Звезда моя единственная
Шрифт:
Народищу поглазеть на путешествие государя «в дьявольской колеснице» собралось неисчислимо. Отправились и Прохор Нилыч с Гринею. Собиралась пойти с ними и Палашенька, да захворала – слегла.
Знакомый охранник, щедро отблагодаренный Касьяновым, помог им пробраться на самое хорошее место, откуда как на ладони было бы видно и прибытие царской семьи, и посадку на поезд. Сели на землю, стали ждать.
– Вам всех покажу: и царя, и цареву жену, и детей царевых, – посулил охранник. – Я их всех знаю! Не раз видал. У меня дома и портреты их есть, всего семейства. А у моей жены кум знаете кто?! Сам государев кучер Яков! О, это такой человек! Иной раз захаживаем с ним вместе крестника жены проведать – он с нами, как с родными. Все про государеву жизнь рассказывает. И как едят, и как пьют, и как говорят. А уж про путешествия-то… Вот в Москву ездили зимой. Как тронулись, говорил, из Москвы в обратный путь, было только пять градусов мороза, вечером, в Твери, уже пятнадцать, а на следующее утро двадцать. Все слуги, кучера да форейторы, смазывали лица гусиным жиром, чтобы не отморозить нос и уши. Господа были плотно закутаны в шубы, в теплых валенках сидели, да ноги держали в меховых мешках. Великой княжне Марии Николаевне стало дурно от этого закутывания, она пересела в другой возок, где опускались окна. А оставшиеся весь день напролет пели каноны и русские песни, Яков всю дорогу слушал да восторгался. Говорил, государева семья в Москве каждый день разучивала да пела духовные песни, а потом на обеднях подпевала.
Прохор Нилыч слушал разговорчивого приятеля во все уши. Гриня насторожился. Может, упомянет рассказчик про какую-нибудь служанку по имени Маша?.. Да нет, не упомянул.
Гриня тяжело вздохнул.
Прохор Нилыч повернулся к нему и поглядел пристально. Этот взгляд Гриня часто ловил на себе…
С тех пор, как он стал сидельцем в гостинодворской лавке, его не оставляло ощущение, что Прохор Нилыч постоянно наблюдает за ним – и явно, и украдкой. Хотя дело у Грини шло хорошо. Пусть он и не вцеплялся покупателям в полы, не тащил их за руки в лавку, а народу у него всегда было битком, особенно женщин.
– Смазливым везет, – ворчали приказчики-соседи, завидуя. – Небось слово знаешь, чтобы дамский пол приманивать?
Не знал он никакого слова, ни в какие игры с покупательницами не вступал, но они сами так и залетали в лавку, словно птицы в клетку – и не слишком торопились ее покинуть. Гриня держался со всеми радушно и вежливо, был угодлив, но не лебезил. Если случалось, что в лавке вдруг появлялся хозяин, покупательницы ему Гриню наперебой расхваливали – и дело, мол, знает, и любезен, и не пристает, как банный лист, купи то да это, и на уступки идет, долго не торгуется…
Касьянов только хмыкал недоверчиво. Гриню он никогда не хвалил.
Наверное, думал Гриня, хозяин до сих пор не вполне поверил ему, хотя Петька в вине своей сознался и награбленное добро вернул. В полицию его Прохор Нилыч сдавать не стал – пожалел дурака. Может быть, Касьянов думал, что и Гриня на таком добром месте непременно собьется с пути истинного и тоже полезет в хозяйский карман, вот и был настороже, вот и ожидал этого постоянно? Это злило Гриню… было бы куда, давно ушел бы от Касьянова. Но куда ему податься, подневольному? Крепостной к своей доле прикован, словно кандальник… А была бы у него свобода, он бы…
Но, честно говоря, уходить из Гостиного двора Грине не хотелось. Все ждал, что вдруг да появится Маша… Каждый день ждал, уже почти год ждал!
Она не появлялась.
Появится ли?! Неужто вот так попусту и жизнь пройдет, в напрасной надежде увидать звездочку на небесах? А она все прячется за тучами да прячется…
Почему скрывается? Неужто не понимает, что никакому другому мужчине она уже не нужна – распочатая-то… А Грине нужна она одна! И не грешить он с ней хотел – взял бы за себя не думая, да где ее найдешь?!
И опять мысли отправлялись метаться по тому же заколдованному кругу, и ни в чем не было для него утехи, только в воспоминаниях.
Другие приказчики часто ходили гулять с какими-то девками. Говорили, очень просто можно найти молодку для удовольствия у Старо-Никольского моста, куда приходили в поисках работы кухарки и горничные – женская прислуга. Там они стояли вдоль улицы, а те, кому нужна была прислуга, выбирали. А досужие молодые гуляки выбирали подруг… Не раз звали они с собой Гриню – он не шел, отмалчивался, отводил глаза.
– Да ты небось скопец, – насмешливо сказал ему как-то один сиделец.
Не был он скопцом! Но вот беда – никто, кроме Маши, не был ему нужен. И ждать ее он был готов сколько угодно.
Но дождется ли? Он снова тяжело вздохнул.
Тоска его взяла. Вокруг люди оживленно переговаривались, ожидая появления царской семьи.
Кто-то потихоньку советовал всем отойти подальше, потому что из паровозной трубы полетят искры и, если они попадут на одежду, может случиться пожар.
– Небось погасим! – сказал невзрачный мужичок и завладел общим вниманием, рассказывая, что он в пожарной части служит и царя частенько видит, так как он частенько сам выезжает на пожары.
– Ты это… Гринька, – вдруг заговорил Прохор Нилыч, не обмолвившийся с ним ни словом с тех пор, как вышли из дому. – Слышал, небось, что Палашенька в монастырь собралась?
Если бы Гриня уже не сидел, у него непременно подкосились бы ноги от изумления.
Вот это новость! Да как же так?!
– Боже ты мой… – пробормотал неловко. – А я и не знал…
– Да ты же ничего не знаешь, ничего вокруг себя не видишь, – с тоской проговорил Касьянов. – Хоть и живешь у меня вон уже какой год, ешь-пьешь с моего стола, работаешь на меня, а как был чужим, так и остался. Дочка моя по тебе сохнет с той самой минуты, как ты во двор мой вошел. Дочка моя… чудо, радость! Какая красота! Какая душа! Сколько женихов стучалось – нет, всем дает от ворот поворот! Хотел власть отеческую применить – грозится, мол, руки на себя наложит, но за другого не пойдет. Только ты ей нужен, никто больше! А если не ты, то лучше в монастырь. Эх, горе мое…
Гриня угрюмо отвел глаза, которые внезапно заволокло слезами от жалости к Палашеньке, к Прохору Нилычу, к себе. Значит, Палашенька такая же, как он. Он для нее – такая же далекая, недостижимая звезда, как для него – Маша. Ох, злее зла любовь… Что же ему со всем этим делать? Как быть? И жалко Палашеньку, и ничего с собой не может поделать: словно околдовала его эта неизвестная девчонка с голубыми глазами. Пока есть надежда на встречу с ней, разве может он с другой?.. Не может! И не хочет!
– Знай, Гринька, – снова заговорил Прохор Нилыч. – Если она и впрямь уйдет в монастырь, я руки на себя наложу, греха не побоюсь, а добро свое в тот же монастырь отдам, куда она уйдет. А ты виновным будешь. Ты ее все равно что убьешь. И меня убьешь.
– Прохор Нилыч, – с тоской выговорил Гриня, в самое сердце пораженный его словами. – Да как же быть? Вы мой благодетель, я вам по гроб жизни благодарен буду, что я могу, что надо сделать, я на все готов!
– На все? – покосился на него Прохор Нилыч. – Ну тогда женись на Палашеньке.