Звезда моя единственная
Шрифт:
Впрочем, Мари Трубецкая не слишком долго мучила великого князя Александра. Очень скоро среди фрейлин прошел слушок, что она отдалась цесаревичу. Мэри впитывала эти слухи жадно, как сухая губка – воду. Ей хотелось знать, как относятся все эти стыдливые девственницы к откровенному грехопадению одной из них.
И что же? Хоть бы одну нотку осуждения услышать! Как будто ничего особенного не произошло! А порой во фрейлинских голосах звучала откровенная зависть.
Ну что ж, Мэри теперь на своем опыте убедилась, что добродетель – понятие относительное. Все дело в том, кому, какому мужчине под ноги она брошена. Мари Трубецкую не осуждают потому, что ее добродетель досталась великому князю и наследнику престола. Но если бы стало известно, что великая княжна отдала свою невинность какому-то штукатуру…
Мэри начинала давиться нервическим смехом при одной мысли о том, какой разразился бы скандал.
А впрочем, нет. Никакого скандала не было бы. Она слишком хорошо знает своих родителей. Упасть в грязь лицом – для них самое страшное. Матушка, здоровье которой расстроено частыми беременностями и родами, порой еле держится на ногах, но если того требуют ее светские обязанности, она принимает участие и в богослужениях, и в балах, и в военных маневрах, пусть даже теряет там сознание и ее уносят полумертвой. Отец… ну, он человек железный, не знает устали. Например, во время маневров он может беспрерывно оставаться восемь часов подряд в седле без того, чтобы хоть закусить чем-нибудь. В тот же день вечером он может появиться на балу совершенно свежим, в то время как его свита валится с ног от усталости. Возможно, наедине родители устроили бы Мэри страшный скандал… но так, чтобы даже и отзвука не вырвалось из кабинета. А потом постарались бы поскорей выдать ее замуж.
За кого?
За человека, которого придется обмануть и ей, и ее родителям.
«А может, и не придется врать, может, он ничего и не заметит!» – думала Мэри наивно и гнала от себя тревогу, которая иногда все же подступала к ней.
Нет, а правда, за кого она выйдет замуж?
Этот вопрос очень волновал Мэри. Выйти замуж… постоянно ложиться в постель с каким-то человеком, который будет доставлять ей то же удовольствие, какое доставил Гриня, но только это не будет воровское удовольствие, позорное, которое надо скрывать…
Мэри словно бы заглянула внутрь себя, не столько в душу, сколько в тело. Да, сейчас она спокойна, но кто может обещать, что прежнее томление не вернется и опять не заставит ее лезть на стенки от телесной жажды? Нужен мужчина, постоянный, свой мужчина, которого она может вовлекать во грех тогда, когда захочет… ах нет, с мужем это не грех, это супружеские обязанности!
Она прекрасно знала всех европейских принцев, которые достигли брачного возраста, но еще не связали себя ни с кем обязательствами и рады-радешеньки были бы составить партию русской великой княжне. Принц Гессенский, герцог Нассау, эрцгерцог Альберт Австрийский, Максимилиан Баварский, эрцгерцог Стефан Австрийский, Фридрих-Вильгельм Гессен-Кассельский, Карл Вюртембергский… Этот список можно продолжить.
Мэри зябко обхватила плечи руками. Ей не хотелось ни за кого из этих иноземцев!
Ах, если бы уговорить папа выдать ее за русского красивого, родовитого и богатого жениха! Конечно, рядом с ней любой богач знатного рода покажется нищим и незнатным, будь он хоть Рюриковичем, как злосчастный Барятинский, или столь же несметно богат, как Григорий Строганов, сын графа Александра Григорьевича… Мэри знает его с детства, когда-то они вместе играли в Петергофе, но Григорий еще совсем мальчишка. И хотя он, конечно, влюблен в великую княжну – а кто в нее не влюблен?! – но разве можно всерьез думать о человеке, который младше тебя на пять лет?!
Григорий… его тоже можно звать Гриня…
Тут Мэри поплыла было по волшебной реке воспоминаний, но тотчас же вынырнула из ее томительных волн. Гриню она, скорей всего, больше никогда не увидит. Она трезво смотрела на жизнь. Нужно найти русского мужа. Ах, кабы обворожительный Александр Барятинский не был так бездарно убит на Кавказе, какой это был бы супруг!.. Наверное, наверное, ей удалось бы уговорить папа отдать ее Барятинскому!
Вернее, отдать Барятинского ей, тотчас же самолюбиво подумала Мэри.
А впрочем, что толку мечтать о несбыточном? Ведь Барятинский погиб…
Вечером того же дня пришла весть, что сообщение о гибели князя Барятинского оказалось ложным: он был только ранен и теперь возвращается в Петербург.
В те годы положение русской армии на Кавказе было очень непростым. Военные действия против горцев особых успехов не приносили – главное было не столько наступать, сколько удерживать территорию между крепостью Анапой, морем и устьем Кубани, этот ранее захваченный треугольник земли. Жизнь разнообразием досуга не отличалась, и Барятинский только и знал, что читал книжки Мишеля Лермонтова, когда-то подаренные ему автором.
Таких книжек у его было две: одна содержала стихотворения, другая – совсем маленькая и тоненькая, в серой обложке – очерк «Кавказец».
Любимым стихотворением Барятинского было, конечно, «Гусар». Он просто диву давался, как смог охальник и ехидный шутник Мишель этак точно изобразить те чувства, которые владели им, Александром Барятинским… причем изобразить еще до того, как Барятинский их испытал. Поскольку вечера порой коротали весьма тоскливо, товарищи не раз просили князя (тут ни чины, ни звания никакого значения не имели, все они были просто «кавказцы», если употребить выражение все того же Лермонтова) прочесть стихотворение. И Барятинский не отказывал – читал, уже не глядя в книжку, потому что знал стихи наизусть.
Собственное тоскливое одиночество становилось для Барятинского совершенно объяснимым, когда он читал эти стихи. До чего же права была матушка, до чего права Леонилла, несмотря на молодость и кажущуюся неопытность… Женщины всегда правы. Ему было бы легче здесь, если бы его ждала жена. Впрочем, будь он женат, он не оказался бы здесь…
Нет, Барятинскому не было страшно, он довольно быстро привык к ежедневной смертельной опасности быть подстреленным из-за скалы или заколотым кинжалом в короткой внезапной схватке. Его пугала бессмысленность собственной смерти! Он верил, что России нужна эта колючая, страшная и прекрасная страна. Но он понимал, что столько же лет, сколько будет существовать Россия – значит, вечно! – она будет обречена вырывать эти горы – камень за камнем! – у полудиких черкесов, вырывать, овладевать ими – и терять снова и снова, чтобы потом начать все сначала.
«Здешние войны не кончатся никогда, – мрачно думал Барятинский. – Хватит и на мой век, и на век моих внуков и правнуков…».
И тут же его начинала брать тоска при мысли о том, что никаких внуков и правнуков у него нет и не будет, что он обречен сложить голову здесь, среди этих чужих камней, и никто, кроме матери и сестер…
Ну вот разве что Мари Трубецкая!
Почти против воли он думал о ней все чаще.
Мелькали даже мысли: «Может, если выживу тут, если вернусь, то посвататься к ней?»