Зови меня своим именем

Асиман Андре

— Почему, что-то случилось?

— Мне просто надо было увидеть тебя.

— Разве тебя от меня не тошнит?

«Я так думал, — едва не сорвалось с языка, — и хотел быть…»

— Я просто хотел быть рядом с тобой, — эта тут же осознанная правда ударила меня. — Я могу уйти, если ты хочешь.

Он стоял ровно, с опущенными руками, все еще держал письма. Просто стоял и смотрел на меня. Качнул головой.

— Ты вообще представляешь, как я счастлив, что мы переспали?

Я пожал плечами в желании избежать новый комплимент. Я не стоил комплиментов, большинства его комплиментов.

— Нет.

— Ладно, сделаем вид, будто не знаешь. Я просто не хочу сожалеть о чем-либо из этого — включая замятую тему этим утром. Я был в ужасе от мысли, что мог тебя травмировать. Я не хочу, чтобы кто-либо из нас поплатился

за это, так или иначе.

Мне была очевидна его отсылка, но безопаснее было другое.

— Я никому не расскажу. С этим не будет никаких проблем.

— Я не об этом. Хотя уверен, что однажды точно поплачусь, — и впервые при дневном свете я поймал в нем проблеск другого Оливера. — Для тебя в каком-то смысле все это игры и забавы, каким оно и должно быть. Но для меня это кое-что другое. Я еще не выяснил, что именно, и этот факт пугает меня.

— Ты сожалеешь, что я пришел? — могло ли это быть умышленной глупостью?

— Я бы схватил тебя и поцеловал прямо сейчас, если бы мог.

— Я тоже.

Прежде чем он успел отвернуться и войти на почту, я подался к его уху и прошептал:

— Трахни меня, Элио.

Прошлой ночью он трижды безостановочно простонал собственное имя, когда мы кончили. Я уже чувствовал подступающее возбуждение и, желая вернуть любезность, подразнил его же словами:

— Мы оставим это на потом.

Я рассказал ему, как «Бывай!» будет всегда напоминать о нем. Он рассмеялся и сказал: «Бывай!» — вкладывая для разнообразия именно тот смысл, что я хотел там услышать: не просто «до свиданья» или «отвали от меня», но «займемся любовью этим днем». Я развернулся, вскочил на велосипед и помчался вниз с холма, широко улыбаясь. Если бы умел, я бы пел.

Никогда в своей жизни я не был так счастлив. Ничто не могло пойти неправильно, все происходило со мной, все запертые ранее двери открывались одна за другой, и, когда я поворачивал свой велосипед вправо или влево или пытался скрыться от солнца, его лучи продолжали преследовать меня, как актера на сцене. Я жаждал Оливера, но я бы мог так же легко прожить без него. И оба варианта были хороши.

По пути я решил остановиться в доме Марсии. Она ушла на пляж. Я присоединился к ней, и мы прошли вместе к камням, легли на солнце. Я любил ее запах, любил ее рот. Она сняла лифчик и попросила намазать спину лосьоном от солнца, зная, что мои руки неизбежно окажутся на ее груди. У их семьи был небольшим соломенным домиком для переодевания на пляже. Марсия предложила зайти внутрь. «Никто не придет». Я запер дверь изнутри, усадил ее на стол, снял купальник и прильнул ртом к месту, где она пахла морем. Она легла на спину, устроила ноги у меня на плечах. «Как странно, — подумал я, — как один оттесняет и отсеивает другого, не исключая». Едва ли полчаса назад я просил Оливера меня трахнуть, и сейчас здесь я собирался заняться сексом с Марсией, и все еще никто из них не имел ничего общего с другим. Они были связаны только через Элио, который оказался одним и тем же человеком.

***

После обеда Оливер сказал, что ему надо съездить обратно в Б. к синьоре Милани и забрать последние правки к работе. Он быстро взглянул в мою сторону, но, не получив моей реакции, поднялся. После двух бокалов вина мне не терпелось вздремнуть. Я захватил два больших персика со стола с собой и по пути поцеловал мать. «Съем их позже». В темной спальне я положил их на мраморную столешницу. А затем полностью разделся. Чистые, холодные, хрустяще накрахмаленные, обласканные солнцем простыни были натянуты на моей постели — благослови тебя боже, Мафалда. Хотел ли я быть один? Да. Парень прошлой ночью; вновь на рассвете. Девушка утром. «А сейчас я лежу на этих простынях счастливый, как крепкий, высокий, заново раскрывший лепестки подсолнух, наполненный осоловелой энергией солнечного дня». Был ли я рад оказаться один, когда на меня наваливался сон? Да. Ну, нет. Да. Но, возможно, нет. Да, да, да. Я был счастлив, и только это имело значение. С другими, без них. Я был счастлив.

Через полчаса или раньше я проснулся от запаха темно-коричневого монастырского кофе, плывущего через дом. Даже с закрытой дверью я чувствовал его, и я точно знал, это не кофе моих родителей. Их был сварен и подан раньше. Это была вторая дневная порция, сделанная в неаполитанской кофемашине, в которой Мафалда, ее муж и Анчизе варили эспрессо к своему обеду. Вскоре они тоже лягут отдыхать. В воздухе уже висело тяжелое оцепенение — мир погружался в сон. Все, чего я хотел, — это чтобы он или Марсия вошли через мою балконную дверь и полузатворенные ставни, увидели мое обнаженное тело, раскинутое на кровати. Он или Марсия, кто-нибудь должен был увидеть меня. Тогда уже им решать, что делать дальше. Я бы мог продолжить спать или, если бы они присели ко мне, я бы пододвинулся, и мы могли поспать вместе. Я практически видел, как один из них зашел в мою комнату, взял один из персиков и коснулись им моего вставшего члена. «Я знаю, что ты не спишь», — сказали бы они и провели нежным переспелым персиком сверху-вниз, прижимая бороздочкой прямо к стволу. Она напоминала мне задницу Оливера. Этот образ захватил меня и не отпускал.

Я поднялся, взял один фрукт, разломил пополам большими пальцами, вернул на стол косточку и нежно прижал пушистый, румяный персик к своему стояку, надавил, пока головка не проскользнула в выпотрошенный фрукт. Если бы Анчизе только знал, если бы Анчизе знал, что я собирался сделать с фруктом, который он культивировал с такой рабской преданностью каждый день, он и его длинные узловатые мозолистые пальцы, постоянно занятые прополкой пересохшей земли. Его персики напоминали больше абрикосы, чем персики, кроме как размером, сочностью. Я уже исследовал царство зверей. Теперь я следовал к царству растений. Следующим должно было бы быть царство минералов. Эта идея заставила меня захихикать. Плод истекал соком по всему моему члену. Если бы сейчас зашел Оливер, я бы позволил ему отсосать мне, как этим утром. Если бы зашла Марсия, я бы позволил ей закончить работу. Персик был мягкий и упругий, и, когда я, в конце концов, достиг успеха и разорвал его пополам членом, то увидел, что его раскрасневшаяся сердцевина напоминала мне не только анус, но и вагину. Держа каждую половинку в руке, я принялся мастурбировать ими, представляя никого и всех одновременно, включая бедный персик, который и не представлял, что с ним делают, но должен был подыграть и, возможно, в конце тоже получить какое-то удовольствие. Вдруг мне не показалось, что я услышал его голос: «Трахни меня, Элио, трахни меня сильнее», — и в следующий момент: «Сильнее, я сказал!» Я искал в своем сознании картины из Овидия — не было ли там персонажа, заколдованного в персик, и, если такого не было, мог ли я сделать одного? Скажем, молодых юношу и девушку с несчастной судьбой, кто в своей персиковой красоте отвергли завистливое божество, а тот в наказание обратил их в персиковое дерево, и лишь сейчас, спустя три тысячи лет, им было даровано, что прежде несправедливо было отнято, поскольку они могли бормотать: «Я умру, когда ты кончишь, поэтому ты не должен кончать, никогда не должен кончать». История настолько возбудила меня, что практически без предупреждения меня накрыл оргазм. В краткое мгновение до него я почувствовал, что мог бы остановиться, но вместо этого с еще одним движением кончил, аккуратно направляя струю в сердцевину, словно в ритуальном осеменении.

Что за сумасшедшей вещью это было. Я покачнулся, отступив назад, все еще держа фрукт в обеих руках, радуясь, что не испачкал простыни соком или спермой. Раскуроченный персик в синяках, как жертва насилия, лежал на моем столе. Стыдливый, преданный, ощущающий боль и смущенный, стараясь удержать внутри то, чем я накачал его. Возможно, я выглядел точно так же прошлой ночью после того, как Оливер кончил внутрь меня в первый раз.

Я надел майку, но решил остаться голым и залез под простыню.

Проснулся я от щелчка ставней: кто-то открыл, а затем закрыл их за собой. Как однажды в моем сне, он на цыпочках подошел ко мне, стараясь не для того, чтобы испугать, а чтобы не разбудить. Я знал, что это Оливер, и, все еще не открывая глаз, протянул руку. Он взял ее и поцеловал, затем поднял простыню и удивился, обнаружив меня голым.

Он немедленно прижался губами, исполняя утреннее обещание. Ему нравился мой липкий вкус. Что я сделал?

Я указал на избитое доказательство, лежащее на моем столе.