Зов из глубины веков
Шрифт:
На несколько мгновений, позабыв о себе, всем своим существом я погрузился в объединяющее всех священнодействие. Таинство Евхаристии, в котором участвовал каждый присутствующий в храме.
Я так же подошел к торжественно облаченному игумену и причастился, заприметив его необыкновенный взгляд. Отец Димитрий пристально смотрел на меня с радостью в глазах. Прежняя его строгость во взгляде совершенно пропала.
Когда же литургия закончилась в мои мысли начали закрадываться смутные сомнения. Я с полной серьезностью задумался о том стал ли я един с Христом во время этого таинства, и почувствовал ли я себя полностью причастным Спасителю.
Глава
Я прожил в этом монастыре еще пять дней после последних событий, когда я причастился на божественной литургии.
Ко всему прочему, в тот же день начался Успенский пост. Трапезы в монастыре оказались еще более скромными, что отразилось на моем общем самочувствии. Я начал понимать, что имел в виду водитель Валентин, говоря о своем обжорстве и потребности в мясной пище. Все время моего пребывания здесь я постоянно хотел съесть чего-нибудь мясного. Образы знатно приготовленных кушаний из курицы, свинины и говядины преследовали меня и днем и ночью. Даже сами эти названия видов мяса, мелькая в мыслях, пробуждали во мне варварский аппетит.
Но, несмотря на это, все эти дни я продолжал добросовестно ходить на утреннее и вечернее богослужения, настраивая себя на прилежное следование обычаям монастыря. Я уверял себя, что безропотное подчинение общей братской воле в служении Богу и есть естественная норма монашеской жизни. Если была такова традиция монашества, то я должен был следовать ей, как и все. В этом всегда и был смысл такой жизни в отдалении от мирской суеты. Без устава и четких правил невозможно упорядочить совместную подвижническую жизнь насельников монастыря.
Казалось, что я прекрасно понимал это. Когда же я оставался один в своей комнате гостиничного корпуса, готовясь ко сну, все мои доводы начинали рушиться под воздействием огульной критики и желания съесть кусок мяса. Мой внутренний голос просыпался, когда я собирался спать, и настойчиво он твердил, что все эти внешние лишения только поверхностно касаются непосредственных религиозных чувств и переживаний. Я бросался в крайности, думая о том, что Богу не нужен устав и ограничения в пище, что Богу достаточно того, что человек сострадает другим, страдает вместе с Христом, неся свой крест втайне ото всех. И даже, если я всегда находил в себе безграничное опустошающее чувство близкое к отчаянию, то я верил в то, что где-то есть такой же человек как я, который вопрошает Бога и размышляет так же, не находя ответов. Но при этом такой человек, как и я мог не отдавать себя всецело служению Богу в тихой обители в отдалении от мира.
Я с настойчивым упорством хотел видеть в Евхаристии внешнее подтверждение или имитацию того, что верующие становятся едины с Христом. Я не мог дойти до понимания того, как причастие, этот обряд сам по себе может в живую пробудить жизнь духа во всей своей полноте в реальном жизненном опыте. Этот обряд являлся напоминанием о жизни самого Христа, но мне было сложно представить, что обычный квасной хлеб и вино отражают подлинную суть жизни во Христе. Из-за этого я все время попрекал себя в невежестве, неуважении церковных обычаев, считая себя недостойным находиться в этой обители, среди настоящих подвижников духа.
Просыпаясь ранним утром и находя силы остаться в монастыре еще на некоторое время, прилежно исполняя то, что от меня требуется я снова наступал на одни и те же грабли, сталкиваясь с существующим порядком вещей.
Особенно меня удручало это двойственное отношение к отцу Димитрию. Я все время вспоминал о том, как он проводил первую богословскую беседу, и все время я задавался вопросом, для чего к христианскому учению присовокуплять ветхозаветного Бога Творца. И как я не пытался, но так и не пришел к окончательному выводу, зачем верующему человеку нужен Бог Творец, когда христианский Бог это Любовь.
Я так же продолжал ходить в библиотеку в игуменском корпусе, где отец Димитрий проводил эти беседы со мной, несколькими паломниками и трудниками. Каждый раз я был очень учтивым в общении с отцом Димитрием и спокойно воспринимал его назидания, полностью вытеснив из своего ума любые критические замечания в сторону догматического богословия. И это не требовало больших усилий, так как отец Димитрий все же по своей натуре оставался очень добросердечным человеком. Порой он с удивительной горячностью поучал, как важна для людей мораль, проповедуемая Христом и апостолами, словно забывая обо всех чисто богословских теоретических идеях из христианства. И это особенно мне нравилось в нем, как в мудром молитвеннике.
Отец Димитрий говорил мне на одной из этих встреч, что я очень способный и добросовестный молодой человек, и что он был бы рад видеть меня трудником в этом монастыре. В ответ же я только молчаливо кивал головой и улыбался ему. Я видел, как все больше он начинает с особым пиететом относиться ко мне, как бы подспудно приближая меня к жизни в монастыре, к тому, чтобы я остался здесь. С одной стороны меня это очень вдохновляло, хотя я и не горел желанием оставаться в монастыре надолго. Я был рад без излишнего тщеславия, что отец Димитрий меня признает, как человека, который способен к такой жизни в монастыре. С другой стороны, он сам казался чересчур авторитарным и навязчивым по отношению ко мне. Я помнил о том, как он может твердо и беспрекословно стоять на защите своих убеждений, которые касаются догматов веры, и это меня отталкивало от него. Тем более, все монахи монастыря по уставу должны покорно слушаться игумена, должны полностью отрешиться от своих собственных мнений, мыслей и желаний. Обеты же послушания, безбрачия и нестяжания, казались мне совершенно не осуществимыми в жизни мужчины.
Я думал о том, чтобы снова исповедаться отцу Димитрию и рассказать ему об этих переживаниях и мыслях, но боялся, что он никогда не поймет меня. Я предчувствовал, как мне будет перед ним стыдно, так как я не оправдаю его надежд, окажусь недостойным его одобрительного благословения.
Каждый вечер я с тоскою уходил к себе в комнату и начинал думать о том, что в глубине души отчаянно сопротивляюсь отцу Димитрию. Я отчетливо понимал, что не смогу остаться здесь с такими тайными помыслами, и поэтому решил, что попал в замкнутый круг и выход для меня был только один. Уйти в ближайшее время.
Но пока я все же признал, что будет хорошо, если я останусь на предстоящее празднование Преображения Господня.
О праздновании мне рассказал Захар, с которым мне удалось снова увидеться в эти дни. Захар сообщил, что обычно в Яблочный Спас, как называется это празднование в народе из скита приходит батюшка Тимофей, старец схимник.
В этот день в монастыре обычно собиралось много мирян, и все они приносили с собой яблоки и виноград для их освящения. Каким-то образом с древних времен народный праздник плодородия, когда заканчивался сбор урожая был связан церковью с празднованием Преображения Господня. Поэтому в этот день в знак благодарности Богу в православной традиции люди заполняли храмы яблоками для их благословения. Яблоки стали символом этого праздника.