Зверобои против Тигров . Самоходки, огонь!
Шрифт:
– Гляньте, сколько погибших лежат, а вы хвосты в норах спрятали и теперь лошадей ищете, чтобы удрать побыстрее!
Возле ближнего перелеска суетились люди, выгоняли груженые повозки. Тыловая часть после бомбежки спешно меняла дислокацию, а может, просто удирала. Старшина был одет в добротную суконную форму, в яловых сапогах, и, судя по всему, занимал неплохую должность. Двое артиллеристов в старых ботинках, прожженных гимнастерках были для него никем – замызганной «махрой», как иногда называли свысока рядовых красноармейцев.
Но следы боя, догоравшие танки и нервно дергающееся лицо сержанта-артиллериста не на шутку напугали старшину. Пальнет с дури, и все дела. Тем более оба помощника старшины нерешительно мялись и свои винтовки снимать с плеч не торопились.
– Из какой батареи? – пытаясь сохранить остатки важности, отрывисто спросил старшина.
– Из боевой, – сплюнул Саня. – Пошли, Антон.
На том и разошлись. Если Чистяков об инциденте промолчал, то Роньшин рассказал со всеми подробностями, даже приврал, описывая, как Саня взял «чмошников» на мушку и напугал до полусмерти. Михаил Лыгин оценил решительные действия младшего сержанта Чистякова и объявил, что не зря назначил его помощником командира орудия. Капитан Ламков покачал головой, посмеялся, но сделал замечание, что целиться в своих нельзя.
– Какие они свои? – заметил кто-то из артиллеристов. – Вон, удирают вовсю.
Едва батарейный повар накормил людей, как налетели самолеты. Это были знакомые всем «Юнкерсы-87»
Каждый из них снижался до высоты двухсот метров, бил вначале из носовых пулеметов, а когда выходил из пике, начинала работать спаренная установка в задней части кабины. Стрелять в них никому уже не приходило в голову. Красноармейцы лежали на дне окопов, закрыв головы ладонями или скомканными шинелями. Но плотные трассы находили свои жертвы и здесь.
Молодые необстрелянные бойцы выскакивали из неглубоких, вырытых наспех ячеек и бежали к островкам кустарника или под защиту деревьев. Большинство погибали, получая пули в спину. Раненые кричали, расползаясь по траве, но помочь им никто не рисковал. Слишком страшная была эта охота на людей, когда бронированные машины с ревом носились даже за одиночными красноармейцами.
До вечера самолеты налетали еще дважды. Остались всего три гаубицы, взорвался временный склад боеприпасов. Убитых хоронить уже не хватало сил. После гибели командира пехотного полка, тяжелого ранения командира артполка единое руководство отсутствовало.
Капитаны и лейтенанты совещались, что делать дальше. Отступать без приказа опасались, могли загреметь под трибунал. Часть красноармейцев начали отход, не обращая ни на кого внимания. Люди понимали, что утром всех добьют, если не авиацией, то танковой атакой.
Многих пугала перспектива попасть в плен. Особенно боялись этой участи офицеры. Слова Сталина о том, что в Красной Армии нет пленных, а есть предатели, касались прежде всего командиров всех уровней. Они боялись не только за себя, но и за свои семьи.
У артиллеристов была еще одна головная боль. Они не имели права бросать вверенные орудия, за это тоже могли отдать под суд и расстрелять. Откровенно завидовали тем комбатам, у кого не осталось ни одной пушки. Личный состав вывести из кольца легче.
Капитан Ламков, хоть и числился исполнявшим обязанности командира артиллерийского полка, никаких конкретных заданий не получил. Да и от полка остались всего три орудия. Комиссар, не слишком интересуясь, что будет с оставшимися гаубицами и личным составом, поторопился убраться. На двух повозках увозили партийные документы, какое-то барахло и личную машинистку комиссара.
– Партийные списки и документы надо спасти в первую очередь, – объявил он.
– Блядешек тоже, – подал кто-то голос из темноты.
Комиссар сделал вид, что не расслышал, и бодрым голосом пожелал капитану Ламкову отважно выполнить свой долг.
– Вы мне своего политрука в помощь оставьте! – в сердцах крикнул вслед громыхающим подводам комбат.
Но в темноте слышались лишь крики ездовых, подгонявших лошадей. Они тоже торопились убраться из опасного места. После бегства комиссара полка началось массовое отступление, скорее бегство. Люди торопились уйти как можно дальше, зная, что времени для спасения почти не остается.
Стала готовиться к отходу соседняя батарея, в которой остались единственное орудие и повозка, куда складывали батарейное имущество. Ламков подбежал к комбату, старшему лейтенанту, своему давнему приятелю.
– Куда намылился? Ведь у тебя орудие исправное, снаряды, патроны имеются.
– Коля, не играй в большого командира, – спокойно ответил комбат, такого же возраста, что и Ламков. – Если останемся, то погубим людей. Вон их сколько в степи лежит. Тебе этого мало?
По команде старшего лейтенанта гаубицу взорвали, и два десятка артиллеристов исчезли в темноте.
Ламков не знал, что делать. У него оставались две гаубицы и четыре лошади. На остальных вывезли раненых. Человек сорок артиллеристов и пехотный взвод, прибившийся к батарее, ждали его решения.
Добросовестный и верный долгу командир, не слишком продвинувшийся вверх по служебной лестнице, Николай Васильевич Ламков долго колебался, затем приказал взорвать противотанковыми гранатами одно из орудий с поврежденными колесами.
Четыре лошади (вместо положенных шести) с трудом сдвинули с места вторую гаубицу, которая весила вместе с передком три тонны. В зарядном ящике лежали всего десять снарядов, больше бы лошади не потянули. Им помогали бойцы, толкая тяжелое орудие.
В качестве дозора шли разведчики батареи и отделение пехотинцев с ручным пулеметом. Позади шагали легкораненые. Короткая летняя ночь уже сменялась рассветом. Со всех сторон доносилась стрельба, пока редкая, но и день еще не наступил. Что он принесет? В хорошее никто не верил. По одному-два человека отставали бойцы, исчезая бесследно. В первую очередь это были те, чьи родные места находились неподалеку, а также раненые.
Окружение. В сорок втором бойцы и командиры уже хорошо понимали, что это такое. Ты оторван от своих, по существу беззащитен и не знаешь, что будет через час или три. Вокруг враги и неоткуда ждать помощи. Те, кто уже побывал в окружении, отчетливо осознавали свое положение и с тревогой оглядывались по сторонам. Людей охватывало отчаяние. Впереди плен или смерть. Многие не верили после пережитого, что сумеют вырваться живыми.
Двигались молча. Да и о чем было разговаривать? Перемалывать из пустого в порожнее, что опять где-то дало маху командование, что-то упустили, не сумели предугадать? Рассыпалась, смята целая дивизия. Да что там дивизия! Месяц назад геройский маршал Тимошенко в компании с партийным начальником Никитой Хрущевым просрали Юго-Западный фронт, где сгинула не одна, а десятки дивизий.
Но эта группа, численностью человек шестьдесят (сбежали немногие), двигалась, сохраняя какой-то порядок. Капитан Ламков, ничем в глазах своих бывших начальников не выделявшийся, сбил небольшой, но твердый, готовый крепко огрызнуться кулак.
Лошади вместе с людьми тянули исправную, заряженную гаубицу. Батарея была разбита на отделения, которыми командовали проверенные сержанты Лыгин и Чистяков, рядовой Роньшин. Заместителем стал пехотный младший лейтенант, с винтовкой за плечом, закончивший недавно трехмесячные курсы и четко выполнявший все приказы.
Когда стало подниматься солнце, стало ясно – надо искать какое-то укрытие. На юго-восток прошла группа бомбардировщиков, пронеслась пара немецких истребителей. Пока никто не обращал внимания на пыльную колонну, растянувшуюся метров на двести, но было ясно, что авиация не упустит такую цель.
Опасность пришла с земли. Послышался треск мотоциклетных моторов. Два «зюндаппа» с колясками обстреляли из пулеметов хвост колонны, развернулись и стремительно унеслись назад. К Ламкову принесли на плащ-палатках двоих тяжело раненных бойцов.
– Что с ними делать?
– Перевязать хоть догадались? – с досадой спросил капитан.
– Так точно. Оба по несколько пуль словили. Не жильцы…
Капитан перехватил тоскливый взгляд одного из раненых и невольно отвел глаза. Чем он мог им помочь? Сквозь провисшую плащ-палатку, служившую носилками, тягучими каплями тянулась вишневого цвета кровь и сворачивалась шариками в дорожной пыли. Комбат приказал уложить раненых на зарядный ящик.
– Не зевать. Что это такое? Толпа бродяг или подразделение Красной Армии. Почему не отбили нападение?
– Они с трехсот метров огонь открыли, – ответил кто-то. – Из двух пулеметов и
– Правильно. Они же не дураки под пули подставляться.
– Там еще один наш убитый лежит.
– Забрать документы, – приказал Ламков. – А ты, лейтенант, поставь в хвост колонны расчет «дегтярева» и пару бойцов посмышленей. Еще троих я тебе из батареи дам. Прозевали мы немецкую разведку, а они с маху бьют. Вот и наши пусть так же действуют.
– Есть, – козырнул младший лейтенант.
Послали Чистякова, Роньшина и Гришу Волынова.
– Надо бы свернуть с дороги, – осторожно посоветовал старшина батареи. – Мы тут на виду.
Ламков промолчал. Через кювет и по буграм лошади не смогут протащить гаубицу. Он рассчитывал добраться до темневшего впереди лесного массива. Однако события разворачивались слишком быстро, добраться до леса не успели.
На этот раз мотоциклистов было четыре и с ними бронеавтомобиль. Два «зюндаппа» свернули в степь, намереваясь ударить с фланга, а трехосная бронированная машина неслась по дороге в сопровождении двух других мотоциклов. На башне была установлена 20-миллиметровая пушка и спаренный с ней пулемет, которые открыли огонь пока еще короткими, пристрелочными очередями.
Вели стрельбу пулемет и автоматы экипажей мотоциклов. Видимо, вся тройка намеревалась с ходу врезаться в хвост колонны, смять и расстрелять толпу оборванных красноармейцев, которые вряд ли окажут сопротивление. Скорее начнут разбегаться и поднимать руки, как это часто случалось в сорок первом и в сорок втором году.
На этот раз немцы просчитались. Сборное отделение прикрытия во главе с сержантом-пулеметчиком, занявшее позиции по обеим сторонам дороги, открыло дружный огонь.
Антон Роньшин, раскинув ноги, торопливо выпускал пулю за пулей. Саня поймал на мушку водителя мотоцикла и нажал на спуск. Сержант-пулеметчик бил длинными очередями по бронеавтомобилю. Но пули, даже бронебойные, рикошетили от скошенных угловатых бортов и радиатора.
Чистяков понял, что они ничего не сумеют сделать. У него кроме карабина имелась противотанковая граната. Но ему не дадут даже приподняться, чтобы швырнуть ее. Если комбат не догадается ударить из гаубицы, им всем конец. Саня все же отложил карабин и приготовил гранату. Крикнул Антону Роньшину, у которого тоже имелась противотанковая РПГ-41.
– Антоха, гранатами надо…
Он не успел закончить фразу. Спаренные стволы автоматической пушки и пулемета слегка опустились. Мелкие взрывы прошли наискось, миновали его и обрушились на пулеметчика.
Чистяков лежал в пяти шагах и отчетливо видел, как подломился, вылетел из рук сержанта «дегтярев». Голова дернулась, слетела каска, а под ней осталась лишь половина головы до переносицы. Куски черепа и что-то бурое брызнули в разные стороны.
Второй номер приподнялся и тут же опрокинулся на бок. Снаряды пробили ему грудь и оторвали кисть руки. Вскочил красноармеец рядом с Чистяковым, но сумел сделать лишь несколько шагов. Пули перехлестнули ему ноги выше колен и опрокинули на траву.
Все, конец! Чистяков вцепился в тяжелую противотанковую гранату, но не понимал, что делать дальше. Страх неминуемой смерти сковал тело. Наверное, Саня закричал, и этот животный крик хоть как-то привел его в сознание, не дал вскочить, подставляя тело под пули. Он отогнул предохранительные усики и, выдернув кольцо, бросил полуторакилограммовую гранату. Она взорвалась в десяти шагах, ударив по ушам тугим звоном.
И тут же позади грохнула гаубица. Звук ее выстрела Саня не смог бы спутать ни с чем другим. Снаряд прошел мимо вильнувшего бронеавтомобиля и взорвался далеко позади. Экипаж понимал, что единственный выход – увеличить скорость и продолжать движение вперед. Если машина начнет разворачиваться, следующий снаряд разнесет ее.
Они промчались мимо, массивный бронеавтомобиль и мотоцикл, обдав Чистякова ревом, треском очередей и клубами гари. Один мотоцикл отстал, видимо, повредило осколками или достала чья-то пуля.
Оставшиеся в живых бойцы отделения прикрытия стреляли по экипажу мотоцикла из трех человек, которые пытались развернуть «зюндапп» и одновременно завести заглохший двигатель. Пуля свалила одного из немцев, второй открыл огонь из автомата. Из пробитого бака вытекала струйка бензина. Водитель тоже сорвал с груди автомат и стрелял быстрыми короткими очередями.
Ни у Чистякова, ни у других бойцов не было времени оглянуться. Они бы увидели, как шеститонный бронеавтомобиль на скорости подмял, раздавил несколько человек. Очереди хлестали по гаубице, которую спешно зарядили снова и подводили прицел.
Снаряд врезался в бронемашину, когда до нее осталось не более полусотни метров. Разодрало капот, выбив оба колеса. Ходовая часть, развороченная до самой башни, вспыхнула. Мотоцикл, следовавший за броневиком, едва не налетел на орудие. Тормознул, мастерски крутнулся, но в него в упор выпустил всю обойму ТТ капитан Ламков, кого-то убив и ранив из экипажа.
Водитель «зюндаппа», прибавив газ, пытался вырваться. Но мотоцикл со всех сторон уже облепили бойцы. Водителя проткнули штыком. Пулеметчика били прикладами, затем вытащив из коляски, топтали и добивали всем, что имелось в руках.
Одновременно десятка два винтовок и единственный оставшийся «дегтярев» вели огонь по мотоциклам, заходившим с фланга. Оба «зюндаппа» стреляли из пулеметов, крутились, уходя из-под пуль. Они не торопились отступать, хотя видели, что бронеавтомобиль уже горит, а два других мотоцикла подбиты.
Очереди скорострельных МГ-34 свалили одного, другого бойца на дороге. Ответный огонь достал пулеметчика в коляске. Водитель погнал продырявленную машину прочь, тело убитого пулеметчика подбрасывало на ухабах.
Последний «зюндапп» приостановился. Там сменили перегревшийся ствол и ударили длинной настильной очередью, заставив бойцов залечь. Но уже развернули в его сторону гаубицу и торопливо шарахнули осколочным снарядом. В горячке не забили сошники в землю. Тяжелое орудие, подпрыгнув, разбросало артиллеристов. Взрыв взметнул фонтан земли с перелетом. Мотоциклист, уходя от следующего снаряда, набрал скорость и скрылся за бугром.
Чистяков, Роньшин, Волынов и трое красноармейцев бежали тесной кучкой к «своему» мотоциклу. На нем не было пулемета, а экипаж был почти весь выведен из строя.
Один из мотоциклистов лежал на дороге возле коляски, другой торопливо хромал в сторону островка кустарника. Третий перезаряжал автомат, желая прикрыть товарища. В него принялись стрелять на ходу, чаще мазали, но все же угодили в плечо. Он тоже побежал, но пуля догнала его и бросила на траву. Оставшийся мотоциклист поднял руки. В одной был зажат автомат.
– Бросай, мать твою! – кричали ему.
Он бросил свой вороненый прикладистый автомат, но это уже не имело значения. Красноармеец в волочившейся за ногами обмотке обогнал всех и, хакнув, ударил немца штыком в живот. Следом воткнул штык еще один боец, а Роньшин, у которого штык на карабине был сложен, с силой обрушил кованый приклад в лицо.
– Кажется, готов, – вытирая пот, сказал Роньшин и подобрал автомат.
Когда проходили мимо сержанта-пулеметчика с развороченной снарядом головой и двух погибших красноармейцев, злоба снова охватила бойцов. Роньшин всадил очередь в уже мертвого водителя, а красноармеец воткнул несколько раз подряд штык в другого мотоциклиста.
Сане казалось, перед ним совершенно чужие люди, озверевшие от злобы, готовые снова убивать мертвых. У красноармейца с окровавленным штыком тряслась от возбуждения нижняя челюсть. Он скользнул мутным взглядом мимо Чистякова и, не зная куда деть остаток злости, размолотил прикладом фару мотоцикла.
Собрали трофейные автоматы, магазины к ним, гранаты. В коляске «зюндаппа» кроме консервов нашли сало, наше русское, завернутое в холстину. Там же лежала женская, расшитая узорами меховая безрукавка.
– Ты видел? – наседал Роньшин на Чистякова. – Они людей подчистую грабят, а ты говоришь…
– Пошли, Антон, – перебил его Саня. – Там нас ждут.