Зверобои против Тигров . Самоходки, огонь!
Шрифт:
Сразу оказались на верхушке бугра. По дороге гнал вездеход с противотанковой пушкой на прицепе. Кузов был заполнен солдатами, столбом поднималась известковая пыль. Обозленный на весь мир механик рванул вперед, собираясь смять всей массой фрицев с их вездеходом и пушкой.
Не успел. Лишь окунулся в густую молочную взвесь, из которой неслись автоматные трассеры едва избежавших гибели артиллеристов. Лученок поступил не слишком умно, но, видно, тоже не выдержали нервы, да и цель была заманчивая.
О его ошибке тут же напомнила пушка Т-3. Самоходку спасло известковое облако, да и выскочив на дорогу, они оказались в мертвом пространстве. Снаряд прошел выше и врезался в склон, подняв новые клубы белой взвеси.
– Где танк? – кричал Чистяков, высунувшись из люка.
– Наш, что ли? Отстал давно.
– Немецкий… закопанный.
– Кажись, там – неопределенно отозвался Коля Серов.
В прицел он не смотрел – бесполезно. Сидел наготове у орудия, готовый стрелять куда попало.
– Тимофей, гони вверх по дороге.
Младший лейтенант хотел как можно быстрее выскочить из проклятой взвеси, которая заполнила мучнистой пылью не только дорогу между буграми, но и все пространство внутри самоходки.
– На бугор – и сразу поворот влево.
– Догадаюсь, – отозвался Лученок, разгоняя машину, чтобы одолеть крутой подъем.
На середине бугра едва не скатились вниз. Пополз под многотонной тяжестью тонкий слой почвы вместе с травой. Двигатель ревел, сотрясая машину, гусеницы прокручивались, выбрасывая вместе с выхлопами дыма крошево земли, травы, осколков известняка.
Тимофей
Стрелять было бесполезно, теперь башня Т-3 оказалась в мертвой точке, слишком низко для орудия самоходки. Пушка была повернута в сторону ревущей и лязгающей на подъеме «тридцатьчетверки», которая никуда не делась и, словно привязанная, шла за машиной Чистякова.
– Дави, – сумел прохрипеть мгновенно пересохшим горлом младший лейтенант.
Полста метров под уклон СУ-152 пролетела за несколько секунд. Столько же понадобилось командиру панцера Т-3, чтобы развернуть свою удлиненную пушку.
Она выстрелила в тот момент, когда сорок пять тонн металла обрушились на башню. Самоходка согнула пушку, сплющила командирскую башенку и, выдирая гребнями траков решетки жалюзи, выскочила из капонира. Снаряд взорвался в стволе. Заряд пороха и бронебойная болванка разорвали пушку на изгибе. Язык огня хлестнул вдоль днища самоходки, кусок ствола вылетел из-под кормы и закувыркался, вспахивая землю.
Командир «тридцатьчетверки» с заклинившей башней, увидев вспышку и волну пламени из-под кормы, решил, что самоходку подожгли. Экипаж Чистякова в те доли секунды, пока давили на ходу вражеский танк, почувствовал удар в днище и жар, проникнувший во все отверстия машины.
Лученок отогнал самоходку метров на двадцать. Вмятый в землю Т-3 дымил, затем из сорванной командирской башенки выплеснулся язык пламени. Из бортовых люков выскакивал экипаж, двое тянули за руки раненого камрада.
«Тридцатьчетверка» не могла повернуть башню. Командир и заряжающий, высунувшись, открыли огонь из автомата и пистолета. Один танкист упал, остальные скатились по склону бугра.
Коля Серов бил по ним из трофейного МП-40 длинными очередями. Ствол задирало, и хотя контуженые танкисты, шатаясь, брели неподалеку, он сумел задеть лишь одного. С руганью принялся перезаряжать оружие, но Чистяков втянул его на место.
– А ну, к прицелу! Высматривай артиллерию.
Отсюда с холма деревня Сухая Терёшка была видна как на ладони. У окраины дымила «тридцатьчетверка», разбитая и сожженная в начале атаки. Горели два немецких штурмовых орудия, дома, сараи.
Старший лейтенант Сенченко наступал в паре со старшиной Кочетовым, следом шли десантники. Оба танка стреляли из пушек и пулеметов, пехота тоже вела огонь, швыряя гранаты в подозрительные места. Стоял такой треск, будто развернулось целое сражение.
Редкие группы немецких солдат отступали под прикрытием пулеметов. Из-за домов вынырнул грузовичок с тентом, в него спешно карабкались отступающие. Происходило все это без паники. Людей прикрывал миномет, который втащили в кузов, когда машина загрузилась.
Дорога из деревни была блокирована самоходкой Чистякова и «тридцатьчетверкой» с заклиненной башней. Водитель грузовика гнал по малонаезженной тележной колее. Танки Сенченко и Кочетова азартно били по нему, но мазали – водитель умело крутил виражи. Серов тормошил младшего лейтенанта:
– Давай и мы врежем!
– Сенченко сам справится, да и снарядов мало. Тимофей, спускайся, а то мы, как монумент, на виду.
– Уйдут ведь гады, – гнул свое Серов.
Но гады не ушли. Один из танковых снарядов взорвался под задним бортом грузовика. Вынесло задний мост вместе с колесами, разнесло борт. Из кузова выскакивали фигурки в серо-голубых френчах, разбегались, тащили на себе раненых.
Кто-то замешкался. Новый взрыв разнес грузовик, вспыхнул бензин. В огне ворочался солдат, пытаясь подняться. Помочь ему было некому. Танк с заклинившей башней тоже взобрался на бугор и стрелял из пулеметов по мелким кучкам и одиночным фрицам, покидавшим деревню.
– Командир, воздух! – крикнул Серов.
Четверка «фокке-вульфов» на высокой скорости пронеслась над деревней, сбросила несколько бомб. Два истребителя пошли на самоходку и танк, которые катились с холма под защиту дубовой рощи на окраине. Бомбы взорвались в стороне, зато многочисленные пушки, как отбойным молотком, ударили по обеим машинам.
Даже когда спрятались в дубняке, истребители-штурмовики назойливо прошлись раза три, повторяя атаку. На землю летели срезанные ветки и молодые деревца, по броне оглушительно хлопали 20-миллиметровые снаряды и пули.
– Резвитесь… резвитесь, – нервно ворочал рычагом Тимофей Лученок. – Нарветесь на наших…
Механик как в воду глядел. Налетели «Яки», и «фоккеры» взвились вверх. Там началась схватка, а в селе горели новые дома, подожженные немецкими самолетами.Собрались у окраины под защитой огромных тополей. Чистяков связался с Пантелеевым, доложил о результатах боя.
– Ну и не телитесь. Гоните к назначенному месту, – приказал командир батареи.
Сведения о подбитых немецких машинах и раздавленных пушках он словно пропустил мимо ушей.
– Подождите, дайте с коробочками разобраться. Почти все повреждены! – кричал в отчаянно трещавшую рацию младший лейтенант.
– Все не слава богу. Быстрее разбирайтесь.
Молодецкого удара по никому не известной деревеньке Сухая Терёшка явно не получилось. Опорный узел в основном уничтожили, сумели уйти менее половины гарнизона. Но, как всегда, немцы наносили крепкие удары.
Рота капитана Сенченко, вернее, ее остатки, представляла удручающее зрелище. На ходу остались всего три танка. У одного из них не вращалась башня, а экипаж старшины Кочетова был сплошь контужен. Лобовой удар повредил систему наводки орудия. Кроме того, треснуло одно из колес, и его срочно меняли с помощью других экипажей. Башнер-наводчик, едва не главное лицо в экипаже, от которого зависела меткая стрельба, лежал среди раненых.
Вначале мелкие раны не внушали опасения, но вскоре лицо опухло, посинело, а глаза превратились в узкие щелки. Сам Кочетов с перевязанным плечом лежал рядом с машиной и жадно пил холодную воду из фляжки. Сумеет ли он дальше воевать, неизвестно.
«Тридцатьчетверка», которая сопровождала самоходную установку Чистякова, лишилась командира. Гусеницу натягивали под огнем противотанковой пушки и пулемета. Двое танкистов были ранены, а снаряд, ударив в моторное отделение, вызвал повторный пожар, который с трудом потушили.
Танк притащили на буксире, осмотрели и пришли к выводу, что без ремонтников не обойтись. Но самой острой проблемой стали раненые. Их лежало и сидело в тени тополей человек двадцать пять. Санитары наложили перевязки, шины на пробитые руки-ноги, но половине требовалась срочная медицинская помощь.
Обгоревший танкист, не находя себе места от боли, вышагивал, растопырив сожженные до костей руки. Ему наливали спирта, он затихал, но, посидев немного, снова вскакивал.
– Когда в санбат повезут? – повторял он.
Трое-четверо лежали без сознания, изредка приходя в себя. Парнишке – десантнику лет семнадцати – оторвало ступню. Он весь покрылся нездоровым румянцем, стонал и вскрикивал. Спирт, который ему давали, чтобы облегчить боль, в парня не лез. Его сразу начинало рвать.
Сносили убитых и складывали в ряд. Экипажи возились с повреждениями. Чистяков и Лученок забрались под самоходку и рассматривали закопченное днище. Тимофей ковырнул монтировкой, сверху посыпалась окалина и отвалился сгоревший кусок металла.
– Как на сковороде, нас чуть не поджарили, – рассуждал механик. – Хорошо, что быстро с фрица соскочили. А то бы солярка вспыхнула. Маслопровод протекает, сколько мы за вчера и сегодня ударов словили? Штук пять, не меньше.
Сенченко разговаривал по рации со Швыдко и заикался от злости:
– Машины побитые в порядок приводим и мертвых собираем.
Должно быть, Швыдко небрежно
– Я ребят в канавах валяться не оставлю. Ты… вы, товарищ майор, о людях не имеете права так говорить. Еще нужна са-санитарная машина. Двадцать раненых, почти все тяжелые… а танков в строю всего три. Какие потери у немцев? Чистяков доложит, мне тяжело говорить. Да, контужен, но в строю остаюсь. Саня, переговори с майором.
Последние слова он произнес почти с ненавистью. Чистяков, никак не обращаясь к майору, сообщил, что уничтожены два штурмовых орудия, один танк Т-3 и три противотанковых пушки. Наших погибло тринадцать или пятнадцать. Немцев уничтожили десятка два, может, чуть больше.
– Раненых распорядитесь забрать, – напомнил Саня, глядя на дергавшегося в агонии паренька с оторванной ступней.
Затем сунул трубку радисту из машины Сенченко и приказал связаться с Пантелеевым.
– Иван Васильевич, раненых человек двадцать пять, половина – тяжелые. Надо срочно эвакуировать, помирают люди. И снаряды подвезти, у меня всего ничего осталось. Швыдко сообщили, но я на него не надеюсь.
Ответ получил сухой, которым Саня остался недоволен. Пантелеев сказал, что о раненых уже доложено, но все они из состава танковой бригады. Решение принимает их начальство. А снаряды самоходчики получат на месте. В конце разговора посоветовал не задерживаться.
– Двигайтесь хоть тремя машинами, хоть двумя. Но, если задержитесь, могут обвинить в трусости, – и добавил совсем уж не к месту: – Уклонение от боя приравнивается к дезертирству.
– Спасибо, что просветили, – буркнул Саня.
Паренек дернул обрубком последний раз и вытянулся. Глаза смотрели в небо, замутненное дымом от пожаров. Еще Саня заметил, что из укрытий вылезли местные жители. Тушили дома, растаскивали баграми горящие сараи.
Подошли две женщины и бородатый мужик. За ними вереницей тянулась стайка детей. Один из мальчишек постарше был одет в немецкий френч, свисающий до лодыжек. Принесли два больших кувшина молока, а мужик бутыль самогона.
– Спасибо, что село спасли, – поклонились женщины.
– Чего там спасли, – криво усмехнулся Саня. – Вон сколько домов сгорело.
– В соседних селах подчистую все сожгли. Нам, считай, повезло.
– Примешь стакашку, товарищ лейтенант? – обдув пыльный стакан синего стекла, предложил мужик.
– Нет. Танкистам тоже не предлагай.
– А я выпью, – протянул руку старший сержант, командир десантного взвода. – Чтобы все это блядство не видеть.
Он был на взводе, но держался крепко. Опрокинул стакан, женщина протянула ему ломоть хлеба.
– Чего ругаться? – сказал мужик, наливая новый стакан бойцу, подошедшему следом. – Воевали вы смело и немцев вон сколько перебили.
– Это нас перебили, – стукнул себя в грудь сержант. – Вечером роту в один взвод свели и тыловиков добавили. Поставили меня ими командовать потому, как всех офицеров поубивало. Сейчас от роты, то бишь взвода, отделение осталось. И те, которые лежат, почти все мои. Их в госпиталь везти надо, а машину не дают.
– Как тут немцы себя вели? – спросил радист Денисов. – Зверствовали небось?
Ему было интересно. Это была первая деревня, в освобождении которой он принимал участие.
– Так и вели, – рассказывал мужик, не забывая наливать стакан за стаканом и поднося раненым. – Когда переночевать надо, из домов в сараи выгоняли. Поросенка увидят – стрельнут. Всех гусей пожрали, которых спрятать не успели.
– А людей? Советских граждан?
– Молодых, человек пятнадцать, в Германию весной угнали. Где они, что с ними – неизвестно.
– Когда пленных перегоняли, отставших человек пять постреляли, мы их хоронили, – рассказывала женщина.
– Полицаи в селе остались? – спросил старший сержант.
– Ушли… давно ушли, – дружно замахали руками женщины. – И староста тоже, хоть и вреда не делал.
В их голосах слышалась напряженность. Они угадывали, выпивший сержант с автоматом, только что вышедший из боя, готов застрелить и полицаев, и старосту. Видимо, не так просто обстоят с ними дела. Все свои, деревенские, чья-то родня. Может, прячутся, боятся, что убьют в горячке.
– Ладно, – прервал разговор ротный Сенченко. – Нам пора. Вы за ранеными присмотрите. Через часок-другой машина за ними приедет.
– А погибшие?
– Ими похоронщики займутся.
На самом деле ни Чистяков, ни Сенченко не были уверены, что в ближайшие часы кто-то здесь появится.Глава 6. Любой ценой
Наступление на правом фланге Курской дуги шло рывками. Многие части были ослаблены в первые дни тяжелыми оборонительными боями, понесли значительные потери. Теперь, когда от обороны перешли к наступлению, дивизиям и полкам приходилось буквально прогрызать хорошо укрепленные немецкие позиции одну за другой.
Сенченко и Чистяков нашли майора Швыдко на окраине сгоревшего поселка в низине, поросшей редким березняком. Пока двигались к месту назначения, наткнулись на следы недавнего боя. Немецкая траншея была перепахана воронками и гусеницами машин.
На поле дымили и стояли подбитые не меньше десятка «тридцатьчетверок» – значит, здесь действовала бригада. Лежали тела погибших пехотинцев. Чистяков увидел знакомый силуэт сгоревшей самоходной установки СУ-152. Наверное, машина из их полка. Хотел сделать крюк, глянуть, что и как, но поле обстреливалось.
Вокруг траншеи тоже лежали трупы: и наши и немецкие. Многие немцы были раздавлены гусеницами танков: сплющенные тела в изодранных френчах, от некоторых остались кровяные ошметки. Танкисты, понесшие большие потери, никого не щадили. Из перепаханной земли торчали искореженные пушки, пулеметы, обломки снарядных ящиков.
Швыдко оглядел прибывших. Круглое, обросшее щетиной лицо комбата подергивалось, отсутствовало обычное брюзгливое выражение. Наверное, майор считал себя суровым и решительным командиром. Но подчиненные этих качеств в нем не видели. Посылать своих людей напролом вперед, а самому плестись в хвосте – решительностью здесь не пахнет. А суровость оборачивалась бесконечными придирками.
Швыдко служил в штабе бригады. До этого, в конце тридцатых, командовал танковой ротой. В конце зимы в связи с большими потерями командного состава был назначен заместителем, а вскоре командиром батальона. Получил наконец к сорока годам майорское звание и второй орден.
Сегодня в наступлении участвовала практически вся танковая бригада. Майору выделили из резерва еще одну роту, но в ходе многочасового боя она была наполовину уничтожена. Швыдко не забыл, как к нему примчался на «виллисе» комбриг и закричал, не обращая внимания на подчиненных:
– Чего отсиживаешься? А ну, вперед! Там твои танки топчутся, а ты в тылу околачиваешься!
И Швыдко двинулся вперед. Танки не околачивались. Смяв линию обороны, понесли большие потери при штурме и далее, когда утюжили, выбивали врага из другой траншеи, многочисленных укреплений, отсечных ходов. Измотав наступавшую дивизию и выбив почти целиком передовые роты, немцы отступили и закрепились по своей обычной привычке на высотах.
Атака, в которой участвовали три танковых батальона, не увенчалась успехом. Майор, обозленный на комбрига, потребовал, чтобы самоходки-«зверобои» шли в наступающем строю. Но командир самоходного полка осадил его, напомнив, как Швыдко сутки назад кидал тяжелые САУ вопреки уставу впереди своих машин.
Две самоходки Пантелеева активно участвовали в атаке, поддерживая батальон, и расстреляли три боекомплекта. Правее действовали остальные «зверобои» полка. Там имелись потери, встречный огонь был очень плотный.
Комбат Швыдко, не отличавшийся особой смелостью, уже несколько раз похоронил себя. Снаряд ударил в «тридцатьчетверку», шагах в двадцати от него. Собственно, майор шел, прикрываясь этой машиной, и только поэтому уцелел.
Зато не повезло его подчиненным. Из вспыхнувшего танка успели выскочить лишь двое. Один из них сумел сбросить горящую одежду, у второго не хватило сил. Он крутился, как волчок, исходя непрерывным криком, не в силах сорвать комбинезон.
Обреченному человеку никто бы не смог помочь, он доживал последние минуты. Кроме того, вокруг непрерывно взрывались мины, летели пулеметные трассы, поднимали огромные фонтаны земли тяжелые гаубичные снаряды. Пехота забилась в захваченные траншеи, укрывалась от обстрела в блиндажах, а бронетехнике дали команду отойти.