Зубы дракона
Шрифт:
Шатов сжал кулаки, потом с усилием разжал пальцы и провел по лицу, нащупывая шрам. Что он может возразить? Ничего. Пустота. Ничего, кроме мерзкого ощущения правоты Дмитрия Петровича. Правота эта была преступной, порочной, кровавой и грязной, но возразить ему было нечего.
– Не уподобляйтесь гуманистам, которым жалко убитых коровок, но которые очень любят говядину, – Дмитрий Петрович оперся руками о колени и встал. – Составите мне компанию прогуляться?
– А вы, кстати, не боитесь, что я сбегу? – спросил, вставая с тахты, Шатов.
– Нет. Вы разумный человек, и…
– Что вы говорите? А ведь вчера я был буйным безумцем…
– Вы слышали о варварах, Евгений Сергеевич. Но вы мало о них слышали.
– Достаточно, – бросил Шатов, выходя из дому.
– Вы и из-за них будете называть меня убийцей? – Дмитрий Петрович спустился по ступеням, наклонился и сорвал цветок.
– Их вы тоже спасаете?
– А почему бы и нет? Почему бы и нет? – Дмитрий Петрович оторвал лепесток.
Еще один. Еще. Шатов подождал, пока упадет последний лепесток.
– Любит?
– Что? – переспросил Дмитрий Петрович.
– Вы гадали «любит не любит»?
– Я просто обрывал у цветка лепестки. Мог бы еще обрывать лапки жукам, но с детства брезглив. А вам нужно придумать значимое объяснение всему. Это вас и погубит. Рано или поздно.
– Нас – это Евгения Шатова, или все человечество?
– Все человечество. И вас, Евгений Шатов, в том числе, – Дмитрий Петрович медленно двинулся по тропинке в сторону реки, предоставив Шатову почетное право идти следом.
Железная логика у них. Непробиваемая. И действительно – возразить нечего. Они замечательно придумали для себя оправдание. Или это мы придумали оправдание для них? Мы сами?
Мы вообще умеем придумывать оправдание для всего. Для войн, для трусости, для подлости – для всего. И если захотим, то все получится красиво. Настолько, что мы сами поверим в это. И других убедим. И заставим поверить, и накажем скептиков.
Дмитрий Петрович остановился на берегу.
– Зачем это все? – спросил Шатов.
– Зачем? – Дмитрий Петрович поднял голову, рассматривая что-то в небе. – Вы еще не поняли, что мир приближается к пропасти?
– Серьезно?
– Серьезно. Мир приближается к пропасти с очень серьезным выражением лица. И из самых лучших побуждений. Некоторые это почувствовали, и даже пытаются искать средства спасения.
– Себя или мира?
– У кого на что хватает воображения. Помельче – себя. Покрупнее – мира. Но они пока не нашли единственного способа, как этот мир спасти.
– А вы, значит…
– Значит. Мы нашли единственный способ, как спасти этот мир. Для начала – эту страну.
– И как же?
– А как спасали королевства и царства. И таки спасали, между прочим. Не нужно ничего придумывать – все уже давно известно. Очень давно. Безумно давно, – Дмитрий Петрович оглянулся на Шатова, и тому показалось, что в глазах собеседника светятся багровые огоньки.
Закат, через секунду понял Шатов. Всего лишь закат.
– Эту страну нужно захватить. Подчинить себе. Навести порядок. Воспитать новых людей.
– Это уже пытались делать и фашисты, и коммунисты. И даже демократы этим развлекались. И у нас, и за морями…
– И у многих из них получалось, – усмехнулся Дмитрий Петрович. – У очень многих – получалось.
– Третий Рейх? СССР? Что еще? Сроки какие-то у них получились маленькие.
– А чем вам не нравится Америка? Трижды проклятая и многажды преданная анафеме? Там вырастили новых людей, не прибегая к концлагерям, но также очень легко управляемых, – Дмитрий Петрович взглянул на свое отражение в реке. – Они не смогут остановить катастрофу, но свои обязанности выполняют очень успешно.
– Значит, вы растите новых людей?
– Не только, мы не только растим новых людей, мы даем им возможность внедриться в ваш мир, прорасти сквозь него, добраться до самого верха, или к нервным узлам этого мира. И однажды мир проснется уже изменившимся.
– Ставшим лучше?
– Кого это интересовал лучший мир, кроме священников? Мир проснется более жизнеспособным, более живым, более эффективным. Все и каждый будут знать свое место и свою роль…
Улей, вспомнил свою вчерашнюю мысль Шатов. Те люди на улице – они знали свои функции. Знали, что нужно выполнять команду и знали, что нужно умирать, если прикажут.
– У вас в голосе звучит гордость, будто это вы придумали все это?
– А почему у вас в голосе звучит сарказм? – Дмитрий Петрович резко обернулся к Шатову. – Я не мог этого придумать?
– Извините, Дмитрий Петрович, но для того, чтобы придумать новый мир и собрать для этого людей и средства, одного высокомерия и барства мало. Слишком мало, – Шатов сломал прутик с прибрежного куста и хлопнул им себя по ладони. – А вы, Дмитрий Петрович, извините, всего лишь писатель, у которого не выходят книжки.
– Книжки? – лицо Дмитрия Петровича исказилось. – Книжки! Книжки ерунда. Испачкать бумагу и убедить всех в том, что это и есть правда – много ума для этого не нужно. Не нужно. Поверьте мне!
Придумывать нужно правду. Правду, которая живет помимо воли этих… критиков, – с отвращением произнес Дмитрий Петрович. – Этих гиен…
– …ротационных машин, – Шатов размахнулся и бросил прутик в реку. – Это повторяют сотни графоманов. Они не доросли еще до моих стихов! Мы не доросли до ваших фантазий, становящихся реальностью!