он вцепился ему в локоть и стал судорожно трясти, постоянно оглядываясь на дверь.
– Что случилось? Что с вами?!
– Я видел, Дитрих! Видел своими глазами!
– Что видели? Корба этот вопрос словно поставил в тупик. Он задумался, что-то пробубнил себе под нос, потом растеряно поглядел на Дитриха и, не зная с чего начать, спросил: -Вы пьете?
– Бывает, - смущенно ответил тот.
– Да, действительно, надо выпить. Мысли придут в порядок. Боже, я ведь действительно это видел, своими глазами! Корб метнулся к журнальному столику, туда, где стоял графин, трясущимися руками с трудом наполнил стакан прозрачной жидкостью, половину расплескав. Протянул гостю. Дитрих отхлебнул чуток и с удивлением обнаружил, что это крепчайший шотландский самогон, какой пьют только самые отъявленные моряки. Таким напитком согреться можно даже в самый холодный шторм. А как уж он бьет в голову, о том легенды ходят. Свой стакан Корб осушил в два глотка, скривился, не удержавшись, закашлялся. На глазах навернулись слёзы. «Силён!» - с почтением подумал Дитрих, глядя на раскрасневшееся лицо Корба. Потом, перекрестившись, последовал его примеру. Словно и не жидкость вовсе, а смесь из стекла и расплавленного металла залилась в утробу, прожгла горло, желудок, растеклась огнем по животу. Стало тепло, приятно. Они уселись в кресла у камина, Корб плюхнулся глубоко, небрежно, закатив глаза, Дитрих присел на самый краешек.
– Я деньги принёс, - повторил Дитрих не громко. Протянул мешочек.
– Нет, деньги оставьте себе. Вы меня не обманывали. Корб посмотрел на Дитриха круглыми полными ужаса глазами. В них уже искрились хмельные огоньки. Севшим голосом прошептал: -Я видел мертвеца! Словно обожгло уши. Дитрих скривился, с неохотой спросил: -Какого мертвеца? Это вам должно быть почудилось!..
– Нет, не почудилось! Я вправду видел! У меня очень хорошая память на лица. Я не мог ошибиться.
– Бросьте, Корб. Это от усталости. Мне вот иногда тоже кажется, что по улице гуляют люди, которые мертвые уже как вроде. Но мы-то с вами, взрослые люди, понимаем, что такого не может быть. Это от усталости, точно говорю, - Дитрих нервно рассмеялся. Корб веселиться и не думал. Он наклонился вперед, ближе к Дитриху, и, словно опасаясь, что его слова могут услышать посторонние, едва слышно прошептал: -Тот морг, вы помните? И зачем я только согласился на ваши уговоры идти туда? Я видел там всех мертвецов, которых вы снимали. Решил удостовериться, что вы меня не обманывали, а фотографировали именно покойников. Будь я проклят, если в тот момент они не были мертвы! Мертвее не бывает! А потом... я возвращался домой, зашел в пару лавок. И уже почти у самого дома... идёт навстречу! Вот его фотография, на столе. Дитрих глянул на стол. Там тыльной стороной вниз лежала фотокарточка. Он поднял снимок, поглядел на лицо. Да, этот точно мёртв. Дитрих тоже его помнил.
– Он живой, идёт навстречу, переваливается так, неуклюже, лицо синюшное. Я глазам своим не поверил. Пригляделся - точно он! Живой! Дитрих, слышите? Жи-вой! Корб вновь схватил Дитриха за локоть и начал трясти. Дитрих хотел сказать, что такого просто не может быть, но перед глазами всё кружила мясная лавка и тот...кто? призрак? хмельной туман? живой человек?
– Это от усталости, - наконец прошептал Дитрих, но не поверил своим словам.
– Дитрих, я сошел с ума?
– с надеждой спросил Корб.
– На сумасшедшего вы не похожи. А если и так, то тогда я тоже безумен, - Дитрих поднёс стакан к губам, но тот оказался пустым.
– Я принесу ещё, - спохватился Корб. Встал, слегка запинаясь, ушел в другую комнату. Долго гремел стеклом, ругаясь. Дитрих поднялся, его тут же начало качать - он понял, что шотландский самогон уже порядочно ударил в голову. В ожидании новой порции крепкого пойла решил оглядеться. Богатое убранство комнаты не сразу бросилось в глаза. Всё сдержано, строго, без лишней помпезности. Но одного прикосновения к столу хватило, чтобы понять, что сделан он из красного дерева, а углы оббиты серебряными резными вставками. За такой надо выложить кругленькую сумму. Работа мастера. Стены украшены шпалерами тонкой работы, в углу светильник, отполированный до зеркального блеска. Около оббитого кожей кресла удобно расположился небольшой шкаф, забитый толстыми фолиантами. Каждая вещь здесь пахла чем-то безумно дорогим - кожей, ароматным табаком, заграничными пряностями, столетним дубом, духами из последних коллекций парфюмеров. Дитрих спрятал руки в карманы, боясь дотронуться до чего-нибудь и обесчестить эту чистоту своими пропахшими щелочью и кислой капустой заскорузлыми пальцами. Ещё одной особенностью комнаты были картины, в неимоверном количестве висели они на стенах, и еще с два десятка лежало в углу, словно ожидая своей очереди. На одних были изображены неизвестные ему люди, в странных одеждах-накидках, а то и вовсе голые, на других - пейзажи, до боли знакомые сердцу - Иерихон и его окрестности. Вон вид на озеро, вон каменный утёс, где в прошлом году разбился Отрыжка-Роб, вон лес, с другой стороны которого живёт гробовщик. Дитрих поежился. Захотелось выпить ещё. Словно читая его мысли, в комнату вернулся Корб.
– Красивые картины, - произнес Дитрих, благодарно принимая из рук Корба наполненный стакан.
– Это мои картины. Я - художник.
– Ваши? То есть вы их нарисовали?
– Да.
– Очень красиво, правда. А вот этот дядька с плешью - это ваш родственник? Может дед? Похож чем-то. Корб смутился.
– Это же Юлий Цезарь!
– Цезарь, - эхом повторил Дитрих.
– Да определенно есть сходство с вами. Все-таки дед, я прав? Корб невесело улыбнулся. Потом глаза его заблестели, он поставил стакан на стол и махнул Дитриху рукой.
– Пойдёмте, я покажу вам свою последнюю работу. Они миновали коридор, поднялись по винтовой скрипучей лестнице на второй этаж и очутились в мастерской. Среди всеобщего хаоса холстов, бумаг, набросков и банок с краской посреди комнаты стояло полотно, огромных размеров, около двух метров в высоту и трёх в длину. Картина была ещё не завершена, но и то, что было нарисовано, заставило Дитриха мгновенно протрезветь.
– Так вот вам зачем понадобились фотографии мертвецов...
– хлопнул он себя по лбу. Корб улыбнулся. Пояснил: -Картина называется «Падение города». Как вам? Нравиться? Дитрих подошел ближе. От неоднозначности чувств раскрыл рот. Город - несомненно, Иерихон, - главная площадь, на которой нарисованы люди. Они в панике, в той стадии её, когда ещё миг и безумство ослепит глаза, и они рванутся напролом, прочь, подминая всё живое под себя, не различая штыков и ям, лишь бы спастись, уйти прочь из западни. Дома превратились в развалины - камни и пыль. Кого-то придавило обрушившейся стеной, среди обломков видны части человеческих тел. Горят соломенные крыши. Маслянистый дым стелется по земле. Собаки надрывно лают, но предотвратить случившееся уже не могут. Солдаты храбро защищали город, но теперь они мертвы - их тела подмяла под себя вражеская конница, на копьях висят ошметки тел. Лица погибших, маски смерти, выражение боли. Эти лица, эти гипнотические лица, так знакомы! Проклятье!
– Погибшие люди на картине... вы срисовали их с моих фотографий. Но зачем?! Дитрих смахнул холодный липкий пот со лба, нервно стал почесывать свою бороду.
– Достоверность, - ответил Корб. На его лице играла едва заметная улыбка - он был доволен, что его работа произвела впечатление.
– Для меня каждая деталь имеет значение. Не хотел срисовывать мертвецов с живых людей, - суеверный я в этом плане, - поэтому обратился к вам.
– Будь проклят тот день, в который я родился! Эта картина - у меня холодок по спине пробежал! Господи, а местность! Я знаю этот район - это ведь центральная площадь.
– Верно.
– А зачем?..
– Дитрих не смог сформулировать вопрос до конца.
– Иерихон - это то место, о котором я узнал случайно. Был как-то раз проездом. Как увидел, сразу понял - здесь будет написана моя следующая картина. Видите ли, места для меня имеют огромное значение. Они дают мне силы, вдохновение. Это не увидеть глазами, только почувствовать на уровне сердца. Пространство начинает оплетать тебя невидимыми жгутами силы и уже невозможно вырваться. Иерихон - как раз такое место. Место силы. Но силы тёмной. Такое тоже бывает. Поэтому картины получаются несколько мрачными. Я долго продумывал сюжет, подбирал ландшафты, но, увидев этот город, отбросил всё. Просто начал рисовать первое, что пришло в голову. Сделал сотню набросков и эскизов. Ходил по городу, смотрел. А потом меня словно осенило. Словно пришло откуда-то сверху. И я начал писать эту картину. Корб, довольный реакцией Дитриха, утёр ус.
– В основе картины лежит один библейский сюжет. Там рассказывается... Дитрих качал головой, то, подходя к холсту вплотную, то, рассматривая издалека. Взгляда он был весьма отстраненного и едва ли слышал и части слов Корба - был весь погружен в изучение шедевра.
– Странные вы художники, - перебил он Корба, наконец, вынеся он свой вердикт.
– Чем же это?
– смутился Корб.
– Всё меня этот вопрос мучает - зачем рисовать картины, когда давным-давно изобретён фотографический аппарат? Увидел нужный пейзаж, сфотографировал. Конечно, с сюжетами такого рода сложнее будет, но ведь можно и актёров нанять. Тех денег, которые вы мне отстегнули ради фотографий, хватило бы с лихвой, еще бы и на лошадей осталось. Постановку устроить. Как в театре. Конечно, с фотографией такого размера повозиться нужно будет. Я вот тоже хочу подобного рода делом заниматься. Потом, когда время появиться, в своё удовольствие. Нынче, знаете, такое приходиться фотографировать... не приведи Господь. Может, слыхивали?
– дагеротипия?
– отталкивающая, скажу я вам, вещь. А ведь пользуется спросом. Корб неопределенно кивнул головой.
– Лучше уж фотографировать природу, - продолжил Дитрих.
– Приятнее глазу.
– Фотография чёрно-белая, картина в цвете. И это только самое поверхностное объяснение, какое можно привести в пример. Картина - это искусство. А фотография - так, ремесленничество.
– Фотографию и раскрасить можно - тут ума особого не надо. А искусство, не искусство - какая разница? Результат-то один. Захотел я сделать чей-нибудь портрет, взял и снял его на аппарат, быстро и просто, пока вы будете возиться с красками. Да ещё не так что-нибудь нарисуете, приврете где, нос больше намалюете, губы толще - всякое может быть, рука, к примеру, дрогнет. А у меня всё без вранья. Какой есть, такой и получится. Механизм не соврет, он всю правду покажет. Искусство-то ведь оно для этого и нужно, я так уразумею, чтобы правду показывать.
– Глупые споры, - отмахнулся Корб.
– Фотоаппарат и краски - это только инструмент в руках творца. А как он поступит с ними дальше - это уже другой вопрос. Не даром первый способ получения фотографии придумал художник.
– Неужели?
– удивился Дитрих.
– Представьте себе. Жозеф Ньепс, так его звали. Он стал первым человеком сумевшим закрепить «фотографический» снимок на бумагу. Поймать, так сказать, свет и сохранить его. Гений! Он сфотографировал свой вид из окна. Экспозиция снимка продолжалась восемь часов! Карточка, конечно, так себе, качество ни к чёрту. Но сам факт!
– Корб вдохновенно закатил глаза.
– Я, признаться, даже видел знаменитый даггеротип братьев Сюсс. Это просто неопи... Разговор внезапно был прерван истошным женским криком. Дитрих и Корб переглянулись, и в ту же секунду с любопытством прильнули к окну. С ужасом стали наблюдать жуткую картину. Женщина, молодая ещё, растрепанная, обезумевшая, бегала по площади и истошно кричала, вцепившись себе в волосы. Окруживший её люд с интересом наблюдал за ней, боясь приблизиться. Кто-то хотел было успокоить сумасшедшую, но, едва не лишившись глаз и получив крепкую оплеуху, тут же отстал. Побелевший Дитрих отпрянул от окна. В голове помутилось, а сердце будто сковало тугой паутиной.
– Что такое? Вам плохо?
– Я её знаю, - прохрипел Дитрих.
– Вдова. Она приходила ко мне. Делала заказ на пост мортем. Мужа сфотографировать. Фрэнка...
6. Цветочный сад.
Вечер клонило в сон. В приятной полудреме ночь нехотя наваливалась на город. Темнело. Дневная суета сменялась ночной покойной тишиной. Хенна О'Брайан зажгла керосиновую лампу, глянула на смолянистый огонёк. Тусклый неровный свет наполнил комнату, распугал по углам призрачные тени.
– Ангелы укладываются спать, - прошептала Хенна, глядя, как садится в кровавый туман солнце.
– И мне пора. Она задёрнула занавески, присела в кресло. Прислушалась. Тишина приятно оплела её, но в сон не утащила, медлила. Она поняла, что уснуть вновь не удастся. Так иногда бывает, покой наполняет все тело, сминает разум и до того становится кристально чисто в голове, что и уснуть уже невозможно. Одни только и мысли о боге. О свете. О непорочном всеобъемлющем свете, что стелется в раю, и поглощает все, и дарит тепло и упокоение. В пыльной безмятежности звон часов раздался словно гром. Хенна вздрогнула от неожиданности. В сердце неприятно закололо.
– Заикой стану!
– проворчала она, поднимаясь с кресла.
– Выпить чаю на ночь что ли? Травяного душистого чаю. Может, усну? И то верно! Она прошла на кухню, поставила чайник на огонь. Долго смотрела на языки пламени, пока чайник не закипел. Огонь её завораживал и пугал. Было в нём что-то бесовское. «И пролил Господь на Содом и Гоморру дождем серу и огонь от Господа с неба, и ниспроверг города сии, и всю окрестность сию, и всех жителей городов сих, и все произрастания земли », - она помнила эти слова. И живо представляла описанную картину. Огненный дождь, пожирающий все на своем пути. Справедливое наказание для грешников. Картины конца света, описанные в Библии, всегда особенно красочно представлялись ей. Порой она даже чувствовала запах дыма и крики людей. Огонь пожирает, огонь очищает. Из дальнего шкафа на стол перебрались две глиняные баночки - в них Хенна хранила травы - ромашку в одной, бергамот в другой.
– Самое лучшее средство успокоится, - улыбнулась она.
– Ведь, правда, Джим? Она глянула на пол, в тот угол, где по обычаю своему любил сиживать Джим - её верный спутник жизни и единственный друг - собака, помесь овчарки и еще не пойми кого. Она подобрала его еще щенком на улице. Кто-то до полусмерти избил животное, и выкинул помирать. Хенна выходила пса, даже к ветеринару водила показывать. Пес в благодарность стал её верным другом, по ночам укладывался у изголовья кровати - охранять хозяйку, по утрам всегда вылизывал лицо, поднимая порой еще до рассвета. Так они и жили, вдвоем, и больше никого. Пса на своем месте не было. «Убежал, прохвост!», - фыркнула про себя Хенна. Но под сердцем опять кольнуло, теперь уже иглой беспокойства - Джим по вечерам не гуляет, не любит лапы морозить в вечерней прохладе. «Вернется, обязательно вернется», - подбодрила она себя. Процесс заварки был отточен до автоматизма и потому быстр. Ловко орудуя посудой, она заварила чай, накрыла заварник полотенцем. Стала ждать. Пока травы заваривались, решила выглянуть в окно. В свете уличного фонаря начала наблюдать за редкими прохожими, попутно высматривая и своего пса.
– Подумать только!
– пробубнила она себе под нос, заприметив вдалеке кого-то.
– Женщина, не молодая уже, а так одевается! Всё наружу! Срам! А эти проходимцы? Так и пялятся на неё. Им дай волю - зажмут её и у первого забора обесчестят. И куда мир катится? Господи, ослепи мои осквернённые глаза! Хенна отпрянула от окна. Не зная чем себя занять, переплела волосы. «А седин все больше», - проскользнула мыслишка, скользкая и гадкая как осьминог.
– Джим!
– вновь позвала она, оглядывая комнаты.
– Да где же ты, проходимец?! Пес не ответил. Хенна прихватила керосиновую лампу и прошла по коридору в прихожую.
– Джим, ты тут? А ну отвечай, негодник! Вот я тебе задам жару сейчас! Попадись мне только! Да где же ты?! По углам прятался только мрак. Хенна встревожилась сильнее. Её верный пес, который служил ей верой и правдой столько лет, вдруг исчез. Куда же он мог запропаститься? Может, утащил кто? В наш век и не такое случается. Что с ним сделали? Живодеры замучили? Говорят, сейчас научились шить из собачей шерсти шубы. По виду от лисьей не отличишь, а дешевле выходит. Вот как делают, людей обманывают! И что же это они, шкуры с животных домашних, что ли сдирают? Страх-то какой! Или дети - эти злые бессердечные создания, - закидали тебя камнями? Только попадитесь мне сорванцы на глаза - все волосы по вырываю!
– Джим, где ты прячешься? Выйди ко мне, я дам тебе твое любимое лакомство! Вот! Печенье! Возьми, возьми! Ну что же ты? Около порога что-то тихо устало фыркнуло. Хенна направила луч света туда. Во тьме никого не было. В дверь заскреблись. Хенна поняла, что звук доносится с улицы.
– Ты за порогом? Сейчас мой милый я открою тебе двери. Как же так получилось, что ты оказался в холоде? Неужели я тебя не увидела когда запиралась? Ох, старая я совсем стала! Совсем голова не соображает! Она быстро отперла замок, распахнула двери. Осветила фонарем порог. В ночной мгле на неё взглянули два угасающих огонька.
– Джим, что с тобой?
– выдохнула Хенна. На душе все оборвалось. Разум еще ничего не сообразил, но сердцу хватило мгновения, чтобы понять - случилась беда. Черный комок сжался еще сильнее, а потом и вовсе обессилено упал. Лапы собаки вытянулись и задрожали, словно в припадке.
– О, боже! О Господи! Хенна подхватила пса на руки и внесла в дом.
– Что случилось? Что же случилось с тобой?
– все повторяла она в пол голоса, оглядывая пса. Джим из последних сил поднял голову, лизнул щеку хозяйки. Хенна принесла его в гостиную, положила на диван. И вздрогнула - на её руках остались следы крови. Это плохо. Очень плохо. Значит, и в самом деле попал в руки не добрых людей. Хенна осмотрела пса. На правом боку обнаружила зияющую рану, след от укуса.
– Кто же тебя так? Может, дикие животные? Сколько раз я тебе говорила не ходить в лес! Пес жалостливо посмотрел на свою хозяйку. Попытался поднять голову, но не смог.
– Лежи! Я сейчас принесу аптечку, и мы обработаем тебе раны. А утром я вызову ветеринара. И пусть только попробует возразить мне! Докторишко не доделанный! Мы тебя живо вылечим, Джим! Скоро будешь совсем как новенький! Вытирая слезы с глаз, Хенна рванула к шкафу, где хранила все лекарства. За спиной раздался душераздирающий вой.
– Я скоро вернусь! Не пугайся! Я не ухожу! Я сейчас! На пол полетели склянки и таблетки, мешочки с травами и порошки. Стеклянные пузырьки бились об пол, разлетались тысячами осколков, но она не обращала на эти мелочи внимания. Лихорадочно искала необходимое. Наконец, нашла - бинт, вату и спирт. Подумав, захватила с собой ещё и обезболивающее. Сомнение прокралось в голову - будет ли оно действовать на животное?
– но попробовать все же стоит.
– Сейчас, сейчас, мой милый! Я уже тут. Она подошла к псу, аккуратно почесала его за ухом. Тот тихо заскулил.
– Джим, тебе сейчас будет немного больно, но я должна обработать и перевязать рану. Вот, съешь эту таблетку. Она дала ему две таблетки обезболивающего, пес совсем по-человечески покорно слизнул их с ладони. Хенна прошептала молитву. Сердце её бешено колотилось, а руки тряслись. Надо успокоиться. Надо взять себя в руки... Господи, да кто же тебя так покалечил?! Она придвинула фонарь ближе, установила его удобнее, так чтобы он сильнее освещал рану Джима. Потом, отвинтив крышку с пузырька со спиртом, вылила половину содержимого на вату.
– Потерпи, дружок, - прошептала она и положила вату на рану. Пес вздрогнул, дернулся, заскулил. Хенна почувствовала, как все его мышцы напряглись и закаменели. Из раны тут же забил фонтан крови.
– Тише, мой мальчик, потерпи! Еще чуть-чуть!
– она едва удержала его на месте. Окровавленная вата, напоминающая ломоть сырого мяса, полетела на пол. Хенна наложила на рану второй кусок ваты, теперь уже без спирта, промокнула кровь, убрала налипшую грязь. Глазам предстала жуткая картина ранения - зазубренный круг, след от глубокого укуса. Видны мышцы, а там, чуть ниже, за прозрачной пленкой - внутренности. Хенну едва не вырвало. Перед глазами заплясали огоньки, и она почувствовала, что начинает терять сознание. «Спокойно, держись! Не время грохаться в обморок аки припудренная дамочка из любовных романов!». Внезапно всплывшее сравнение с героиней бульварного чтива заставило её улыбнуться. Она хохотнула вслух, но тут же взяла себя в руки. Пес непонимающе глянул на неё.
– Не надо укорять. Я просто сильно нервничаю, это от нервов смех у меня. О, Господи, да кто же тебя так?! Хенна сглотнула подступивший ком, трясущимися руками сделала наспех тампон из бинта. Наложила его на рану и перевязала. Действие обезболивающего начало проявляться, пес затих, дыхание его стало ровным. Через некоторое время Джим и вовсе впал в некое оцепенение, что-то среднее между сном и бодрствованием - он лежал с открытыми глазами, но глаза уже не выражали никаких чувств - ни боли, ни горечи, - словно глаза чучела, которые в детстве так пугали Хенну. Два стеклянных шарика, взирающих в пустоту.
– Малыш, ты как себя чувствуешь?
– спросила Хенна, гладя пса. То ничего не ответил. Даже не повел ушами. И тело стало холодным. От внезапной догадки Хенна вздрогнула. Положил руку ему на грудь. Но, почувствовав биение сердца, взяла себя в руки. «Значит, лекарства так действуют», - успокоила она себя. Закрыла глаза и, не заметив как, провалилась в небытие. Сон её был тяжелым, тревожным. Круговерть образов - окровавленные тряпки, люди с собачьими головами, мрак, осязаемый и обладающий разумом, портовые продажные девушки, оголяющие свои мясистые ягодицы - всё это лихорадочно мерцало перед глазами и душило её. Она вздрагивала и стонала точь-в-точь как её раненый друг.
* * *
На рассвете пес умер. Хенна вынырнула из сна резко, словно кто-то подтолкнул её за незримую грань между иллюзорией и реальностью. Ещё пребывая в оцепенении, она огляделась, пытаясь понять, где находиться. Засохшие на полу кровавые куски ваты привели её в чувство.
– Джим!
– выдохнула она, подползая к дивану - за ночь от неудобного сидения ноги совсем затекли и теперь были словно парализованные, а каждое движение отдавалось нестерпимой болью. Пес не ответил. Он лежал без движения, неестественно запрокинув голову вниз. Из раскрытой пасти торчал почерневший язык. Под ним на полу растеклась и успела за ночь засохнуть лужа кровавых ошметков.
– Джим!
– вновь позвала его Хенна. Но собака не пошевелилась.
– Джим, мальчик мой! Хенна схватила пса, неловко подняла. Его тело как тряпичная кукла обвисло на руках. Хенна тряхнула пса, пытаясь отогнать сон, но Джим не спал. Челюсти его клацнули друг об друга и вновь раскрылись, обнажая смердящую темную пасть. Изо рта потекла густая черная слизь. Хенна заплакала. Все её существо разлилось полынной горечью. Стало вдруг больно, обидно. Злость на саму себя затмила всё. Проспала. Не углядела. Моя вина. И до этого - почему не сразу забеспокоилась о пропаже Джима? Может, если раньше начать его искать, ничего бы и не случилось? Да что теперь гадать. Такова воля твоя, Господи, такова мудрость твоя. Наказание мне за грехи мои. Прости меня, Господи. Верой и правдой служу я тебе, но всевидящий ты. Все грешны. И я в том числе. Ты забрал к себе дитя моё за грехи мои. И ты прав. Не прошу смилостивиться, прошу лишь об одном - пусть ему будет спокойно в раю небесном. Господи, как же больно!
– Джим...
– прошамкала она сквозь слезы. Задыхаясь от горя, обняла пса. А потом по телу разлилось холодом. Будто оборвалось что-то, незримая нить, удерживающая камень. Ушла боль, а вместе с ней и все остальные чувства. Стылым ветром погасило последние остатки тепла. Это новое состояние она не сразу приняла. Ещё слабо сопротивлялся разум, боролся и пытался образумить - вылечиться временем боль, горечь выветриться, - но потом прошло и это, как наваждение после сна. Остался лишь могильный холод. Она положила пса, подолом вытерла слезы. Произнесла в глухую пустоту комнаты: -Надо похоронить. Сорвав покрывало с кровати, она аккуратно завернула в него тело. Запеленала как грудное дитя. «В цветочном саду, за домом», - проскользнула мысль. «Там ему будет хорошо. Там красиво. Там нет крыс». Вспышка боли. Хенна даже не вскрикнула, лишь с некоторым отрешением глянула на ногу. Порезалась об осколки стекла. Склянки лекарств - разбила вчера, когда искала бинты. На некоторое время она вынырнула из холода забытья и глянула на свой дом. Все перерыто, разбросано, будто побывал грабитель. Ту, что имела семь разных тряпочек для разных видов грязи - для брызг от воды, для пыли, для жирных пятен, для засохших пятен, для вытирания сажи, для липких разводов, для пятен на стеклах, - такой бардак свел бы с ума. В той, вчерашней жизни. Но сейчас же её это нисколько не беспокоило. Она изменилась. Что-то там, внутри, изменилось. Хенна положила пса на пол. Достала из ноги осколок и отшвырнула в сторону. Из раны хлынула кровь, но она не стала делать перевязку. Подняла жуткий сверток и направилась в сад, даже не удосужившись обуться. Цветочный сад находился за домом. Хенна часто и подолгу проводила там время - пропалывала растения, ухаживала за дивными хризантемами, подрезала розы, иногда, когда солнечный день был особенно чудным, вполголоса пела песенки. Все здесь было доведено до совершенства, каждый цветок имел определенное количество листьев, чтобы не выделяться среди своих собратьев, грядки располагались в геометрически правильном равноудаленном и тщательно выверенном месте друг от друга. В дальнем краю сада росло дерево - вишня, огромная многолетняя крона которого закрывала сад от зноя и создавала уют. Там-то, под деревом, Хенна и решила похоронить Джима.
– Каждый день я будут срезать тебе свежие цветы, - сказал она, аккуратно укладывая тело около грядки с хризантемами.
– Каждый день... Теперь все дни будут черными и похожими друг на друга. Копать могилу было не сложно - ухоженная плодородная земля была податлива, и лезвие лопаты уверено входило практически до самого черенка. Через полчаса работы могила была готова. Слишком большая для домашнего животного, но Хенна не стала размениваться на мелочи. «Выложу дно дерном и мхом, чтобы Джиму было мягче лежать. И еще поставлю именную плиту. Закажу в мастерской, там сделают хорошую, гранитную». Вновь накатили слезы, но Хенна сдержалась. Еще рано раскисать. Надо доделать дело до конца. Все остальное прошло, как во сне. Она уложила сверток в могилу, прочитала молитву, засыпала землей. Когда получившийся холмик был плотно утрамбован, Хенна отбросила лопату в сторону и обессилено упала на колени.
– Теперь я совсем одна. Господи, справедливо, но сурово твоё наказание. И расплакалась.
* * *
Ближе к вечеру Хенна провалилась в болезненный сон. Спала не долго - не более получаса, - а когда проснулась, то не смогла понять, где находится. Ничего не понимая, она осмотрелась и не узнала собственный дом. Это её напугало. Кто она? Что тут делает? Ей, кажется, приснился страшный сон. У неё умер кто-то очень близкий. Сын? Муж? Она не помнила. А потом реальность неумолимо нагнала её и раздавила всей своей тяжестью, перемолола в своих жерновах. Воспоминания вернулись, горше полыни, чернее дёгтя. «Надо отвлечься. Иначе я не выдержу. Сойду с ума». Хенна перевязала пораненную ногу. Подумала сварить кофе, но болезненная слабость сковала тело. «Обойдусь без кофе».
– Наверное, надо выйти на улицу. Может, сходить в аптеку купить успокоительных капель? Хенна с трудом надела обувь и вышла в утреннюю прохладу. Такие простые на первый взгляд вещи как пройтись по улице вдруг в одночасье стали невыполнимо сложными. Растерянность, возникающая всякий раз, не дает сосредоточиться. Мысли о смерти отвлекают. А где аптека? Она тысячу лет не была в аптеке. И пошла просто наугад. «Хенна, всё будет хорошо», - чей-то чужой холодный голос. «Нет, уже никогда не будет хорошо». «Я тебе обещаю». «А кто ты?» Но - нет ответа. «Кто ты?» - она кричит в пустоту. Пустота ей не отвечает. Верить пустоте - последнее дело. Значит, так будет теперь всегда. Разговаривать с пустотой, медленно сходить с ума. До самого последнего мига, когда... «Нет», - вновь этот спокойный голос. «Станет легче. Боль уходит». «Я хочу в это поверить. Но не могу» «Не правильно. Попробуй сказать иначе». «Я хочу верить...» «Вновь не правильно!» «Тогда как?!» Нет ответа. «Я хочу верить...» «Нет!» «Я верю? Я верю!». И в ту же секунду луч света ослепил её очи. Жар наполнил легкие, будто заглотнула она каленый песок. Но боли нет. Боль ушла.
– Я верю!
– неуверенно произнесла она. А потом победоносно закричала во все горло: - Я верю! И этот крик выжег с её души всю печаль и горечь. Стало неимоверно легко, так легко что, кажется, еще мгновение, и она вспорхнет поднимаемая летним ветерком.
– Я верю! И тепло вновь возвращается в её тело.
– Я верю, - шепчет она, и слезы текут из глаз. Слезы запредельного безграничного счастья. Слезы победы.
– Спасибо Тебе. Но его уже нет. Исчез. «Он всегда будет рядом - Джим, - он всегда будет со мной! В моем сердце! Это награда. Твоя награда, Господи. Я все поняла. Ты открыл мне глаза. Я верила, я молилась. Я дышала тобой, и ты был единственной моей путеводной звездой в этом царстве тьмы. Я верю. Ты дал мне спасение. Теперь ничто не сломит меня, и ничто не причинит мне вред, ибо ты со мной! Восхваляю тебя за это, Господи! Восхваляю и пою тебе хвалу. Аминь.».
Главы 8-11
Главы 8-11
8. Безумие продолжается.
Они смотрели на сумасшедшую и не могли оторвать взоров - было что-то в ней первобытного, пугающего. Женщина истошно кричала, срывая голос, заходилась в волчьем вое, и сложно было поверить в слова Дитриха, о том, что это создание еще день назад являлось благопристойной (хоть и чуточку взбалмошной) дамой. В этом клокочущем комке звериной злобы уже не было ничего человеческого.
– В жизни всякое бывает, - сказал Корб.
– Сегодня ты нормальный и вроде ничего не предвещает беды. Но что-то незримое точит душу - бах!
– один толчок, и ты уже не ты, а кричащий сгусток безумия. Как веточка, под напором наклонится, изогнётся, но выдержит. А может и сломаться.
– Это уж какая веточка. Коль сухая то точно сломается. Корб улыбнулся.
– Да, вы правы. Возможно, смерть мужа стала тем последним толчком для неё? Дитрих поморщился, словно от спинной боли, что иногда наведывалась к нему. Залпом допил остатки в стакане, выдохнул.
– Наверное, мне стоит рассказать вам кое-что. Скрывать нет уже больше ни сил, ни смысла. Не знаю, было ли это взаправду, или мне просто показалось, но в виду последних событий вы обязаны об этом знать. Да и самому поможет разобраться, что к чему. Корб обратил всё своё внимание на Дитриха. Тот тихо произнес: -Я не совсем уверен, что Фрэнк умер. Дело в том... И Дитрих, сбиваясь и заикаясь, рассказал Корбу случай, произошедший с ним у мясной лавки. Корб слушал молча, не перебивая, подперев пальцем подбородок. Изредка, не в силах сдержать эмоций, округлял глаза, подкидывая брови к морщинам лба. Когда рассказ был окончен, Корб уже стоял с открытым ртом.
– Так значит, и мне не померещилось?
– произнёс Корб.
– Я не хочу верить в то, что по городу разгуливают ожившие мертвецы! Последняя фраза, словно сквозняк обдала обоих холодом. Они замолчали, не зная, какое ещё придумать оправдание всему этому. Крик безумной женщины магнитом вновь притянул их взгляды к окну, и они продолжили наблюдение, погрузившись каждый в свои тяжелые думы.
– Дитрих, гляньте, - оживился Корб и ткнул пальцем в стекло.
– Вон там, слева. Видите? Это же...
– Ещё один мертвец с фотографии...
– И он живой!..
9. Бег по лабиринту.
В порыве эмоций они выбежали на улицу.
– Зачем мы это делаем?
– спросил Дитрих, удобнее обхватывая двумя руками статую обнажённой женщины.
– Я не пойду туда!
– Мы должны выяснить это раз и навсегда! Кто-то издевается над нами! Шутки вздумал шутить! А мы как последние олухи купились! Подумать только - ожившие мертвецы! Что за сказки? Чушь! Сейчас мы зададим этому весельчаку хорошую трёпку! Маскарад перед нами вздумал играть! Да идёмте же вы! Они, толкаясь и протискиваясь сквозь толпу, впереди Корб, за ним Дитрих со статуэткой, добрались до крайних рядов, где еще совсем недавно стоял объект их лютой злобы.
– Где он?
– оглядываясь, спросил Корб.
– Наверное, нас увидел. Испугался, сбежал.
– Вон он!
– крикнул Корб, указывая в даль.
– Уходит! Стой, гад! Неуклюже словно медведь, переваливаясь с ноги на ногу, беглец скрылся за домами.
– Скорее! Бежим! Они миновали дорогу, домчались до кривых заборов, упустив его из виду, стали вновь высматривать беглеца.
– Он сюда пошёл!
– махнул рукой Корб.
– Пожалейте старика! Тише-тише! Не бегите так быстро!
– простонал Дитрих, хватаясь за сердце, едва успевая отдышаться. Дорога привела в замысловатые переплетения узеньких улочек, которые, в свою очередь, уперлись в глухой тупик.
– Пропал!
– досадливо процедил сквозь зубы Корб.
– Как сквозь землю провалился. Они внимательно осмотрели тупик, убедились, что перемахнуть его никак не получиться. Значит, шутник ушел другим путём.
– Чтоб ему пусто было!
– в сердцах крикнул Корб. Потом, чуть успокоившись, махнул рукой Дитриху.
– Возвращаемся домой. Но не успели они сделать и пары шагов как тут же попятились назад. Неприятной прохладой бетонной стены тупик напомнил их спинам, что дальше дороги нет, отступать некуда. Дитрих и Корб вжались в стену, проверяя - может всё-таки есть возможность просочиться сквозь неё? Причина внезапного страха стояла напротив них, на другом конце коридора, единственного спасительного пути из этой засады. Тот, кого они так сильно хотели поймать минуту назад. Сейчас желание это почему-то напрочь угасло. Тот, на кого они, обомлев, смотрели, был и в самом деле мёртв. Они это поняли сразу, в одно мгновение. Лишь только они привыкли к бликам солнца, детали одна страшнее другой стали сверкать как вспышка молнии перед взором, подтверждая этот не добрый вывод. Глаза - иссохшие туманные белки, как папиросная бумага. Кожа, серая, местами почерневшая, в трупных пятнах и с червоточинами разложения. Хирургический разрез вдоль всего тела, небрежно зашитый, выглядывающий из растрёпанной рубашки. Обглоданные гусеницами пальцы, словно паучьи лапы, готовые вцепиться в глотку. Запах. Сырой земли, отдающий подвальной гнилью. Мертвец стоял, разинув пасть. Из глубин горла доносились рваные звуки и хрип. Оцепенение разом сменилось паникой, когда мертвец двинулся навстречу, неторопливо, словно догадываясь, что уже можно и не спешить вовсе, глупая добыча сама попалась в мышеловку. Перед тем как разорвать спелую мякоть плоти, перед тем как брызнет сок жизни, с жертвой можно позабавиться. Обмотать путиной страха, свернуть в кокон, впрыснуть в тело яд леденящего ужаса, который переварит жертву.
– Он и вправду мёртв... и живой...
– простонал Корб, вжимаясь в стену.
– Мне от этого не легче, - Дитрих, раскрасневшийся до этого от жары и беготни, вдруг разом побледнел, словно лицо его кто присыпал мукой.
– Что же делать?
– Давай я в него статуей запущу?
– Дитрих размахнулся орудием, которое прихватил из дома Корба. Корб вытянулся в лице, выпучив глаза, прошипел: -Ты что?! Это же Венера работы Дорфона!
– Тебе в могиле она уже не понадобиться! Довод оказался убедительным.
– Кидай! Только сильней! Чтобы наверняка. На счёт три! Как запульнёшь в него - сразу даём дёру! Раз... два...
– Три-х-и-А-а-а!
– последнее слово потонуло в чьём-то крике и звоне стёкол. Бросок не удался - изумленный Дитрих, отвлечённый новым звуком, наугад швырнул статуэтку. Та, описав дугу, плюхнулась в пыль, даже не долетев до цели. Разломилась надвое, голова и туловище покатились в разные стороны. Покритиковать неудачу Корб не успел. Отвлёкся на того, кто теперь разделял их с мертвецом. Знакомое худосочное лицо, глаз с катарактой, сутулость - костлявый безумец со скальпелем в руках что-то мычал и скрежетал зубами.
– Гробовщик?
– удивленно выдохнул Корб. Гробовщик, однако, не ответил, замахнулся скальпелем и со звериным полу воем, полу криком бросился на Дитриха. Но добежать до цели не успел - был пойман за руку мертвецом, словно мальчишка, ворующий яблоки на базаре. Обернувшись чтобы гневным мычанием выразить своё недовольство, гробовщик вдруг мигом изменился лицом. Ненависть переросла в гримасу страха. Он тоже признал своего недавнего пациента. Оборонительный удар скальпелем в шею захватчика не дал никаких результатов - мертвец лишь покачнулся, но гробовщика не отпустил. -Бежим!
– крикнул Корб и они с Дитрихом рванули вперед, не дожидаясь развязки сцены. За спиной раздались вопли и чавканье.
* * *
Они бежали. Сердце заходилось в канонадой очереди. Сильно хотелось пить. Казалось, еще чуть-чуть и голова лопнет от напряжения и жары.
– Постойте! Постойте!
– взмолился Дитрих, хватаясь за грудь. Корб остановился, переводя дыхание. Пробежали два кварта, не меньше, но до сих пор не выбрались из этого лабиринта улочек.
– Я думаю, он нас уже не догонит, - задыхаясь, сказал Дитрих.
– Давайте сбавим темп.
– Дитрих, по городу разгуливает оживший мертвец! Не время отдыхать!
– Что же вы предлагаете?
– Надо идти в полицию. Он - угроза для людей. Он нас чуть не сожрал! Надо сообщить властям, пусть примут меры. Кстати, гробовщик, что с ним? И вообще что он там делал, в таком виде, да еще и со скальпелем?
– Те звуки, которые я слышал за спиной, не внушают мне оптимизма насчет гробовщика. Я думаю, его съели. Попал бедолага по пьяному делу не в то место, не в тот час.
– Скорее! Идемте в полицию!
– Корб, постойте!
– Дитрих успел схватить рванувшего было во весь опор Корба за рукав.
– Вы же образованный человек, неужели не понимаете?
– Что? Дитрих надолго зашелся в кашле, прежде чем продолжить разговор: -Табак меня когда-нибудь убьет. Ей-богу брошу! Корб, вы как себе представляете сложившуюся ситуацию? Придёте в полицию и скажете, что по городу бродит живой мертвец? Да вас же первым рейсом отправят в приют Бовари - в соседнем городишке так психушку называют. Там отлично людям мозг вправляют. Лоботомией и живительными процедурами поколачивания. Кто нам поверит?
– Но ведь это на самом деле так! И он действительно ходит. По улицам! В конце концов, мы можем привести полицию сюда, на это место...
– Думаете, то чудовище будет ждать вас? С этим делом надо поосторожней. Самим разобраться сначала. Потом уже и решать к кому обратиться - либо в полицию, либо в аптеку - за успокоительным.
– Да, наверное, вы правы, - Корб вытер взмокший лоб, только сейчас заметил отсутствие шляпы на голове - ту сдуло ветром во время спасения бегством.
– Надо всё обдумать. Кстати, где мы? Дитрих широко улыбнулся. Весело со звоном смеха в голосе произнёс: -Мы заблудились!
10. Эксперимент.
– У одного русского пророка, не помню его имени, были такие слова, он говорил, что наступит такое время, когда родятся на свет разные чудовища и среди них - чудовище из чудовищ - человек без души. Так может, это время наступило уже? Дитрих отпил из пузатого фужера.
– Какая, право, гадость! Ни разу не пробовал этого...
– как вы сказали?
– конь?..
– Конь-як, - поправил его Корб.
– Да-да. Мне по нраву что-нибудь попроще. Самогон, виски, брага, на худой конец. Корб брезгливо скривился.
– А насчёт чудовища без души - это да. Вы правы. Наступило. Времечко-то.
– Есть какие-то мысли по этому поводу?
– Плюнуть на всё и растереть. Авось само как-нибудь рассосётся.
– Да вы что?! Серьёзно это? На ваших глазах мертвец человека сожрал. А вы говорите «плюнуть и забыть». Сегодня он гробовщика съел, а завтра к вам в дверь постучится. Надо что-то предпринимать.
– А у вас самогону нету?
– Вот, виски. Да прекратите вы напиваться! Дитрих отставил стакан, сосредоточено почесал бороду.
– Хорошо бы узнать из-за чего всё это происходит, что мертвецы вдруг ожили.
– М-да, - протянул Корб и тоже задумался.
– Как в сказке какой, - Дитрих, заметив отстранённость Корба, медленными движениями по-змеиному потянулся к бутылке.
– М-да, - сосредоточено глядя в никуда повторил Корб. Мыслями он был уже на другой планете.
– Магия, чего и говорить, - Дитрих наполнил стакан.
– Угу.
– Волшебство, - выпил.
– Ну.
– Хорошо пошла!
– Постойте!
– Корб воссиял. Дитрих подавился, закашлялся, раскраснелся.
– Что?!
– Я читал о таком! У одной писательницы, её, кажется, звали Ева Харт, в книге упоминалось нечто подобное - там одна теория рассматривалась, возможность организации живого из неживого, с помощью определенных артефактов и заклинаний.
– Корб поймал недоуменный взгляд Дитриха, извиняясь, пояснил: - Книжка случайно на глаза попалась, я такую литературу не читают конечно, так, из любопытства. Но взяв, уже не смог оторваться, пока последнюю страницу не закрыл. Будет время, обязательно раздобудьте. "Поиски" называется.
– Дрянь, ей-богу!
– брезгливо сплюнул Дитрих.
– Я вас, честное слово, не понимаю, Корб. В алхимии я не силен, так что поясните мне, несведущему, насчет оживления и всего такого. -Ну всё просто же! Сопоставьте факты.
– Какие? Корб стал вышагивать по комнате, загибая на руке пальцы.
– Мы имеем дело с настоящими живыми мертвецами, это ни чьи-то шутки, мы в этом с вами убедились. Эти создания... назовём их, скажем... анимортами - все они, я так полагаю, как-то связаны с моим заказом.
– Пост мортем?
– Верно. Вы их всех фотографировали, - Корб загнул палец.
– Ну.
– Но воскрешение покойников, как мне кажется - это результат, следствие. А вот причина... Какова же причина?
– Корб задумался. По лбу прошла морщинка, глаза уставились в одну точку. Но разом выйдя из секундного оцепенения, он почти шепотом произнес: - Может, фотоаппарат?
– Я вас не понимаю. Что вы имеете ввиду?
– Вспомните Еву Харт - «артефакт», «создание живого из не живого»...
– Погодите, вы хотите сказать, что это я их оживил?! С помощью фотоаппарата?!
– Дитрих округлил глаза от удивления. Потом холодно сощурился, снисходительно улыбнулся, махнул рукой, мол, шутка получилась и в самом деле так себе. Снисходительно бросил: - Это чушь!
– Давайте отойдём от постулатов цивилизованного человечества, утверждающих, что магии и колдовства в нашем мире не бывает, - Корб и не собирался шутить.
– Мне доводилось бывать на Гаити, и там, скажу я вам, магия - это не что-то такое удивительное, о чём рассказывают на ночь детям, чтобы те не шалили и скорее уснули. Там люди живут с этим бок о бок, и это у них в порядке вещей, как у нас с вами зубы почистить утром. Предположим, что существуют некие силы, еще не изученные человечеством. Скажем, как электричество - о его существовании ведь тоже до некоторого времени не знали. В определенных обстоятельствах - я не знаю чем это вызвано, - они, эти силы, появились в вашем фотоаппарате, обнаружились, так сказать, после некоего стечения обстоятельств. И вот результат! Фотоаппарат, способный воскресить мертвого! Те же жители Гаити утверждают, что фотоснимки крадут у людей душу. Возьмем на веру эту утверждение и пойдём дальше - у одних крадут, другим отдают! Дитрих присвистнул.
– Эко как вы лихо и ладно всё объяснили! Это что же получается? Я, по-вашему, колдун какой-то гаитянской?
– Конечно же, нет!
– невольно улыбнулся Корб.
– Вам до колдуна как до Азии пешком. Я говорю что вы, возможно, стали инструментом в руках некой силы. Известно ли вам, сколько людей, живых людей, умерло, побывав у вас на фото сессии?
– Не знаю. Ни одного, наверное.
– Мы за факт это утверждение брать не можем, - тут же отрезал Корб.
– Тогда и ваши слова за факт брать тоже не стоит!
– вспылил Дитрих.
– Согласен. Проведем эксперимент.
– Что? Какой еще эксперимент?
– Где сейчас ваш фотоаппарат?
– игнорируя вопрос Дитриха, спросил Корб.
– У меня в лавке.
– В некоторой растерянности ответил тот.
– Да объясните же, наконец, что вы вознамерились делать?! Я не горю желанием участвовать в этих ваших экспериментах! Мне, может быть, еще пожить хочется.
– Не волнуйтесь, все будет безопасно. Любые риски мы сведем к нулю, процесс будет контролируемым.
– Это мне и не нравится. С вечера все под контролем, а наутро голова раскалывается надвое, сил нет. Знаем мы ваше...
– Мы снимем на ваш фотоаппарат пост мортем, - не обращая внимания на ворчливую болтовню Дитриха, сказал Корб.
– Нет! Слышите? Нет! Тысячу раз нет! Я не буду фотографировать мёртвых людей! Мне достаточно этих сомнительных зрелищ! Я пожилой человек, в конце концов!
– Никаких людей! Вы что, с ума сошли?! Вдруг моя догадка окажется правдой? Мы возьмём что-нибудь, что не представит для нас опасности, в случае если что-то пойдет не так.
– Что же?
– Ну, скажем, мышь.
– И где мы её достанем? Корб задумался.
– Хороший вопрос. Не знаю. Может, купим?
– Мертвых мышей, насколько я знаю, у нас в городе почему-то не продают. А живую я убивать не буду!
– Чёрт возьми! Давайте тогда найдём дохлую кошку, что ли? Дитрих прищурился, по лисьи улыбнулся.
– Муха. Мы сфотографируем мёртвую муху. Уж поверьте, на витрине их у меня полным полно!
* * *
В полицейском участке, в самом дальнем его коридоре, где располагалась одиночная камера предварительного заключения, было сыро и холодно. Из огромной щели под самым потолком постоянно сквозило, а в углу хрипло и нудно без устали трещал сверчок.
– Эй, вы, там! Долго мне ещё тут сидеть? Эхо пробежало по коридору, не найдя чьих-либо ушей, стыдливо возвратилось обратно в камеру.
– Я есть хочу! И пить! Слышите? Выпустите меня! Нет ответа.
– Да что же это! Умерли все?! Тишина. Девушка стояла у прутьев решетки и голосила в пустой коридор. С момента последней встречи с живым человеком - это был хмурый полицейский, препроводивший её до камеры, - прошло около суток. Больше никого, ни охраны, ни заключенных, ни баландёров. Будто вымерли все.
– Я есть хочу! Слышите? Есть! Нет ответа.
– Чтоб вам пусто было! Тишина. Девушка в сердцах стукнула по решетке, но тут же запищала от боли. Села на грязную засаленную скамейку. Не зная чем себя занять, вновь перечитала надписи на стенах.
«Резанный был здесь»
«ПОКАРАЙ ГОСПОДЬ ГРЕШНИКОВ И МАДЬЯРА СУКУ УНИЧТОЖЬ! Это Нероли Ултарика»
« Я, Иоанн, слово даю - не врал, не убивал!»
Девушка вытащила из волос шпильку, которую у неё в спешке сдачи смены забыли изъять надзиратели, и нацарапала на прокопчённой стене:
ЭТО АНИТА ДАНИ, Я ТОЖЕ НИ В ЧЁМ НЕ ВИНОВАТА
Подумала и подрисовала внизу кривенькое сердечко. На душе стало спокойнее. Ушло ощущение одиночества, словно, вписав своё имя на стену рядом с остальными именами, она обрела невидимых друзей, таких же измученных, ни в чем не повинных, как и она. Уже проваливаясь от усталости в сон, она вдруг услышал это. Шаги. И чутье подсказало её, что они принадлежат отнюдь не полицейскому. Она узнала в звуке этих шагов его. Он прихрамывал на левую ногу, последствия старого ранения. Уверенный шаг, второй с подволокой. Словно взмах косы, срезающей траву. Анита разом задрожала, растерявшись, встала посреди камеры, не зная, что делать дальше. Шаги приближались. Охваченная животным слепым инстинктом выживания, Анита бросилась к дальней стене камеры, подальше от прутьев решетки. Забилась в углу, не дыша, боясь себя выдать. Шаги некоторое время громыхали совсем близко, потом стали отдаляться, затем и вовсе стихли. Но она не сразу выбралась из своего убежища, долго прислушивалась - не вернулся ли? А потом сквозняком запоздало пришел запах. Такой знакомый и в тоже время такой пугающий. Парфюм «La’Vett». Запах Фрэнка. Она подарила ему их. Купила когда ездила в путешествие в Париж. Такого нет больше ни у кого в этой дыре. Это точно он. Ни с чем не перепутать. И еще один запах - тяжкие миазмы разложения. И запах сырой земли. Едва сдерживая крик безумия, Анита заслонила руками лицо. Почва реальности опять начала шататься под ногами. По прутьям решетки пробежала серая тень.