Зуб дракона
Шрифт:
Машу я нашел на четвертом пролете лестницы, ведущей на чердак, где у нас прятались отъявленные курильщики из старшеклассников, и куда Маша тишком бегала поспешно выкурить сигарету, чтобы не шокировать, так сказать, старших товарищей.
Сейчас на площадке, кроме нее, никого не было, что вполне естественно. Все-таки какие-то правила приличия наши разнузданные оболтусы соблюдали по отношению к педсоставу, к которому они пусть со скрипом, но все же относили и Сокову. Став рядом с ней, и привалившись к перилам, я прикурил и сказал ей со всем мужеством, на какое был способен:
– Манюня, ты очень славная,
В разъяренной тигрице, которую я увидел в следующее мгновение, Сокову можно было признать разве что с очень большой фантазией. Сверкая глазами, она выкрикивала что-то бессвязное, из чего я смог разобрать только, что я подлец и недоносок. Я покорно кивал головой с самым смиренным видом и попыхивал сигаретой. Спустив немного пар, Маша под конец выкрикнула:
– И не смей называть меня Манюней, я тебе не школьница! Я тебя… А ты… ты… Ты бревно, вот ты кто! И не подходи больше ко мне.
Сверкнув напоследок глазами, она взметнула широкой юбкой облако пепла с заплеванного пола и застучала каблучками вниз по ступенькам. Ну, вот и отлично. Во всяком случае, я свой долг выполнил. Взглянув на часы, я погасил окурок о стену, воровато при этом обернувшись, и поспешил в класс.
И мой не лучший день продолжился. Если бы я знал, чем он закончится, я бы ни за что не пошел вечером на почту. Но я этого не знал, и потому поплелся навстречу своим приключениям.
Сойдя с автобуса, я решил дать Наташе телеграмму и потребовать объяснений. В конце концов, мы знакомы больше трех лет, и я имею на это право.
Из двух десятков страстных призывов, которые пришли мне в голову, я решил остановиться на самом коротком и прозаичном, тем более, что денег у меня оставалось в обрез. Поэтому на бланке я нацарапал «Сообщи причину молчания. Очень беспокоюсь. Люблю, верю, жду». И тут, как на зло, паста в ручке кончилась. Сделав все необходимые в таких случаях процедуры и убедившись в полной недееспособности своей ручки, я подошел к барьеру в надежде воспользоваться казенным пером. Перо было занято. Хуже того, оно было занято не кем иным, как… Машей Соковой! Решив, что мне показалось, я зажмурился и снова открыл глаза. Маша не исчезла. Мало того, теперь она смотрела на меня и улыбалась что есть сил. Кроме того, в ней произошла какая-то перемена, вот только я никак не мог уловить – какая? Тем не менее, нужно было что-то сказать, поскольку молчать дальше было все же невежливо, и я спросил:
– Ты зачем здесь?
Сокова легкомысленно пожала плечами:
– Я? Даю телеграмму.
Я нахмурился, поняв нелепость своего вопроса. Естественно, не финики же ей здесь покупать.
– Я не об этом. Что ты вообще здесь делаешь? Ты же в другом конце города живешь.
Эта тихая чертовка, похоже, решила меня доконать. Она обворожительно улыбнулась и почти пропела, явно наслаждаясь моей растерянностью.
– А я к тебе в гости хочу зайти.
Заметив мое волнение, разочарованно добавила:
– Скучный ты, Степанов… У меня здесь подруга живет. Тебе ручка нужна? Возьми.
Я взял заляпанную пастой дешевенькую ручку, привязанную тонким шпагатом к стойке окошечка, и стал старательно выводить адрес, пытаясь загородить от Маши текст локтем. А она, будь неладна, так и тянулась любопытной мордашкой. А-а-а, Аллах с ней. В конце концов, мне-то что? Краем глаза я все же заметил, как вздрогнули у нее ресницы, когда она прочитала текст. Но виду она не подала, что расстроилась, и только протянула насмешливо:
– Люблю, жду, верю… Так ты, оказывается, и такие слова знаешь?
Ну, это было уже слишком! Бросив ручку на барьер, я повернулся к Соковой, твердо решив высказать все, что думаю о ее притязаниях. И тут заметил такое, от чего все выражения разом вылетели у меня из головы, оставив там только тугой колокольный звон.
Все последующее я видел, как в замедленном кино, к тому же немом. От двери в нашу сторону какими-то длинными, тягучими шагами шел молодой парень в серой куртке, медленно вынимая из-за поясного ремня пистолет и поднимая его стволом вверх. Какое-то время я заворожено следил за черным зрачком ствола, чувствуя, как кровь толчками пульсирует в висках, готовая порвать мне вены и вырваться наружу. В следующее мгновение я схватил Машу за плечи, оттолкнул ее в сторону, и какая-то сила бросила меня далеко вперед, прямо на этот черный, в упор глядящий на меня глазок. По воздуху я летел, наверное, доли секунды, но мне они показались вечностью из-за напряженного ожидания, что сейчас мне навстречу рванет пламя, и я схвачу пулю в лоб.
Однако этого не произошло. Я вполне благополучно долетел до цели, отбил пистолет левой рукой в сторону, правой ухватил парня за горло, и мы вместе грохнулись на пол. В падении я перехватил его руку повыше кисти и стал яростно лупить ею по полу, стараясь выбить пистолет. Правой рукой я цепко держал парня за глотку и давил коленом ему на грудь, не позволяя подняться. Кажется, я что-то орал, но своего голоса не слышал, по-прежнему оглушенный колоколами, гудящими у меня в голове.
Сзади кто-то дергал меня за плечи и за хлястик плаща. Перед глазами маячило испуганное лицо телеграфистки, пытавшейся оторвать мою правую руку от глотки парня. До меня с трудом доходило, зачем она это делает и кто лупит меня сзади по спине вместо того, чтобы помочь мне обезоружить и скрутить парня.
Колокола в голове постепенно утихли, и тогда я услышал перепуганные крики вокруг себя. Телеграфистка верещала громче всех тонкой фистулой:
– Ты что, парень, очумел?! Отпусти его, он же почти не дышит! Ты что! Это же Вовчик-дурачок! Он же безобидный, как ягненок, и пистолет у него игрушечный!
Вокруг меня и поверженного на пол парня густо толпился народ. Среди прочих лиц я заметил бледное и перепуганное лицо Маши. Телеграфистка продолжала вскрикивать, пытаясь разжать мою руку:
– Оставь его! Оставь! Ведь задушишь же!..
Наконец до моего сознания стало доходить, что происходит. И тут я совершенно отчетливо услышал Валькины слова, словно он тоже стоял здесь и с усмешкой смотрел на меня «Танаев Владимир… Шизофреник… приходит в магазины…». Как гадливо стало у меня на душе, – врагу не пожелаешь. Бедный шизик лежал подо мной, безвольно раскинув руки, и сквозь хрипы тоненько и жалобно вскрикивал на одной ноте «Не надо, не надо, не надо…» нудно и протяжно, как побитая ни за что собака. В упор на меня смотрели его мутные и заплывшие от слез глазки, и тягучая слюна стекала по подбородку, скапливаясь в белесую лужицу на полу.