Зов лабиринта
Шрифт:
– Ничего себе диалектика, – обалдело сказала Ди. – А… это… зачем? – ничего лучшего в голову не пришло.
– Для предотвращения массовых беспорядков, вот зачем. Все знают, что победит «Рапс», а таких дураков, чтоб за «Кат» болеть, нету. И бить морды друг дружке после игры не возникает резона. Гениально придумано, правда? И главное, как это объединяет! Как воодушевляет! Когда видишь такое тесное родство душ и чувствуешь это поразительное единение множества, эту словно вдохновленную свыше сплоченность…
– Слушай, если ты так обожаешь ваш «Рапс», единый в двух лицах, то
Уйа внезапно погрустнел, но тут же нашелся с ответом, который, вероятно, счел остроумным:
– А кто бы тогда показывал тебе наш прекраснейший в мире, располагающий к мечтаниям и прогулкам, укутанный дымкой блаженства, сиятельный, благородный…
– …и так далее город, – подсказала Ди, вырубив шарманку.
– Да, город. Кто? – И ткнул нежным пальчиком себе в грудь: – Я. Я покажу и расскажу, и ознакомлю, и проведу, и… Вот!!! – дурным голосом вскричал Уйа и взметнул руку.
От этого вопля Ди вздрогнула и, ожидая увидеть нечто страшное, посмотрела в указанном направлении.
– Вот, обрати внимание, – уже более спокойно продолжал Уйа. – Прыгучая Башня. Одна из многих достопримечательностей нашего славного…
Он снова завел волынку, громоздя эпитет за эпитетом, а Ди недоуменно взирала на толстенький карандашик башни – ровно обтесанный, желтого оттенка, высотой метров пятьдесят. Ничего примечательного в сооружении не наблюдалось. Скорее наоборот. Похоже на стандартную фабричную трубу – только дыма сверху не хватает. Но дым вполне заменяет серая мглистость, накрывшая город комковатым непропеченым блином… Разве что название…
– Прыгучая? Она что, прыгает?
Уйа поперхнулся на середине несогласованного определения славного города.
– Нет, она стоит. Прыгают те, кто хочет убедиться в собственном бессмертии. Залезают наверх и – прыг-скок, шмяк, бряк. Любые сомнения напрочь отбивает. А также тягу к суициду. Рекомендую – если появятся мысли о небытии, Башня – первейшее средство от них. Чтоб не мучили понапрасну.
Ди с трудом проглотила новую информацию. Дела-а. А впрочем, чему удивляться. Депрессия в наше время – штука далеко не редкая. Почему бы бессмертным тоже не заразиться ею?
– А вот это наш Народный театр, – Уйа махнул в сторону круглого строения вроде Колизея, только меньше размером, мутно-белого цвета, гладко причесанного, с незамысловатым декором в виде редких пилястр и филенок. – Здесь каждый может приобщиться к нетленной сокровищнице духа, припасть в экстазе к стопам великого искусства, напиться из священного источника…
– Эсхил, Софокл? – предположила Ди, уже машинально обрывая сладкопевца на полуслове. – Мольер, Чехов, Ионеско?
Но на этот раз Уйа оскорбился по-настоящему. Попыхтел чуток, приходя в себя от ужасного невежества собеседницы, а потом принялся самозабвенно брюзжать:
– Какой Эсхил, какой Чехов?! Что за дурновкусие, душенька! Разве могут люди, эти жалкие воплощенные, создать что-нибудь поистине великое, совершеннейшее по форме, глубочайшее по содержанию, такое, чтоб внутри все звенело от восторга и искры сыпались, такое, чтоб
– Какой же ты нудный, Уйа, – просто и искренне сказала Ди безо всяких обиняков и оглядок на здешнюю щепетильность.
Уйа дернулся своим хлипким тельцем, пошатнулся, ровно былиночка, и недоуменно растопырил глаза. Потом жалобно сморщился и в растерянности заоглядывался по сторонам. Наверное, искал поддержки. Но все по-прежнему были на футболе…
– Я… нет, я… пожалуйста, – промямлил он наконец, – не надо так. Это произвол… ты не можешь…
– Да ладно тебе, – цинично отмахнулась Ди. – Такого произвола у меня еще полные карманы. И всякий раз ты будешь строить трагические мины, заламывать руки и давиться вселенской скорбью? Если не бросишь это дохлое занятие, я буду вынуждена отказать тебе в удовольствии быть моим экскурсоводом, – почти серьезно пригрозила она. – Ну так что, идем? Расскажи мне вон про ту корявую конструкцию. Это что, памятник каким-то героям?
Как она и рассчитывала, беря Уйа за руку и таща его за собой, нелестный эпитет извлек его из великомученического транса и бросил на защиту достопримечательности городской архитектуры. Клин клином вышибают. Так-то!
Корявая конструкция оказалась трибуной для публичных упражнений в ораторском искусстве. Доступ свободный – для всех желающих. Можно заранее расклеить афишки по городу, но обычно пламенное красноречие выступающих само собирает толпу благодарных слушателей. Ди выразила восхищение архаикой здешних нравов и обычаев. Уйа от удовольствия нежно порозовел – от макушки до пяток.
Потом они осмотрели ничем не примечательную двухэтажную коробочку лиловой расцветки, где устраивались судебные турниры, в результате коих выносились решения по тяжбам и распрям населения.
Потом Уйа благоговейно указал Ди на совсем уж неказистую, песочного окраса каракатицу с узкими окнами-бойницами. Без подсказки Ди сочла бы это длинное, невысокенькое строеньице общественным гаражом или конюшнями при ипподроме. Оказалось иначе. Оказалось, это святая святых города – здание местного парламента и хранилище законодательного артефакта – Большой Амбарной Книги. Ди хотела было спросить, каким заблудившимся ветром занесло в столь отдаленные эфирные края это человеческое, слишком человеческое представление о парламентской системе власти – суетное, тяжеловесное, небеспорочное, – но не успела этого сделать.
Завершился наконец-таки финальный матч лиги чемпионов. «Рапс» и его болельщики праздновали победу. Улицы мало-помалу начали оглашаться счастливыми воплями, и радостное оживление потекло со всех сторон.
Ди во все глаза пялилась на аборигенов, как-то сразу и во множестве заполонивших уличные пространства. Уйа, восторженно пискнув, принялся метаться от одного собрата к другому (Ди все никак не могла решить: души – они братья или сестры?) и алчно выспрашивать подробности. Его охотно посвящали в самомалейшие детали, заново переживая острые моменты игры.