Звездные крылья
Шрифт:
Так продолжалось несколько долгих, тяжелых минут. Юрий не мог себя заставить шагнуть вперед. Незнакомой, странно чужой была эта женщина, которая так равнодушно сидела возле кровати, теребя кисть своего халата.
Молчание явно затянулось, и Крайнев, наконец, решился. Сдерживая волнение, тяжело ступая по паркету, который вдруг как бы размяк, он приблизился к Ганке.
Профессор и Валенс остались у двери, наблюдая.
Юрий подошел, остановился возле стула, поглядел Ганне в глаза, и ока посмотрела ка него тоже. Как хотелось Крайневу в эту минуту охватить любимое лицо ладонями, припасть к родным губам… Может быть, так и следовало поступить, но никто ничего не мог подсказать Юрию, а сам он опасался принять какое-либо решение.
Ганна смотрела на него спокойно, бездумно. Для нее Крайнев был одним из многих, которые входят в палату и исчезают бесследно; никакого чувства не отразилось в зрачках ее тусклых смарагдовых глаз. Она смотрела на Крайнева так, как рассматривают неизвестную вещь, которая непонятно откуда появилась рядом.
— Я вернулся, Ганна, — тихо, но выразительно сказал Юрий.
Только одному Валенсу было известно, как тяжело было его другу произнести эти слова, какого страшного напряжения боли они ему стоили.
Ганна отнеслась равнодушно к голосу Крайнева. Нельзя было понять, может ли она вообще что-нибудь увидеть или услышать. Крайневу стало невыносимо страшно: неужели так и не найдется способ как-нибудь оживить Ганну? Неужели он навеки потерял свою любимую?
— Давайте выйдем, — тихо сказал профессор Валенсу. — Может быть, лучше оставить их вдвоем?
Они вышли так тихо, что Крайнев даже не заметил этого.
— Почему не дают обедать. Я хочу есть, — неожиданно четко и выразительно сказала — Ганна.
Юрий даже вздрогнул, услыша эти слова. Он с трудом узнал этот голос: звучал он приглушенно, измененно, словно из громкоговорителя.
— Неужели ты не узнаешь меня, Ганна? — спросил он.
Она молчала, не слыша или же просто не обращая внимания на его слова. Крайнев подошел еще ближе, пододвинул себе стул, сел напротив девушки, взял ее за руку, поглядел в глаза. Ганна смотрела на него спокойно, ни одна мысль не промелькнула в ее зрачках.
— Ганна, это я, это я, Юрий, — повторял он одни и те же слова, стараясь пробудить эти застывшие глаза.
Ганна молчала. Ей было все безразлично: она просто не понимала, кто сидит перед ней. Ни одно воспоминание не ожило в ее мозгу.
Юрий легко обнял ее за плечи, приблизил глаза к ее глазам, словно взглядом своим стараясь войти в глубину этой сломленной недугом, искалеченной души. Ганна спокойно лежала в его объятиях; ее равнодушие, отчужденность были до ужаса страшны, доводили до исступления.
Крайневу вдруг захотелось позвать кого-нибудь на помощь. Еще миг, и он сам обезумеет от охватившего его отчаяния. Но он никого не позвал, снова сел на прежнее место, все еще не теряя надежды как-нибудь пробудить эти затуманенные глаза.
— Неужели ты все забыла, Ганна? — лихорадочно, напряженно шептал он. — Неужели забыла наши встречи, забыла, как мы прощались с тобой? Неужели ты больше не любишь меня?
Он и сам понимал, что говорит не то, что следует, но иных слов не находил. С каждым мгновением на душе его становилось все тяжелее, а надежда на перелом в состоянии Ганны понемногу угасала.
— Неужели ты и песенку нашу забыла, нашу прощальную песенку?
И он тихонько запел песенку, которую часто напевал в те далекие счастливые времена.
«Їхав козак на війноньку: прощай, — казав, — дівчинонько», — тихо зазвучало в белой палате.
Уже не веря ни в выздоровление Ганны, ни в возможность счастья на этом свете, Крайнев все напевал песню и, не отрываясь, смотрел в глаза девушке…
И Ганка, которая до сих пор сидела на стуле какая-то вся притихшая, слушая песню, вдруг выпрямилась, села ровно. Это было настолько странно, что Крайнев отшатнулся и перестал напевать. Но песня не оборвалась. Ее едва слышно, не голосом, одним дыханьем, подхватила Ганна. Выражение ее лица не изменилось, но песня лилась из полуоткрытых губ. Юрию показалось, что какая-то мысль появилась в ее взгляде.
Вошел профессор, послушал, как поет Ганна. Волнение и удивление отразились на его лице.
— Что-то изменилось, — тихо сказал он, — и во всех случаях это хорошо.
— Ты узнаешь меня, Ганна? — все еще не теряя надежды, допытывался Крайнев.
Смарагдовые глаза глядели все так же безучастно. Юрий снова обнял Ганну за плечи.
— Узнаешь?
— Пустите! Пустите! — вдруг закричала и забилась в его руках Ганна. — Пустите!
Она металась по палате, вырвавшись из рук Крайнева, и кричала, будто ей угрожала смерть.
— Выйдите, — приказал профессор и позвал санитаров.
Крайнев послушно вышел, и в кабинете профессора сел рядом с Валенсом, ожидая врача. Тот вернулся не скоро, но в его взгляде Валенс прочел удовлетворение.
— Что-то все же изменилось, — сказал врач. — Не будем делать поспешных выводов, но всякая перемена в таком состоянии — к лучшему.
— Мне можно будет приходить к ней каждый день? — спросил Юрий.
— Не знаю, каждый ли день, — ответил врач, — но завтра я попрошу вас прийти.
Сумрачный, грустный, вернулся Крайнев в институт. Валенс не тревожил его. Инженер углубился в работу, стараясь найти забвение, но оно не приходило. Мысли его то и дело возвращались к белой палате, и перед глазами неотступно стояла Ганна; невидящими глазами смотрит она на Крайнева и тихонько поет. Видение это было настолько мучительным и болезненным, что от одного такого воспоминания можно было сойти с ума.
На следующий день Крайнев пришел в больницу измученный, весь черный от бессонной ночи.