Зови меня своим именем

Асиман Андре

— Дай-ка взглянуть.

Он поднялся и спросил, не оставил ли я это для него. Возможно, оставил. Возможно, просто отложил, не зная, как избавиться от испорченного фрукта.

— Это то, что я думаю?

Мой кивок был одновременно игривым и стыдливым.

— Ты хоть представляешь, сколько труда Анчизе вкладывает в каждый из них?

Он шутил, но чувствовалось, словно через это он (или кто-то через него) спрашивал, сколько труда составило моим родителям вырастить меня.

Он забрал две половинки в постель. Аккуратно, не проливая и капли, скинул свою одежду.

— Я извращенец, да?

— Нет, ты не извращенец… Если бы только каждый был таким же

извращенцем. Хочешь увидеть кое-что по-настоящему извращенное? — о чем он говорил? Я медлил ответить «да». — Просто представь число людей, кто кончал до тебя… тебя, твоего деда, твоего прапрадеда, и все поколения Элио перед тобой, и тех, кто находится далеко отсюда, — все они есть в этом семени, что делает тебя тобой. А теперь, могу я попробовать это?

Я тряхнул головой.

Он сунул палец в нутро персика и затем отправил его в рот.

— Пожалуйста, не надо, — это было больше, чем я мог вынести.

— Я бы не стал пробовать свою. Но она твоя. Так в чем проблема?

— Я чувствую себя ужасно из-за этого, — он просто пожал плечами. — Слушай, тебе не надо это делать. Я кончил после тебя, я искал тебя, все это случилось из-за меня — тебе не надо ничего делать.

— Глупости. Я хотел тебя с самого первого дня. Я просто лучше скрывался.

— Да конечно!

Я рванул, собираясь выхватить фрукт, но другой, свободной рукой он поймал мое запястье и сжал так же сильно, как в фильмах один мужчина заставляет другого выпустить нож.

— Ты делаешь мне больно.

— Тогда позволь мне.

Я наблюдал, как он поднес персик ко рту и медленно начал его есть, пристально глядя на меня. Кажется, даже секс не настолько интимен.

— Если ты просто хочешь ее выплюнуть, все в порядке, все правда в порядке, я обещаю, это меня не оскорбит, — сказал я, просто чтобы прервать повисшую тишину. Мои слова не должны были звучать, как последние слова осужденного.

Он снова тряхнул головой. Я мог с уверенностью сказать: в тот момент он тщательно ее дегустировал. Что-то мое было в его рту, теперь больше его, чем мое. Я не знал, что со мной случилось в тот момент. Глядя на него, я неожиданно почувствовал острое желание расплакаться. И вместо того, чтобы сопротивляться этому, как с оргазмом, я просто отпустил себя, желая довериться в ответ и показать ему что-то столь же личное о себе. Я подался вперед и приглушил плач на его плече. Я плакал, потому что ни один незнакомец не был так добр ко мне и не зашел так далеко. Даже Анчизе, который порезал мою ногу, высосал и сплюнул, высосал и сплюнул яд скорпиона. Я плакал, потому что я никогда не испытывал столько благодарности, и не было иного способа выразить ее. И я плакал из-за всех злых мыслей, которые я лелеял в отношении него этим утром. И прошлой ночью тоже, потому что, к лучшему или худшему, я никогда бы не смог жить с ними. Сейчас было такое же удачное время, как и любое другое, согласиться с ним: это было не просто, это не веселье и игры — это отклонение от курса, и сейчас для нас, необдуманно бросившихся в этот омут, было уже слишком поздно отступать. Я плакал, потому что кое-что случилось, и, как и Оливер, не представлял, что именно.

— Что бы это ни было между нами, Элио, я лишь хочу, чтоб ты знал: никогда не отрицай и не отказывайся от этого.

Он все еще жевал. Во власти страсти это могло бы значить одно, но сейчас смысл был совершенно в другом: он забирал часть меня с собой.

Со стороны его слова могли не иметь смысла, но я точно знал, что он имел в виду.

Я вытер его лицо ладонью и, не зная, почему, лизнул его веки.

— Поцелуй меня, пока это полностью не ушло, — в его рту все еще должен был оставаться вкус персика и меня.

Я еще долго лежал в постели с момента, как Оливер ушел к себе, и проснулся буквально под вечер. Меня снова охватила неясная тревога, как на рассвете этого дня, хотя боль ушла. Я не знал сейчас, было ли это то же самое чувство или зародилось новое — результат уже дневной любви. «Буду ли я всегда испытывать такую одинокую вину после наших опьяняющих моментов вместе? Почему я не испытываю подобного после Марсии? Не является ли это намеком природы, что мне лучше бы быть с ней?»

Я принял душ и надел свежую одежду. Спустился вниз, у всех были коктейли. Прошлым вечером здесь были два гостя. Их развлекала мать, пока еще один новоприбывший, репортер, внимательно слушал рассказ Оливера о своей книге о Гераклите. Он усовершенствовал свой навык дать незнакомцу pr'ecis⁴⁵ в пять предложений, изобретаемое экспромтом в пользу каждого конкретного слушателя.

— Ты останешься? — спросила мать.

— Нет, я пойду встречусь с Марсией.

Мать подарила мне полный тревоги взгляд и даже сдержанно покачала головой, что значило: «Я не одобряю, она хорошая девушка, вам следует выбираться куда-нибудь компанией».

— Оставь его в покое, ты и твои компании, — запротестовал отец, тем самым освободив меня. — Иначе он закроется в доме на весь день. Позволь ему делать то, что нравится. То, что нравится!

Если бы он только знал.

И что, если он знал?

Отец никогда бы не запретил. Он бы сначала состроил мину, а потом взял бы себя в руки.

Мне не приходило в голову скрывать от Оливера мои встречи с Марсией. «Пекари и мясники не конкурируют», — так я думал. По всей вероятности, он тоже не дал бы этому иного определения.

Ночью с Марсией мы пошли в кино. Съели по мороженому на piazzetta. И еще по одному у нее дома.

— Я хочу еще раз сходить в книжный, — сказала она, по пути к воротам ее сада. — Не люблю ходить в кино с тобой.

— Хочешь сходить туда ближе к закрытию?

— Почему бы и нет, — она хотела повторения прошлой ночи.

Марсия поцеловала меня. У меня было иное желание: сходить туда, едва он откроется ранним утром, но с той же целью, с какой мы бы пошли туда вечером.

Когда я вернулся домой, гости как раз собирались уходить. Оливера не было дома.

«Я заслужил», — подумал я.

Я поднялся в свою комнату и, за неимением лучшего варианта, открыл дневник.

Запись прошлой ночи: «”Я увижу тебя в полночь”. Ты ждешь. Он не появился здесь. ”Исчезни” — вот что значило ”Повзрослей!” Лучше бы я вообще ничего не говорил».

Нервничая и машинально рисуя, я несколько раз обвел эти слова, прежде чем пошел в его комнату. Я пытался восстановить в памяти свой испуг прошлой ночи. Это был мой способ вновь пережить его: заранее подготовиться, замаскироваться на эту ночь и напомнить самому себе: раз мои худшие страхи неожиданно рассеялись, едва я зашел в его комнату, возможно, они смогут также исчезнуть этой ночью под звук его шагов.

Но я не мог даже вспомнить тревог прошлой ночи. Их полностью затмили последующие события. Я никак не мог на них повлиять, у меня словно не было доступа к этому отрезку времени. Все страхи прошлой ночи были стерты. Я ничего не помнил. Я попытался прошептать «исчезни» самому себе, стараясь взбодрить свою память. Тогда слова казались реальными. Сейчас это единственное слово сражалось за собственный смысл.