Звездные крылья
Шрифт:
А Кервуд продолжал:
— Мне кажется, вы сделали ошибку, направив в Америку инженера Матяша. Вам самому надо было туда поехать. Там бы вы поняли, что такое настоящая техника и настоящее производство. По сравнению с нашими ваши заводы очень отстали. Вы понимаете, денег у нас больше, возможностей больше. Нас недаром называют страной неограниченных возможностей, что вполне отвечает действительности.
— Это я уже слыхал, — спокойно сказал Крайнев, — и не только слыхал. Мне даже довелось видеть всякие страны со всякими возможностями — ограниченными и неограниченными. Но вот что странно: товарищ Матяш
Вопрос был поставлен прямо. Однако американец решил уклониться от ответа.
— Может, он не умеет смотреть, ваш товарищ Матяш?
— Не думаю. Он просто пишет, что ничего нового, такого, чего он не видел у нас, на советских заводах, там нет.
— А я не вижу здесь ничего такого, чего б не видел на наших заводах.
— Из этого можно сделать вывод, что заводы по крайней мере одинаковы и товарищ Матяш напрасно теряет там дорогое время.
Кервуд обиделся. Впервые в его жизни кто-то позволил себе не признать, что Америка является Меккой для всех инженеров, кто-то осмелился взять под сомнение первенство Америки в технических делах. И самым обидным было то, что Крайнев говорил, опираясь на непререкаемые данные. Спорить с ним было трудно, а одними бездоказательными словами и тоном превосходства можно только поставить себя в неудобное положение.
Поэтому Кервуд решил идти прямо к цели, не утруждая себя лишними разговорами.
— Слушайте, Крайнев, — сказал он, — неужели вы действительно не понимаете всех преимуществ, которые даёт Америка инженеру вашего масштаба?
— Откровенно говоря, не понимаю, — улыбнулся Крайнев, уже хорошо зная, к чему идет разговор.
— Странно, — безапелляционно заявил Кервуд.
— В чем же заключаются эти преимущества?
— Во-первых, в подлинной славе. Нигде в мире так не уважают инженеров, как в Америке.
— Очевидно, поэтому их вообще лишают права на имя. Я очень хорошо знаю, скажем, трактор «фордзон», или машину «шевроле», но, наверное, никто в мире не знает имени инженеров, которые их создали. Не эту ли славу вы хотите предложить мне?
— Нет, — ответил Кервуд, — такая слава не для вас. Вы могли бы создавать у нас самолеты и автомашины с реактивными двигателями, и все они назывались бы вашим именем…
— Вот это меня не очень привлекает, — откровенно рассмеялся Крайнев. — Когда-то у нас это было проблемой для товарища Токовой, но сейчас, кажется, и она уже давно избавилась от подобных мыслей.
— Товарища Токовой? — переспросил Кервуд.
— Да, она — наш лучший инженер и мой первый заместитель.
— Я знаю ее, она мне нос растирала отмороженный. — засмеялся Кервуд и прикоснулся к своему носу, с которого все еще продолжала слезать кожа. — Но неужели же вам действительно интересно получать одну только зарплату и, собственно говоря, жить совсем не так богато? В Америке вы имели бы собственные экспериментальные лаборатории, собственную виллу, обеспеченную жизнь…
— А чего мне здесь не хватает? — откровенно рассмеялся Крайнев.
— Очень многого. Скажем, все время я вижу вас в одном и том же костюме.
— Это верно, — вздохнул Крайнев. — Немцы теперь в моих костюмах ходят. Весь мой гардероб остался в Киеве.
— Он был велик?
— Во
— И все-таки в душе вы понимаете, что вам лучше было бы работать в Америке.
— Это следует понимать как предложение? — резко спросил Крайнев.
— У меня нет никаких полномочий, — сразу осекся Кервуд, — это может зависеть только от вашего желания.
Несколько минут Крайнев молча смотрел на своего собеседника, а перед его глазами возникла холодная улыбка Людвига фон Дорна. Где он сейчас, этот Дорн? Интересно было бы с ним встретиться.
— Вы работаете над реактивными самолетами? — спросил американец, вдруг меняя тему разговора.
— Да, я сейчас работаю над некоторыми проблемами, связанными с реактивными самолетами, — спокойно ответил Крайнев.
— И не боитесь изобрести давно уже изобретенное? Ведь у нас в Америке уже летают на таких самолетах.
— И у нас летают, — спокойно ответил Крайнев.
— Да? — оживился Кервуд. — Почему же мне до сих пор ничего подобного не показали? Меня это очень интересует.
— Наверное, по тем же причинам, по которым товарищу Матяшу не показывают реактивных самолетов в Америке. Ни один инженер не станет показывать конструкции, которые еще не завершены. Но я надеюсь когда-нибудь, на одном из парадов, показать вам наши самолеты. Это будет не так скоро; все зависит от того, как долго вы пробудете В СССР.
— И все-таки, — упрямо возвращаясь к старому, опять заговорил Кервуд, — вам лучше работать в Америке. Как вы не понимаете этого — у инженера не должно быть родины.
— Я уже слышал это, — спокойно ответил Крайнев.
— Возьмите, например, меня. Я работаю там, где платят деньги. Какая разница, кто мне их будет платить? Я инженер. Инженер — это ведь не политик, не журналист, который должен отстаивать какие-то взгляды или идеологию. Техника — это же не политика.
— Довольно, — сердито прервал Крайнев. — Все это я уже слышал не только от вас. Однажды я попал в очень сложные условия, и там мне даже силой пытались навязать ваши взгляды. Так вот что я вам должен сказать — для советского инженера не совсем безразлично, кто ему платит деньги. У него есть Родина. Мы все для нее работаем, будем работать и даже головы сложим, если это будет нужно. И когда-нибудь, когда ваши хозяева выбросят вас на улицу, потому что вы станете старым и уже не сможете работать или просто в вашей Америке произойдет очередной кризис, вот тогда, может быть, вы вспомните меня и мои слова. А сейчас нам не о чем говорить, и все эти разговоры я прошу прекратить.
— Я желал вам только добра, — сказал Кервуд.
На лице его появилось выражение обиды.
Дверь отворилась, и в комнату вошел Валенс. Директор уже давно по достоинству оценил своего гостя. Он не сомневался в том, что Кервуд может оказаться шпионом, специально, подосланным к Крайневу, и поэтому держался осторожно. Правда, твердого убеждения у Валенса не было, но осторожность помешать не могла.
Поздоровавшись, Кервуд сказал:
— Мы тут спорили. Я уверял мистера Крайнева, что ему лучше работать в Америке. А он и слушать не хочет.