Звезда Надежды
Шрифт:
— Завтра сходишь, — не унимался Дождь.
— Дож, твои карты уже всем осточертели! — Ааоли фыркнула: — Лучше целыми днями песни петь, чем тебе проигрывать. Я, например, знаю много песен. А, Джил? У тебя есть какая — нибудь любимая песня?
— Ребята, — Дождь замотал головой: — Это не серьезно…
— Джил.
— Я не любитель петь. Ты же знаешь.
— Джил, спой свою песню. Ну, я тебя прошу. Никогда не слышала, как он поет. — Ааоли рассмеялась.
Что — то нарушилось.
Словно в этот момент в атмосферу библиотеки, подул ледяной, колючий ветер. И ты
Они еще что — то говорили, но Джил их не слушал. Он замер, прислушиваясь к своим чувствам, пытаясь разобраться от чего вдруг возник этот диссонанс, как будто, увидев в куче хлама нужную ему вещь, Джил стал разгребать лишнее, пробиваться к тому, что привлекло его внимание.
— Джил, что с тобой?
— Он петь не хочет…
Петь.
Песня…
Слова сложились в голове Джила в одну тяжелую строку, и эта строка потянула за собой все остальное — забытое, покрытое пылью и забвением. Откуда — то из глубины его сознания, выплыла одна фраза, постепенно обретая звук и смысл, она вспыхнула перед ним, как Светило заливает собой полуденный мир, подобно спешащему по делам человеку, который торопиться, который расталкивает все и всех на своем пути.
«Спой свою песню…»
Нет, не все. Там было еще что — то.
И он вспомнил.
«Спой свою песню, парень».
Джил словно поднимался из — под толщи воды — греб руками изо всех сил, глядя туда, где виднелся проблеск света. Он чувствовал себя просыпающимся ото сна, но сон этот еще не отпускал его сознание, лип к нему, обволакивал, убаюкивал, пытался сохранить над Джилом свою власть.
Кто сказал ему это? Чьи это были слова?
«Спой свою песню, парень».
Окружающее стало глохнуть, отодвигаться от сознания Джила, становиться нереальным.
Он ответил тому человеку, тогда. Сказал, что… Что он сказал ему?
И Джил вспомнил то, что ответил тому человеку.
«Я — спою».
Он даже вспомнил его руки — сухощавые, стареющие руки, с пергаментной кожей и побелевшими костяшками пальцев.
Того человека звали Иил Мавр.
И они беседовали с ним перед самым вылетом Джила на «Стреле», в кабинете с большим, светлым окном.
«Спой свою песню, парень».
«Я — спою».
Правда обрушившаяся на него оказалась чудовищной. Какое — то мгновение, Джил еще мог сохранить свое прежнее, не давнее восприятие окружающего и положение вещей в нем, мог избежать того, что открывалось перед его внутренним взором, мог прекратить, остановить это усилие и снова впасть обратно, в спокойное и счастливое неведение.
«Спой свою песню»…
Это было обязательство.
Обещание, за которым стояло слишком многое, слишком тяжелое и страшное, чтобы он мог этим пренебречь.
Иил Мавр.
В том кабинете, перед его отлетом, Иил Мавр сказал:
— Ваше возвращение не обязательно. Ты же это понимаешь? Вернетесь — хорошо, погибнете — оплачем. Но Объект должен быть уничтожен — любой ценой!
И потом:
— Ты — везучий парень, Джил. У тебя — счастливая звезда. Я все поставил на твою звезду.
Это воспоминание, а вместе с ним осознание происходящего, обрушились на него, как поток холодной воды.
Джил словно проснулся.
Он сидел зажмурившись, закрыв свое лицо ладонями — пораженный, уже зная, что избавился от лжи.
Сильно болела голова, острая, пронзающая боль, билась в его висках, разносилась до затылка и темени, муторной, тошнотворной волной. И еще был запах. Сильный, бьющий в нос, запах давно не мытого тела, кислый и затхлый, словно смердело от близкой кучи не стиранного, протухшего белья. Джила ужаснуло присутствие этой вони. Кто — то завозился рядом.
Он убрал от своего лица руки и посмотрел.
Ааоли, по — старушечьи сгорбившись, опустила голову, ее руки безвольно висели вдоль тела — уходила к открытой двери. Единственный контрольный светильник — желтый и мутный, торчавший под высоким потолком технического блока, где стояли контейнеры с различными инструментами, тускло освещал ее обтянутую серым комбинезоном, спину.
Она вышла в коридор.
— Значит Дождь Ясень, — раздался рядом с Джилом голос Сола: — Давний друг, отличный парень!
Джил повернулся на его голос.
Они сидели на низких, стальных контейнерах, расставленных вокруг массивного инструментального стола, на полу валялись рассыпанные круглые, похожие на теннисные мячи, индикаторы, чей — то забытый здесь ботинок — армейский, тяжелый, черный, стоял почти в самом углу небольшого отсека, скомканная, окровавленная майка, затвердевшим комом выглядывала из — под стола со стороны пустого контейнера, на котором должно быть, сидел Дож.
Джил уставился на эту майку, долгим, упрямым взглядом человека, не готового к новой реальности.
Было похоже на то, что сидели они тут давно.
Сол Дин хрипло рассмеялся.
— Джил! А все было так, … так просто!
Теперь он посмотрел на Сол Дина.
— Что ты помнишь до Дожа?
Сол перестал смеяться, лицо его застыло.
— Не знаю. Не могу сказать.
Лицо Сола украшал большей синяк — от виска, он покрывал всю его правую щеку и опускался к подбородку. Синяк уже почернел и начал расплываться желтизной и зеленью. Правое веко как — то съехало вниз и временами дергалось, а рот искривился, будто Сол капризно кривил губы, растрескавшиеся, с запекшимися кровяными сгустками в углах, под уже отросшими усами и густой щетиной бороды.
Волосы Сола торчали сальными пучками.
Не поворотливые, вялые мысли Джила, сонные и как чужие, нехотя ворочались в его голове, рождали смутные, едва узнаваемые образы.
— Что у тебя с лицом?
— А, что у меня с лицом? — Сол осторожно потрогал свою правую щеку, веко, нос: — Почти не чувствую.
— Упал?
— Может и упал. — Сол произносил слова, как пьяный: — Не помню…
— Пошли!
Джил уже вставал на ноги, тяжело, неуверенно, его шатало из стороны в сторону и упрямый пол никак не хотел успокоиться, норовил выскочить из под ног, уплывал, то в левую сторону, то в правую.