Зулус Чака. Возвышение зулусской империи
Шрифт:
Глядя на исангомас, пораженные ужасом люди цепенели. Никто, кроме самого вождя, не был в безопасности от «вынюхивания», которое немедленно влекло за собой мучительную смерть. Самым жестоким было то, что если «вынюханный колдун» оказывался главой крааля (а это обычно так и было), то убивали, – правда, милосердно, закалывая ассегаем, – всех его близких. Воины окружали крааль и уничтожали поголовно всех его обитателей, стар и млад, хижины поджигали, а скот угоняли. Он пополнял собой стада вождя, который раздавал часть добычи в награду искателям колдунов и палачам.
Таков был с незапамятных времен обычай всех нгуни и родственных им рас[78]. Справедливость его
Апеллировать к вождю было бесполезно: колдовство считалось таинством, скрытым от взоров непосвященных и доступным лишь одним знахарям. Только они могли понимать и истолковывать его. Если, однако, приговоренному все же удавалось спастись от палачей, которые шли следом за искателями колдунов (это удавалось ему чрезвычайно редко), и броситься к ногам вождя, он мог просить и получить убежище и тогда более не подвергался преследованию.
Когда крики, вопли и судорожные движения достигли апогея, Нобела и ее зловещие спутницы с драматической внезапностью замерли, и вся группа повернулась к Чаке. Затем, искоса поглядывая на него, все они стали принюхиваться по-собачьи, а Нобела заголосила:
«В стране нашей есть злые люди!». Тут она сделала паузу, а четыре ее спутницы повторили хором ту же фразу.
«Мы можем учуять их мысли!» – продолжала Нобела, нюхая воздух. Остальные, также принюхиваясь, слово в слово вторили ей. «Они могут повредить вождю колдовством, но мы способны учуять их злобные замыслы... Да, можем учуять в дыме их краалей и в утреннем тумане... В воздухе, на земле и под землей... В дожде и текучих водах нашей земли... От нас они нигде но спрячутся... Мы – псы вождя...» И они снова и снова нюхали воздух... «И мы найдем их повсюду!»
С последними словами они высоко подпрыгнули вверх и, повернувшись в воздухе, опустились на землю лицом к строю зулусов, то есть спиной к Чаке. Затем, припав к земле, словно хищник, приготовившийся к прыжку, и прикрыв глаза от солнца левой рукой, они уставились на оцепеневшие шеренги людей.
Нобола пронзительно закричала: «Пойте, люди, пойте, чтобы мы могли обонять сладкое дыхание невинных и вонь изо рта тех, кто замешан в колдовстве!»
Все присутствующие, включая советников, окружавших Чаку, тихо запели, как того требовал обычай. Лишь один вождь не должен был подпевать.
Пять исангомас с Нобелой во главе быстро пробежали посередине подковообразного строя и достигли крайней точки дуги, в двухстах ярдах от Чаки. Здесь в каждой шеренге был оставлен проход для исангомас. На бегу они подпрыгивали примерно через каждые десять шагов, дико вращали глазами и издавали исступленные крики и вопли. Время от времени искательницы колдунов становились на четвереньки и обнюхивали землю и ноги несчастных людей. Иногда они продвигались вперед ползком, ни на секунду не переставая принюхиваться. Гримасничая и кривляясь, они оглядывали окаменевших воинов, которые, задыхаясь от страха, все же старались не прекращать пение. Время от времени, подобно собакам, идущим по следу, они поворачивали назад, как бы в поисках потерянного запаха, и приподнимали смертоносный хвост гну, словно собираясь ударить им человека в знак того, что он оказался «вынюханным» ими колдуном.
За исангомас торжественно шествовали палачи. Муки ожидания порою становились нестерпимыми, но пять искательниц колдунов знали, что настал их час, и не спешили вынести приговор. Они наслаждались зрелищем этих мук и старались продлить их, насколько было возможно. Только при вторичном обнюхивании каждой шеренги хвосты гну опустятся на заранее намеченные и обреченные жертвы.
Всякий раз, как вурдалаки, совершавшие свой обряд, приближались к человеку, которого по той или иной причине считали возможным виновником зла (хотя бы потому, что его вообще недолюбливали), остальные невольно начинали петь громче. Это, естественно, помогало знахаркам избирать жертв, угодных народу, независимо от тех, кто ужо был внесен в их список. Когда же они приближались к человеку, пользовавшемуся всеобщим уважением, пение почти замирало.
Командир полка Фасимба – Мдлака, человек несравненного мужества, внутренне содрогнулся, когда Нобела принюхалась к нему, чуть не коснувшись своим искаженным злобой лицом его лица, и затем дважды возвращалась к нему. Однако всякий раз пение затихало, воины же и вовсе неслышно шевелили губами, ибо наряду с Мгобози Мдлака был одним из самых популярных людей в стране. Нобела, однако, не любила его и Мгобози, как не любила вообще всех умных людей, особенно если они советовали вождю придерживаться умеренной политики и не домогались ее расположения.
Чака нахмурился – он знал, что даже он не полновластен, когда на сцене появляются искательницы колдунов. В тот самый миг, когда они ударят свою жертву хвостом гну, палачи, не дожидаясь приказа вождя, уведут ее и предадут ужасной казни.
Закончив первый предварительный обход рядов, Нобела и ее помощницы занялись советниками, окружавшими Чаку. Исангомас, построившись в ряд и согнувшись почти вдвое, приблизились к ним. Если не считать звуков, издаваемых при принюхивании, они молчали, но зато гримасничали и вращали глазами самым устрашающим образом. Даже Чака, находившийся в полной безопасности, почувствовал их гипнотическое воздействие. Когда они проходили мимо его парализованных советников, покрывшихся от страха испариной, он вспомнил слова Мбийи и пробормотал:
– Не ищите колдунов среди моих испытанных друзей. Оставьте их в покое.
С лицом, искаженным яростью, ни на кого не глядя, Нобела тихо пропела в ответ:
– Те, кто ближе и всего дороже тебе, – самые сильные орудия колдуна, хотя они того и не знают. Берегись, о вождь, ибо глаза наши видят то, чего не можешь видеть ты, а носы наши чуют запах зла, как нос собаки чует неуловимый для человека запах быка.
Чака чувствовал себя неуверенно: он все еще испытывал к знахаркам большое уважение, которое впитал с молоком матери, хотя благодаря своему врожденному уму подозревал, что многие их действия основаны на обмане или корысти, а некоторые исангомас – просто мошенницы.
– Я слышу тебя, матерь страха, но что, если твой выбор противоречит мнению народа? – вполголоса спросил Чака.
– И без того нам многое мешает. Неужто дети станут поучать свою мать? – снова пропела Нобела.
– Продолжай свою охоту, но, смотри, не потревожь осиное гнездо, – тихим, но зловещим голосом ответил Чака.
Со злобной улыбкой торжества Нобела направилась к Мгобози и стала кружиться вокруг него, как настоящий ангел смерти, терзая его ожиданием худшего. Шедшие за ней палачи поигрывали связками двенадцатидюймовых деревянных колышков, каждый из которых был ненамного толще карандаша. Если Мгобози будет признан виновным, палачи немедленно его уведут, загонят колышки в задний проход и бросят осужденного умирать медленной смертью в вельде, а все его жены будут уничтожены.