Звезда и старуха
Шрифт:
Фея артистической полетела во весь дух в кафе по соседству за новой порцией: волнение перед генеральной – это святое!
Час прошел, пора выходить на сцену, но Одетт по-прежнему сидит в зеленой куртке в гримерной. Мороженое совсем растаяло, на блюдце сиротливо лежит перевернутый крошечный радужный бумажный зонтик… Одетт так и не притронулась к лакомству.
Постановщик снова подкрался на мягких лапах:
– Одетт, ты не в форме, давай отменим.
– Я сгорю со стыда!
По мнению постановщика, стыда
– Ты же императрица, мужайся!
– Нет, ни за что!
– Императрица может отменить аудиенцию, ее воля – закон…
– Я сыграю! – взвыла Одетт. – Отложи только генеральную на полчаса…
Тоже мне выход из положения! Генеральная репетиция – последний полный прогон перед премьерой, она должна проходить в те же сроки, в тех же условиях, как если бы зрители были в зале, таковы правила. Нельзя же задержать премьеру на полчаса!
– Ну дай мне хотя бы двадцать минут!
И снова постановщик уступил звезде.
Одетт вышла на сцену минут через сорок, не меньше, в носках, без аккордеона… Помреж со всех ног бросилась в гримерную. Проводив ее взглядом, старушка вдруг осознала, что забыла свой инструмент. Немыслимая оплошность! Одетт поняла также, что сделала это у всех на глазах. Она заметила, что они заметили, а они заметили, что она заметила, что они заметили… Всеобщее замешательство, взаимная неловкость. Они промолчали, она не сказала ни слова: полумрак, полуправда, полумеры… Но ведь нельзя поставить полуспектакль!
– Начинаем!
Началось. Одетт села, свет в зале погас, go! Полнейший провал. Всю репетицию старушка была сама не своя, путала ноты, фальшивила, не смогла сыграть ни одной композиции от начала и до конца… То и дело останавливалась, хотя во время выступления полагается играть дальше вопреки всем техническим погрешностям, недоразумениям и упущениям, а генеральная приравнивается к премьере. Но в тот вечер Одетт без конца ошибалась и всякий раз замирала. Один сбой, второй, за ним третий… При каждой заминке постановщик надеялся, что она окончательно сдастся, откажется выступать. Но нет, она продолжала.
Вот и финал безнадежного выступления, в зале мертвая тишина. Ни постановщик, ни ассистентки, ни звукорежиссер не могли заставить себя солгать. Страшное зловещее молчание. И тут все услышали, как звезда пробормотала:
– Мне стыдно… Мне так стыдно…
Старушка, хромая, ушла в гримерную, затем постановщик и ассистентка под руки привели ее в артистическую. Всем по-прежнему было стыдно вместе с ней. Она обвела их горестным взглядом и сказала:
– Вот увидите, завтра, когда придут зрители, настоящая Одетт вернется!
Вот так сюрприз! Они ожидали услышать совсем-совсем другое…
Постановщик, пора высказать правду вслух, все ждут твоего решения. При таких обстоятельствах отмена – вполне милосердная мера, поверь.
Он их не услышал. Ни опыт, ни авторитет, ни мужское чувство превосходства не пригодились ему в ту минуту. Постановщик на них не поставил. Он испытывал к Одетт нежность. И ласково поцеловал ее. Всеобщее недоумение, раздражение, враждебность.
«Он слишком мягок», – подумала часть труппы.
«Он позорно малодушен», – решила другая.
Одетт спросила:
– Зачем, ведь ты на меня сердишься?
– Сержусь. И все равно поцеловал.
– Чтобы утешить, да?
– Сам не знаю зачем.
– Ты чего-то ждешь от меня?
– Да, но не знаю чего.
– Поверь, завтра я сыграю.
– Там видно будет. Встретимся завтра вечером в пять, еще кое-что отрепетируем.
– Не нужны мне твои репетиции, незачем нам встречаться в пять.
– Тебе не нужны, а мне нужны.
– Ладно, но только ради тебя.
– Ради меня, если тебе так больше нравится.
Трудно расстаться после удачной репетиции, но после отвратительной еще трудней, поверьте. Так неловко друг перед другом, все смущенно отводят взгляд, томятся, дуются, пытаются общаться, но разговор не клеится, утешения и шутки звучат фальшиво.
Из глубины холодильника извлекли шампанское и пиво. Но вера в лучшее испарилась, поэтому шампанское не играет, а пиво горькое-прегорькое. Генеральная провалилась, шампанское ненастоящее, пиво – ослиная моча. Хотелось как-нибудь замести следы ужасного преступления против Театра. Начать все сначала. Нет, вообще никогда не начинать этой постановки.
Похоже на сборище родственников у постели умирающего в больнице, ни веселья, ни тишины, только монотонный гул голосов, наконец, Одетт цапнула постановщика за руку и попросила отвезти ее в гостиницу. Тот поспешно высвободился, ему вовсе не улыбалось остаться с ней в машине наедине. О чем они станут говорить?
Пришлось умолять фею Даниэль:
– Пожалуйста, отвези Одетт. Ладно? А то у меня еще остались дела в Театре.
Что за дела, все поняли, нашел с кем хитрить!
Выходя из Театра, Одетт вдруг передумала, вернулась, подозвала первую ассистентку:
– Пойдем со мной!
И направилась к кабинету администратора. Ассистентка решила, что звезда ошиблась дверью.
– Вовсе нет, я не туалет ищу!
Она говорила раздраженно, жестко, властно:
– Иди быстрей! Ну!
Обе скрылись за дверью. Через некоторое время вернулись. Озадаченная ассистентка проводила звезду до машины и смущенно поцеловала ее на прощание. Обращаясь ко всей труппе, Одетт громко крикнула:
– Завтра убедитесь, что пословица права. «На генеральной плохо, на премьере хорошо».