Звезда перед рассветом
Шрифт:
– Джуля, ну это уж нечестно, в конце-то концов! – воскликнула Надя.
– Нечестно?! – позабыв о морщинах, ощерилась княгиня. – Да какое это к ней имеет отношение, если она даже слова «честь» никогда не слыхала! Она же всегда делала только то, что ей выгодно, с холодным расчетом, и…
– Джуля, ты ни с кем Любовь Николаевну не путаешь? – криво усмехнулась Надя. – С собой, например?
– Ладно, пускай, – тут же пошла на попятный Юлия, всегда признававшая психологическую наблюдательность подруги. – Тогда скажем так: она всегда делает то, чего захочет ее левая нога. И если твой Арабажин все-таки ее давний знакомый, то наши с Александром планы она разрушила уж и вовсе походя, может быть, даже этого не заметив…
– Не забывай, Джуля, что как-никак Александр – муж Любы. Они не расторгали брак, у них есть дочь…
– Именно что «как-никак
– Ты – мне?! – Надя округлила глаза. – В чем же?
Положение одинокой учительницы-дурнушки и блистающей в свете молодой и несметно богатой красавицы-княгини отличались друг от друга столь разительно, что о зависти последней к первой нельзя было и помыслить.
Но Юлия медлила с ответом, и Надя рискнула предположить сама:
– Ты, наконец, поняла, что человеку нужны не только деньги и драгоценные побрякушки, но и дело, которому можно посвятить жизнь? Джуля, я горжусь тобой! Из твоего нынешнего положения это более, чем нелегко, и очень немногие решаются… Но ты всегда была сильной и умной и, хотя и делала вид, что не прислушиваешься ко мне, в глубине души наверняка понимала, что нам всем никуда не деться от правды: народ не может ждать вечно! Эта, империалистическая по целям, война – удобный случай для того, чтобы все переменить. Ты только подумай о миллионах рабочих и крестьян всех национальностей, взявших в руки винтовки, чтобы в угоду амбициям власть имущих убивать друг друга! Когда они наконец прозреют и повернут оружие против тех, кто веками жестоко эксплуатировал их труд… Я просто вся дрожу, когда представляю себе… Мы вместе должны сделать все возможное, чтобы это произошло как можно скорее, и тем уменьшить количество жертв этой бессмысленной бойни, которое и сейчас уже чудовищно велико! И поверь, Джуля, здесь ты во всем можешь на меня положиться! Для начала я дам тебе почитать последний выпуск «Российского социал-демократа», его как раз накануне привезли из Женевы…
– Наденька, скажи, ведь ты с ним спала? – спросила Юлия.
– С к-кем?! – с запинкой, в совершенном ошеломлении спросила Надя.
– Ну не с «Российским же социал-демократом»! С этим твоим врачом… вы были вдвоем… как мужчина с женщиной?
Надя помолчала, потом высоко вздернула подбородок, загнав обратно выступившие на глазах (больше от неожиданности, чем от горя) слезы:
– Да. Но что тебе…
– Это… это действительно так хорошо, как пишут в романах?
– Намного лучше! – быстро воскликнула Надя и тут же пятнисто покраснела.
Юлия, опустив голову, крутила на пальце кольцо с большим, темно-зеленым изумрудом.
– Джуля, но разве ты…
– Да. Нет, – ровно сказала Юлия. – Мы с Сережей являемся супругами только формально. И дело здесь не во мне. Женщины его в принципе не интересуют…
Надя зажмурилась, потом потрясла головой, переключаясь с общественно-политических тем на личные. Юлия, наблюдая за ней, невольно улыбнулась.
– Ладно – твой муж, я и сама слышала о нем всякое, – выговорила наконец Надя. – Но Алекс? Когда вы вместе уехали в Синие Ключи, я была почти уверена, что ты с ним…
– Мы просто не успели. Он так долго, с детства буквально был влюблен и ухаживал за мной, что когда настало время перейти черту, он, наверное, не мог сразу решиться… Не могла же я сама вешаться ему на шею…
– Почему бы и нет? – спросила Надя и, горько усмехнувшись, вспомнила, как она буквально на себе затащила в комнату почти бесчувственного Арабажина, и осталась у него на всю ночь.
«Перейти черту… Мерзавец! – вслед подумала Надя про Александра Кантакузина. – Небось, с горничной Настей у него никаких черт и в помине не было, а бедная Джулька в это время…»
– Может быть, ты и права. Но я не смогла, – вымолвила Юлия. – Все было хорошо, я получала удовольствие, и думала, что у нас еще есть время. Как всегда, я не приняла в расчет цыганку. И вот итог. Мне тридцать два года. Фактически я – старая дева. А Алекс благополучно живет с цыганкой в Синих Ключах. Хозяйствует… Ты знаешь, он начал лысеть. А ведь Алекс моложе меня… И подумай, какое совпадение, Наденька: нас с тобой обеих бросили из-за нее. Так тебе все еще жалко «бедного ребенка»?
– Мне тебя жалко, – сказала Надя. – Но почему бы тебе не…не… Ведь ты красавица…
– Не завести любовника, ты хочешь сказать? Это не так уж просто в сложившихся обстоятельствах. Все светские кавалеры уверены, что у меня сонмы любовников. И потому не очень ухаживают за мной – что тратить время и пыл понапрасну? Но даже если я наступлю себе на горло и сделаю кому-нибудь авансы… подумай: как я, мужняя жена уже почти четыре года, светская львица – вдруг окажусь… Да это любого испугает… А сейчас и вовсе война, все решительные мужчины воюют…
Надя задумалась. В ее круге общения (учительницы и члены социал-демократической партии), пожалуй, тоже не было никого, кого прельстила бы княгиня-девственница.
Но Юлия, едва ли не в первый раз в жизни, глядела на подругу с надеждой, полагаясь на ее жизненный опыт, который неожиданно оказался более богатым в этой деликатной области. И Надя изо всех сил напрягала свою сообразительность.
– Кажется, я знаю, как это можно попробовать разрешить, и даже не нарушая никаких приличий… – наконец, сказала она.
– Как же? Говори! – выдохнула Юлия.
Сдернула с кресла серебристую песцовую накидку и закуталась в нее, как будто в уютном будуаре вдруг сделалось промозгло, как на улице, под сырым снегопадом.
Должен сказать тебе, дорогая супруга Соня, что я намерен сократить свое пребывание в Синих Ключах, и вернуться раньше, чем сообщал тебе прежде. Причиной тому назову, что я сильно уже по тебе и деткам соскучился. И дела и работа тоже зовут, как я без них себя ощущаю неловко, будто не делаю того, что мне от веку предназначено, и тем обманываю чьи-то (неизвестно чьи) ожидания обо мне.
Любовь Николаевна при любом удобном и даже неудобном случае расспрашивает меня об Аркадии Андреевиче. О нашем общем гимназическом детстве, о том, каким он был в студенчестве, как к нему товарищи относились, что он любил покушать, что читал, как одевался, какие были шалости и конфузы. Слушает и уточняет так, как будто собирается его на сцене по системе Станиславского играть. Это для меня временами тягостно, хотя тебе и известно, дорогая супруга Соня, как я Аркашу любил и переживал за его трагическую гибель. Но я знаю доподлинно, что Люба не только меня расспрашивает, но и всех в округе, кто с Арабажиным хоть немного сообщался. Это даже нелепо как-то делается. Что ж она теперь, соберет его повсюду по кусочкам, как в мифе Древнего Египта, и воскресит, что ли?
Звериное какое-то, болезненное упорство, направленное не туда. Это же есть и в Филиппе, брате Любовь Николаевны, и во Владимире, племяннике. Явно наследственный случай, тем более интересный, что об отце Любы и Филиппа, Николае Павловиче Осоргине, все согласно отзываются, как о человеке умном и сдержанном, чья жизнь не была отмечена никакими странностями, кроме, быть может, поздней его любви к цыганской певице, матери Любы. Но тут уж, надо признать, не он один отметился, хотя я лично причины пристрастия образованных русских бар к представителям этого примитивного, животно-страстного народа никогда уразуметь не мог.
Помимо Владимира, здесь в усадьбе, как я уже тебе писал, много детей, и у всех, кроме, может быть, Капитолины (в которой принимает участие ее родной отец), воспитание какое-то диковинно-сумбурное. То есть, как бы даже его отсутствие, хотя все они занимаются с учителями. Но ведь даже отменное знание алгебры или географии воспитанного человека не делают! Впрочем, надо и данность учитывать, ибо Кашпарек явный психопат, девочка Оля склонна к истерии… Близнецы здоровы совершенно, все время хитрят, могут казаться воспитанными вполне, но иногда вдруг по настроению начинают изъясняться, как на Кишиневском Привозе. Прискорбно думать, что ждет их всех в будущем, но то не наша с тобой забота…
Не забываешь ли ты в хлопотах заниматься, как я тебя наставлял, с Боренькой и Леней? Я в возрасте Бореньки уже мог газету читать, но тут важна не только кровь, но и правильный метод и регулярная настойчивость – помни о том, дорогая супруга Соня.
На сем кончаю и до скорой уже встречи, каковую жду с нетерпением.