Зверь бездны
Шрифт:
Алексей аккуратно взял Борьку за грудки, и любезно скалясь крупье, вынес соотечественника на свежий воздух.
— Решено, берем его с собой. Отвезем в Ярынь. Пусть на родине ведет тихую жизнь деревенского дурачка, нечего среди папуасов русских позорить. А когда очухается, я ему накостыляю хорошенько и вместе с участковым сдам его в стройбат во искупление грехов.
Борька заскулил и чмокнул сандалию Алексея.
О том, чтобы вернуться в Россию легально самолетом, не могло быть и речи. Ни у Борьки, ни у Алексея не было документов. К тому же предъявить реликвию таможенникам значило выдать ее. Через неделю они перешли границу
Великий круг борьбы, любви и риска замкнулся для Алексея и Сашки в Москве. Братство Грааля было восстановлено, но прежде чем водрузить чашу в самое сердце Боровицкого холма, им надлежало исполнить свою сокровенную мечту.
В ясный солнечный день в середине апреля Алексей отбил плечом примерзшую дверь, и Сашка первой шагнула в звонкую ледяную избу. Сквозь пыльные оконца било молодое яростное солнце, и светлая дорожка от двери к окнам курилась тонким парком. По стенам играли желтые солнечные зайцы. Большая бархатная бабочка била крыльями и с силой рвалась на свет сквозь зимнюю раму.
— Здравствуй, дом, мы вернулись!
Выстывшая за долгую зиму изба жадно ловила звуки.
Издалека донеслось протяжное ржание. Сашка подбежала к окну: на оттаявшей поляне стояла Дели. Лошадь тянула морду к избе и чутко ловила знакомые запахи расширенными ноздрями, не решаясь подойти ближе.
— Дели… — Алексей выскочил из избы.
Сашка осторожно взяла в ладони бабочку и вышла на крыльцо, слушая твердое упругое биение между сложенных ладоней. По косогору спускался Алексей верхом на Дели. И Сашка, забывшись, засмотрелась на легкую поступь Дели и мужественную стать мужа, словно у светлого воина со старой иконы в лесной избушке. Даже тогда, когда любила она его изувеченного, отринутого, нищего, она видела этот небесный лик сквозь изломанные черты. Солнце било сквозь сосновую хвою и слепило до слез. Алексей зажмурился и с новой силой всмотрелся в девушку на темном от старости крыльце. Весенний ветер шевелил Сашкины волосы, вздувал клетчатую юбку. И он подумал, что ради этой девушки на крыльце, ради ее юбки, ради ее заклятой тяги, он живет и дышит на этой земле. Потемнев глазами, он шагнул к Сашке, и она наконец-то раскрыла ладони, выпуская обезумевшую от радости бабочку.
С того дня Сашка понесла под сердцем, но долго не решалась открыться мужу.
Однажды вечером, прибирая избу, наткнулась в шкафу на стопку пестрых карт.
— Посмотри, Алеша, в нашем раскладе только одна карта осталась, тринадцатая: «Смерть».
На карте ухмыляющийся скелет косил траву вперемежку с цветами.
— Не бойся, мы переиграем Зверя. Где по его раскладу — смерть, по нашему будет — зачатие. Где у него дьявол со всем его воинством, у нас — явление праведника или героя.
Сашка молча положила его ладони на свой живот и по вспыхнувшим глазам Алексея догадалась, что он понял ее.
— Монахиня к тебе из Тихоновой пустыни приходила, просила с сосной для стройки помочь, — уже ночью вспомнила Сашка. — Ты бы съездил, Алеша, узнал бы, чем помочь.
На следующее утро Алексей запряг Дели и поехал в скит.
Почти сто лет лесная пустынь простояла в разорении. Деревянные клети сгнили в лихолетье, сохранились только кирпичные развалины собора и обезглавленная колокольня. Некогда пышные цветники, яблоневый сад поросли дурнотравьем, рыбные прудки обмелели и задичали.
О том, что пустынь возродилась, стало известно в Ярыни, и не слишком религиозные ее жители с неясной им самим отрадой и гордостью обсуждали эту новость. Словно ожило давно молчавшее сердце этих мест, и вместе с колокольным звоном и тихим монастырским пением должно было вернутся что-то давнее, благоговейное, от чего умирялись сердечные бури, стихали тяжелые, разрушающие душу страсти, и пейзаж обретал космический покой.
Дорога к монастырю то вилась по высоким берегам Прорвы, то ныряла в сырую лесную глубину. С высоты открывались величавые виды: широкие поля, пологие холмы, березовые рощи и переливы реки.
С замершим сердцем Алексей прошел сквозь ветхие ворота. Здесь за оградой даже птицы пели как-то по-иному, смиренно и нежно, как монастырский хор. Молодая листва роптала на упругом майском ветру.
Полуразрушенную храмину собора уже обнесли строительными лесами. Несколько опрятных мужиков, из местных, чинили колокольню. Пахло свежей древесиной, сосновой стружкой.
Из окон маленькой, темной от времени часовни доносилось пение и голос священника, правящего службу.
Склонив голову под низкую притолоку, Алексей вошел в церковку, неловко перекрестился и осмотрелся:
Посреди храма на возвышении стояла простая, без оклада икона. В дрожащих огоньках лампад летел белый конь, напружив могучую шею, не касаясь копытами зеленых прозрачных гор. Он нес на своей спине воина с золотистым копьем в узкой ладони. Заревом пожарищ, жертвенным костром рдел за его спиной вздутый ветром плащ. В глазах воина не было ни мести, ни ожесточения боя, только грозная сила, обращающая вспять темного скособоченного змея.
— Я к вам, насчет леса, — обратился он к старушке за свечным ящиком.
— Тебе, соколик, к сестре Мелании, вон она на «крылосе». После службы и подойди. Праздник сегодня престольный: Егорий летний.
Алексей посмотрел туда, куда указала старушка. Несколько монахинь, почти скрытые иконостасом, выводили ирмос. В темном монашеском одеянии, на клиросе пела Агриппина. Потупив огненные очи, она не видела Алексея. Так вот где нашла она прибежище, где успокоилось ее сердце. «Гриня, Гриня, шелковистая и жаркая, как африканский ветер, осталась ты на другом берегу, и уже не вызвать тебя, не докричаться. Иной свет и иное солнце светит тебе, и нельзя тревожить тебя, смуглая лилия, в хрустальном твоем дворце, где целует тебя твой небесный жених».
Алексей, опустив широкие плечи, тенью вышел из храма, и, не помня как, добрался до заимки.
Сашка хлопотала у печки. Он впервые заметил, как нежно округлился в поясе ее живот, как осторожно, словно боясь выронить драгоценность, наклоняется она, когда надо подбросить дров в печь, или прикрыть заслонку.
Он встал на колени и обнял ее. Это была его драгоценная чаша, его Грааль, с каплей его жизни, крови и бессмертия.
— Вот что, мать, будем дом строить. Как в старину, по саженям, по живому мерилу, чтобы дом жил и дышал, чтобы берег нашего малыша, растил богатыря. Видел я сегодня, Саша, волшебное место. Берег там высокий, словно взлетает над Прорвой, над долиной, над полями. Река, холмы и лес — как на ладони. От монастыря колокольный звон слышен. Постоял я там, огляделся, вижу: дом там когда-то стоял. Огромные валуны обочень в землю вросли. На них и дом ставить будем, а вокруг яблоневый сад насадим.