Звездные крылья
Шрифт:
— Это провокация, — резко сказал Крайнев, дочитав все до конца.
— Что это писала не Соколова, я могу ручаться. Я хорошо знаю, как она пишет. Это не ее слова.
— Но подписать она могла, — возразил Валенс.
— Вы допускаете мысль о предательстве? — вспыхнул Полоз.
— Я хочу знать правду, — медленно ответил директор.
— Значит, вы все же допускаете возможность измены? — удивилась Марина, для которой такая мысль была просто дикой.
— Я хочу знать правду, — повторил Валенс.
— Это безусловно провокация! — еще раз сказал Крайнев. — Мне кажется, нам не следует волноваться и тревожиться по этому поводу. Марина видела Соколову мертвой.
— А если она была только тяжело ранена? — настаивал Валенс. — Ее взяли в плен, а там как-нибудь…
— Замолчите! — крикнул Полоз. — Почему вы стараетесь думать о человеке как можно хуже?
— Нет, так я не думаю. Я только хочу знать правду, — в третий раз повторил Валенс.
— Сейчас вы ее не узнаете, Адам Александрович. Больше того, что напечатано в этой газете, пока не знает никто. Если у вас есть какая-то возможность, то попросите наших разведчиков или партизан узнать все, что делается в нашем институте. А до того времени, я думаю, всякие решения будут преждевременными и скорее всего неправильными.
— Это, конечно, верно, — согласился директор. Сейчас любое решение будет безосновательным, только очень уж тяжело ждать, товарищи.
Он сказал эти слова, и сразу стало видно, как больно ему самому, как хочется, чтобы скорее кончилась эта неизвестность, чтобы вера в человека осталась непоколебимой, Он взял газету, свернул ее, хотел положить в ящик.
— Можно мне взять ее, Адам Александрович? — спросил Полоз.
— Конечно, только я должен буду ее вернуть.
— Хорошо. Я вам отдам. Разрешите идти?
— Да. Очень сожалею, что не мог сообщить ничего более приятного.
— Что правда, то правда, — покачал головой Крайнев и вышел. За ним вышли Марина и Полоз.
— Пойдем ко мне, — не то попросил, не то приказал Полоз, и Марина послушно последовала за ним.
Они сели рядом за столом; в комнате в это время никого не было — все ушли на аэродром.
— Ты видела Веру мертвой? — жестко спросил Полоз.
— Видела.
— Рассказывай.
Марина медленно, стараясь не пропустить ни одной детали, рассказала о последнем часе, проведенном в степи подле разбитой машины. Она говорила не торопясь, подыскивая самые точные слова, и Полоз внезапно понял, что никто не касался тела Соколовой, и вполне возможно, что она была жива, а этого в суматохе никто не заметил.
Охватив руками голову, сидел он перед Мариной, и его крупные руки все сильнее сжимали виски. Когда девушка замолчала, он вперил взгляд в газету и долго смотрел на большое фото, стремясь все запечатлеть, ничего не пропустить, все осознать.
Энергичный, протестующий поворот головы Веры Михайловны поразил и его. Ох, как хорошо знакомо ему это ей одной присущее движение. Нет, никогда он не поверит, что его жена изменила. Такого не может быть, и он сумеет это доказать.
Но как доказать? Говорить легко… Во всяком случае теперь он не имеет права оставаться бездеятельным, он обязан защитить честь Соколовой.
Что делать? Вопрос этот огненными буквами стоял перед глазами и жег его мозг. Он даже застонал от бессилия и отчаяния.
Марина смотрела на него с глубоким сочувствием, и слезы навернулись на ее глаза.
— Одно ясно, — сказала она, — все мои рассказы ни к чему. Была допущена роковая ошибка. Вера Михайловна жива, это единственное, во что я верю. А всему остальному я не верю ни на одну минуту. И когда все это выяснится, нам самим будет стыдно за наши сомнения.
Как безмерно благодарен был ей Полоз за доброе слово. В такую минуту необходимо, чтобы кто-то помог, поддержал его. И эту поддержку оказала ему Марина.
— Спасибо, Марина, — сказал майор, — теперь я знаю. Я уже как-нибудь один в этом деле разберусь.
— Нет, — возразила девушка, — не один. Вера Михайловна и мой друг. Мы все будем думать…
Но сколько они не думали, никто ничего не мог придумать. Михаил Полоз стал сумрачным; пожалуй, еще чернее было у него на душе, чем в те дни, когда он узнал о смерти жены. Для каждого честного человека ведь легче узнать о смерти, чем допустить хоть отдаленную мысль о возможном предательстве.
Сколько ни думал, сколько ни мучился бессонными ночами майор Полоз, ничего придумать он не мог. Каждый день с надеждой посматривал он на Валенса, надеясь услышать что-нибудь новое, но директор молчал. В конце концов такая жизнь стала для Полоза невыносимой. Он пришел к Валенсу и сказал:
— Отпустите меня, Адам Александрович. Так дальше жить я не могу. Либо с ума сойду, либо лишу себя жизни…
— Куда отпустить? — не понял Валенс.
— Сперва в Москву, а там я уж разберусь, как действовать дальше. Пилота-испытателя вам сюда дадут не хуже меня, а я сейчас в таком состоянии, что доверять мне испытания крайневских самолетов просто рискованно!
Валенс задумчиво посмотрел на него. Что ж… Вероятно, Полоз прав.
— У тебя есть какие-то планы?
— Планов у меня нет никаких, но оставаться в такой неизвестности я просто не могу. Лучше умереть.
— Никогда не думал, что ты способен на истерику.
— Это не истерика. Это просто необходимость.
И Валенс в конце концов согласился. Ему самому не терпелось знать про Соколову все. Он не верил подлой газетке, но опровергнуть не мог. Еще минуту он подумал и сказал:
— Хорошо. Я тебя отпущу.
Через несколько дней майор Полоз уже стоял у окна вагона скорого поезда. Крайнев, Марина и Валенс, провожая, махали платками: «Счастливого пути! Ждем новостей!»
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Теперь Вера Михайловна окончательно поняла, что из Киева, а тем более из гостеприимной квартиры Любови Викторовны нужно исчезнуть. Причем немедленно. Сделать это легко: достаточно выйти на улицу, свернуть за угол и почувствовать себя совершенно независимой от всех врагов. Теперь ее никто не охраняет — Берг, как видно, прочно убеждена в бессмысленности ее бегства. Фото в газете навсегда, по ее мнению, отрезало для Соколовой все пути к возвращению. Теперь в глазах советских людей она выглядит предателем. Куда ж бежать?