Звезда и старуха
Шрифт:
Увлекательная игра, тело радуется, душа поет.
Белый шелк расшит серебряной нитью и стразами. Подол до полу, облегающий лиф, расклешенная юбка. Даже просто взглянуть на такую красоту – одно удовольствие. Нижняя юбка – белая, плотная, раструбом. Рукава по краям обшиты белоснежным мехом горностая или соболя – девушки совсем не разбирались в мехах. Жаль, что застегивается до самой шеи, им бы так пошло декольте: обнаженные плечи, тесный корсаж…
Первая ассистентка, значительно крупнее Одетт, с трудом влезла в платье. Нужно снять лифчик, без него лучше. Девушка на цыпочках подошла к большому зеркалу в глубине гримерной.
Так они играли не меньше часа. Внезапно в дверь гримерной постучали. Девушки вздрогнули, перепугались:
– Кто там?
Двое рабочих сцены и помреж задержались в большом зале, возились с черным занавесом, скрывающим кулисы. Думали, что в Театре нет никого, кроме них. Уходя, собрались запереть все двери, как вдруг услыхали шорох в гримерной. Испугались не меньше ассистенток, тоже спросили:
– Кто там?
Попытались войти. Но девушки хором крикнули:
– Нет! Нельзя!
Их ведь застигли полуголыми в гримерной Одетт, когда они тайком примеряли первоклассное платье, играли в принцесс и веселились, как школьницы…
– Нет! Не входите!
Первая ассистентка призналась:
– Не бойтесь, это я…
– Ты? А мы-то думали, кто там шуршит? Что ты там делаешь?
Правду говорить легко и приятно:
– Мы меряем платье…
Рабочие сцены, с надеждой:
– Можно взглянуть?
Ассистентки, с возмущением:
– Ни в коем случае!
Девушки захихикали, мужчины за дверью заржали, но не так весело и непринужденно.
– Жалко вам, что ли? Подумаешь, недотроги!
– Ни в коем случае!
Помреж в Театре – женщина, и на этот раз она не была солидарна с рабочим классом.
– Ну я-то могу войти?
Женская солидарность победила, помрежа впустили. Она протиснулась в приоткрытую дверь. Мужчины из принципа сделали вид, будто вломятся вслед за ней, однако тут же признали свое поражение. Раздетые телки за дверью их заводили, с обеих сторон посыпались глупые шутки, колкости, заигрывания. Парни наседали, девицы притворно пугались. Однако сильный пол удерживался от скабрезностей и откровенных домогательств, в наше время лучше быть осторожным, не то огребешь.
В конце концов рабочие сцены окончательно сдались и ушли пить пиво. А три девочки стали заново примерять белое платье. Теперь его надела помреж. Снова праздник, смех, танцы – замри, я фотографирую! Пока парни в бистро смотрели по телику унылый футбольный матч, в гримерной Театра развернулось великолепное действо во славу телесной красоты и высокой моды.
Три девицы устали играть в моделей, оделись, спрятали шелковое платье в чехол, заперли гримерную и скрылись – никто нас не видел, никто не слышал, а мы никому не скажем, ни Одетт, ни постановщику.
Черт! Ему-то сказать придется, ведь это он попросил нас взглянуть на платье и невольно, сам того не желая, подал мысль примерить его…
Ассистентки договорились, что отчитаются перед начальством, сообщив, что Одетт едва ли сможет передвигаться по сцене в таком громоздком платье: шитье тяжелое и шлейф слишком длинный, а она сейчас слабенькая, плохо себя чувствует, верно? Так что срочно ищите для Одетт другой наряд.
Детали начальству знать ни к чему. Постановщик, тебя и так поглотила аура обожания, подчинила сила всемирного тяготения, зачем тебе еще показы мод и смех красавиц?
За 5 дней до премьеры
Рыночная площадь Дуарнене, воскресное утро, терраса кафе. Дождя нет, но даже если бы он шел, постановщик все равно сидел бы здесь с двумя старыми друзьями. Во имя традиции!
Затем необходимо наведаться в бистро «На рейде» возле порта Ромер. Буквально на пороге его осенило: хозяйка бистро Мишлин – тоже императрица! Они с Одетт, наверное, ровесницы. Мишлин – хранительница всех преданий Дуарнене, Одетт – сказительница всех легенд французского бомонда пятидесятых. Их величества во многом схожи, но есть одно существенное различие: Мишлин для постановщика – родная душа, Одетт – уравнение со многими неизвестными.
Мишлин, сочувственно:
– Как же в таком случае вы будете работать?
Постановщик, со вздохом:
– Знаешь, иногда затеваешь постановку лишь для того, чтобы понять, зачем ее затеял.
– И все-таки тебе с ней повезло, это такая честь!
Надо же, оказывается, Одетт внушает уважение всем без исключения, даже императрицам-анархисткам!
– Хочешь, я вас познакомлю?
– А что, можно?
Постановщик бросился бегом к Одетт в гостиницу, благо она тоже рядом с портом.
В номере звезды его сразу ошеломил отвратительный булькающий мотив:
Ми ре ми ре ми си ре до ля, до ми ля си, ми соль си до…
Неужели Одетт привезла с собой из Парижа дрянные поющие завитушки? С ним чуть инфаркт не случился. Скорее, нужно нажать на мембрану, выключить. Старушка обиделась:
– Это же мой талисман!
Пришлось извиниться и включить «К Элизе» по новой – тьфу, мерзость!
Ми ре ми ре ми си ре до ля, до ми ля си, ми соль си до…
Он виноват, спору нет.
Постановщик все равно попытался пригласить Одетт к Мишлин:
– Хозяйка бистро «На рейде» хотела бы получить твой автограф. Ты ведь не откажешь ей, правда? Пойдем, тут недалеко.
Одетт отказала. Вежливо, сославшись на усталость. Впрочем, нет, невежливо, заявив, что ей некогда слоняться по Дуарнене и рассиживаться в бистро. «До твоих величеств мне нет дела», – закончил про себя ее мысль постановщик. Она между тем продолжала:
– Мне плевать на профсоюзные нормы, на их жалкие 35 рабочих часов в неделю! Я работаю дни напролет, без отдыха, без выходных!