Звездные крылья
Шрифт:
— Поспите часок-другой, — сказал он, — тем временем я вам что-нибудь раздобуду поесть. — И вышел из комнаты, замкнувши тяжелую дубовую дверь на железный болт.
Когда рабочие и инженеры выехали на восток, дед Котик остался один в поселке, и произошло это не случайно. Ему тоже предложили эвакуироваться, но он отказался.
— А на хозяйстве кто останется? — сказал он. — Кто-нибудь же должен за всем присматривать, или так все и отдать немцам?
— У вас трое сыновей в армии, вас могут арестовать, — убеждали его.
— Кому я нужен, трухлявый пень, — ухмылялся Котик. — Никому до меня дела нет, а пользу хоть какую-нибудь я еще принесу. Обмозгуйте хорошенько, тогда и увидите, чья правда…
Подумали, подумали да и решили оставить деда Котика на старом месте. И правда, белый как лунь, патриархального вида дед, которому кто знает сколько лет уже стукнуло, ни у кого не мог вызвать подозрения, а пользу он мог принести большую.
Сразу же после прихода фашистов какие-то люди стали по ночам появляться у деда в комнатушке. С рассветом они исчезали, а дед расхаживал, как полновластный хозяин, по улицам пустынного заводского селения. Но оно только казалось таким; в нескольких квартирах поселились какие-то новые люди, и всех их дед знал наперечет. У гестаповского коменданта старик Котик не вызывал и тени подозрения, и с осени сорок первого года его пребывание в дворницкой большого дома было легализировано окончательно.
Казалось бы, старый Котик мог ничего не бояться в этом поселке, но появление Соколовой испугало и озадачило его. Как удастся спасти ее, старик еще не знал. А то, что Веру Михайловну надо спасать, он чувствовал безошибочно. Теперь он вышел на разведку. Необходимо проверить, не заметил ли кто-нибудь дыма над домом, не видел ли или не узнал кто-нибудь бывшей директорши завода.
Для начала он пошел в бывшую директорскую квартиру и опять растопил плиту, чтобы все видели дым. Потом появился на балконе, несколько раз заходил в комнату, отворял и затворял окна. Убедившись, что случайные прохожие уже видели его за этим занятием, он не спеша пошел в комендатуру, кого-то там встретил, с кем-то перекинулся несколькими словами, а на вопрос: «Чего это вы, дедушка, в пустой квартире огонь развели?» — очень довольный ответил: «Перебраться туда собираюсь».
После того он еще с полчаса ходил по поселку, заходя то в один, то в другой дом, докапываясь, не пронюхал ли кто о ночной гостье, потом вернулся домой, на первый взгляд ничего толком не сделав. Но так могло показаться только с первого взгляда: дед преуспел отлично.
Когда он загремел засовом, отворяя дверь, Вера Михайловна испуганно вскочила с кровати. Улыбка старика сразу же успокоила ее. Ох, как это хорошо — иметь возле себя друга!
— Сейчас накормлю вас, Вера Михайловна, — уже гудел дед своим басом, раздувая огонь в небольшой, им самим сложенной плите.
— Есть хочется ужасно, — счастливо засмеялась Соколова.
— Ну, я тут приготовлю все, а вы пока рассказывайте, — не то попросил, не то приказал дед.
Он двигался по комнате плавно и уверенно, седой и ласковый. Глаза его, поблекшие от старости, зорко всматривались в каждую мелочь. На плите закипела вода. Дед почистил картошку, что-то насыпал в кастрюлю, хлопотал не хуже опытной хозяйки.
Вера Михайловна начала рассказывать. Дед Котик должен был знать все, до малейшей подробности.
Чистая, пахнущая травами комната Оксаны Коваленко снова встала перед глазами. Быстрые, умные глазенки Вани смотрели, как живые… Дарницкий лагерь, залитый кровью и нечистотами, ужасное зловоние, доводящее до дурноты… Старая знакомая — Любовь Викторовна Берг, кого-то ищущая за проволочными заграждениями… И неожиданное пробуждение в чистой теплой постели. Потом высокий кабинет, где в знакомом кресле сидит Людвиг фон Дорн, вспышка яркого света и подлая фотография в газете.
Вера Михайловна рассказала все, стараясь ничего не пропустить. Дед Котик слушал молча, только иногда кивал, словно молча поддакивая.
— Вот, кажется, и все, — вздохнув, сказала Соколова. — До войны, если такое рассказать, никто б не поверил.
— Эге, что до войны было — то сплыло, — отозвался дед. А после войны жизнь каждого человека такая, что хоть книгу пиши. Прошу вас к столу, присаживайтесь, Вера Михайловна, я уже вас, небось, голодом заморил.
Он придвинул к Соколовой дымящую тарелку с супом и положил перед ней самодельную деревянную ложку.
Давно не ела Вера Михайловна такого вкусного супа. И хоть это была обычная похлебка, в которой, как говорится, крупинке крупинку не догнать, есть ее хотелось как можно дольше.
Одно только волновало Соколову: старик ничем не проявил своего отношения к ее рассказу. Что он думает? Поверил или в чем-то сомневается? Но какие же могут быть сомнения? Она сказала истинную правду, и совесть ее чиста.
— Прекрасный пшенник, — Вера Михайловна доела все до конца и положила ложку. — Вы, дедушка, отличный повар.
— Это верно. Беда вымучит, беда выучит… — сказал дед.
Он прибрал посуду в небольшой шкаф, вытер стол, сел против Соколовой, помолчал и спросил: — Ну, а дальше что делать будем?
— Дальше, — растерялась Соколова, — вы знаете, дедушка, я так обрадовалась, когда увидела вас, что даже не подумала, как дальше…
— Гестаповцы будут вас искать?
— Наверно.
— Значит, пока что из этого чулана вам не следует никуда выходить. Из нашего поселка не все эвакуировались, кто-нибудь знакомый может повстречаться… а вас же здесь все люди знали… значит, пока что нужно сидеть не рыпаясь. Через фронт к своим добираться… это, конечно, можно попробовать, но уж больно далеко нынче фронт стал. За Харьковом где-то… не добраться вам туда, словят… Значит, две дороги есть; либо засесть, как таракану, в щель и ждать, пока наши немца прогонят, либо…
— Что либо? — Соколова даже с места привстала.
— Либо искать партизан, слушок есть, что их где-то видели не то на Сумщине, не то на Черниговщине…
— Как же я их найду? Да ведь после той фотографии в газете они меня за гестаповку примут…
— И так может случиться, — сдержанно сказал старик. — Ну, значит, нам с вами одно осталось: подумать как следует… Вы отдыхайте, а я малость похожу — топливо мне раздобыть надобно. Отдыхайте и не волнуйтесь. Все будет хорошо.
И вышел из комнатушки, снова тщательно заперев ее на все засовы.