Звезда надежды
Шрифт:
Пусть Наташенька скорей едет, а то чтоб после Нева не задержала…»
Наконец обоз из Батова прибыл: впереди, в коляске, Наташа с Настенькой и няней, за ними две подводы с посудой и провиантом, за одной из них шла привязанная пестрая корова, заключал шествие воз сена.
Уже за квартал от Дома присутственных мест, где находилась и Петербургская уголовная палата, обнаруживалась ее близость. Публика здесь делилась на две разительно отличающиеся одна от другой категории — на просителей и лиц, имеющих отношение к вершению правосудия, как служащих в различных судебных
Рылеев всегда старался поскорее пройти этот последний квартал, где людское несчастье было отдано на произвол бесстыдному лихоимству.
По своему положению он имел возможность воздействовать на решение суда — подать свой голос за тот или иной приговор и убедить присоединиться к себе других заседателей.
Второе было, пожалуй, главнее первого. Это Рылеев понял при разборе первых же дел.
Заседатели ленились вникать в дела и целиком полагались на секретарей, ведших следствие, писавших экстракты и докладывавших суду. Так что все зависело от того, в каком свете представит дело секретарь. Умелые и опытные секретари подводили изложение к нужному им решению так ловко и незаметно, что суд послушно принимал именно его.
Секретарь был удивлен, когда Рылеев перед рассмотрением очередного дела попросил представить ему не экстракт, а материалы следствия, протоколы допросов и все остальные документы.
— Ничтожное дело-то, Кондратий Федорович, ясное, — пытался отговорить его секретарь. — Стоит ли вам тратить время на чтение. Факт потравы доказан, драка произошла в присутствии свидетелей, членовредительство засвидетельствовано лекарем.
— Я хочу, чтобы моя совесть была чиста при вынесении решения, — сказал Рылеев, — а для этого надобно знать обстоятельства из первых рук.
— Как желаете…
Детальное знакомство с различными судебными делами занимало много времени, приходилось являться в палату чуть ли не каждый день, но зато Рылеев очень скоро разобрался в механике работы секретарей, и в нескольких делах ему удалось склонить мнение суда не в ту сторону куда настойчиво указывал экстракт.
Каждое дело приносило Рылееву заботы и волнения, но особенно много выпало волнений, когда разбирали дело о «неповиновении» крестьян графа Разумовского в Гостилицкой вотчине Ораниенбаумского уезда.
Волнения начались летом двадцать первого года и происходили до весны двадцать второго. Причины обычные: тяжелая пяти-шестидневная барщина, при которой на обработку своих полей оставался один день в неделю, большая подать (такая большая, что даже Александр I посоветовал Разумовскому, чтобы он «понемногу убавлял столь отяготительный оброк»), жестокость и произвол бурмистра.
Неповиновение выразилось в том, что крестьяне отказались до окончания сенокоса на своих наделах косить господские луга и просили сменить бурмистра. Разумовский вызвал воинскую команду.
В деревню прибыл и стал постоем батальон солдат. Крестьяне послали ходоков с жалобой в Петербург, расследование по
Одновременно дело разбиралось в Петербургской уголовной палате. Окончательный приговор по нему гласил: десять человек бунтовщиков-крестьян наказать кнутом и сослать в каторжные работы в Нерчинск в кандалах; десять — наказать плетьми по сорока ударов и предоставить помещику решить: оставит ли он их у себя в вотчине или удалит, отдав годных в рекруты, а непригодных отправив в ссылку на поселение.
Приговор тотчас же был послан в Комитет министров и утвержден царем.
При вынесении приговора палата руководствовалась показаниями бурмистра и полицеймейстера. Самих крестьян даже не допрашивали.
Разумовский торопил вынесение приговора, генерал-губернатор Милорадович настаивал на быстрейшем приведении приговора в исполнение, ссылаясь на прошлогодний циркуляр министра внутренних дел, который, выражая волю самого царя, прежде всего требовал подавлять неповиновения, «какой бы ни был источник их».
Рылеев дважды выступал, доказывая, что суд не может приступить к обвинению, не проведя следствия, но суд не решился пойти против столь определенно высказанных пожеланий высшей власти. А уж после утверждения приговора императором тем более.
Рылеев понимал, что его протест ничего не изменит, и единственно, чего он добьется, — это того, что вызовет неудовольствие людей, которым лучше не противоречить. Но тем не менее он настоял, чтобы в «Журнал Комитета министров» было занесено его особое мнение, и там было записано: «Дворянский заседатель палаты уголовного суда Рылеев остался при особом мнении, что как дело подсудимых основалось только на донесениях управляющего вотчиной гр. Разумовского и на предположении обер-полицеймейстера и что из показаний подсудимых не видно ни причины возмущения, ни виновников и главных зачинщиков оного, то и не может он приступить к обвинению кого-либо из подсудимых».
Когда же приговор был утвержден, Рылеев подал еще одно «особое мнение», в котором недвусмысленно назвал действительным виновником произошедших беспорядков самого Разумовского: «Почитаю необходимым для предупреждения могущего вновь возникнуть неповиновения крестьян в вотчине гр. Разумовского послать по избранию правительства благонадежного чиновника для исследования на месте, действительно ли бурмистр Николай Егоров делает крестьянам притеснения, как то показывают некоторые из подсудимых, и если делает, то в чем оные состоят; а также как из первоначально производившегося в палате дела видно, что бурмистр действует не сам собою, а по установлениям, издавна в вотчинной конторе существующим, то исследовать: нет ли чего отяготительного в сих установлениях».