Звездные крылья
Шрифт:
— Ну, знаете, — сказал врач, — если так переживать каждое свидание, то неизвестно, кого раньше придется лечить — Ганну Ланко или вас?
Крайнев не реагировал ни на эти слова, ни на приветливую улыбку.
— Что с ней? — спросил он.
— Думаю, что больную Ганну Ланко удастся спасти, — уверенно сказал доктор. — Ваш вчерашний приход не прошел даром. Сейчас у нее очень высокая температура. Вам, пожалуй, не следует к ней заходить.
— А я думаю, что следует.
— Может быть, и так, — согласился доктор. — Попробуем.
Они опять зашли в палату. Ганна лежала в постели. На тихий скрип двери она пошевельнулась, посмотрела ка Юрия Крайнева и вдруг закричала:
— Не хочу! Не хочу!
— Это я, Ганна, это я! — бросаясь к больной, сказал Юрий.
Тяжелые рыдания в это мгновение вырвались из груди Ганны. Словно судорогой сводило все ее тело, сжимало грудь.
— Не хочу, — все еще доносилось сквозь рыдания.
Потом она затихла. Заснула или впала в беспамятство —
Юрий не мог понять.
— Я побуду с ней, — сказал он.
— Нет, — ответил врач. — Это может повредить. Но завтра приходите непременно.
Снова Крайнев вышел из больницы, не зная на что надеяться.
А на следующее утро врач сказал, твердо глядя в лицо Крайневу:
— Буду говорить прямо, Юрий Борисович, если организм выдержит нервное потрясение, которое ему приходится переживать, если выдержит лихорадку и температуру, то я почти уверен, что Ганна Ланко поправится.
— Мне можно к ней?
— Нет. Я сам попрошу вас прийти, когда можно будет.
Целую неделю напрасно приходил в больницу Крайнев.
Целую неделю в ответ на все просьбы доктор только отрицательно качал головой. Ничего нельзя было сказать определенного о ее здоровье. Но однажды утром врач, правда, не очень уверенно, сказал:
— Давайте попробуем к ней зайти…
Снова чувствуя в груди почти онемевшее сердце, вошел Юрий в знакомую палату. На белой подушке четко выделялось лицо девушки. Как же оно осунулось, похудело, это милое лицо! Его словно испепелила лихорадка…
Юрий подошел ближе, стал у постели. Дрогнули ресницы, открылись глаза. Ганна смотрела на него, как бы что-то припоминая, что-то давно забытое, далекое…
— Ты? — неожиданно тихо и вяло сказала она. — Это ты?
— Я, Ганна, я, — поспешил ответить Юрий, но длинные ресницы уже снова опустились, лицо дрогнуло и застыло.
— Что с ней? — вскочил Крайнев. — Она заснула?
— Нет, она в забытьи. Для нее это слишком большое потрясение. Сейчас мы приведем ее в чувство, но вам сюда долго нельзя будет приходить. Одно лишь могу вам сказать, теперь я в этом уже вполне уверен — она поправится. И поправится довольно скоро.
Врач говорил чистейшую правду, но еще во многом ошибался. Ганна выздоравливала не так скоро, как того хотелось Крайневу. Медленно, очень медленно, словно заторможенные, восстанавливали свою работу нервы, возвращалась утраченная память, появилась улыбка.
И увидя впервые эту улыбку и поверив в выздоровление, Крайнев упал перед кроватью на колени и сказал:
— Если бы ты знала Ганна, как ты мне дорога!
ГЛАВА ПЯТАЯ
Поезд уходил из Севастополя. Медленно поплыли назад окна вокзала, приглушенно стукнули на первом стыке рельс колеса. По длинному коридору, застеленному упругой дорожкой, Марина дошла до своего купе. Отворив дверь, она вошла и медленно опустилась на диван.
За окнами пробегали темные туннели, горные обрывы, мутная вода зеленой бухты. Скорый поезд Севастополь — Ленинград мчал на север. В уютном купе сидела Марина, и глубокая тоска окутала, словно тучей, ее сердце. Подниматься, раскладывать вещи, устраиваться поудобнее для далекой дороги — не хотелось.
Так сидела она на диване, перебирая в памяти события последних дней. Тут было о чем вспомнить. Крайнев несколькими словами сбил, спутал, изломал всю линию ее жизни…
Немного успокоившись, Марина поняла, что Крайнев не мог поступить иначе. Откровенно говоря, она должна была бы его благодарить, ведь он предостерег ее от продолжения напрасной, никому не нужной работы.
Однако благодарности найти в своем сердце она не могла. В чувствах, в мыслях царил неимоверный хаос, разобраться в котором она была не в силах.
Наиболее обидным и мучительным казалось то, что на какое-то время ее работа должна зависеть от Крайнева. В самом деле, если она усовершенствует свой самолет или создаст новую конструкцию, то где гарантия, что в институте, в котором работает Крайнев, уже давно подобного не изобрели?
Выход из этого положения, конечно, был. Надо приехать в Киев, явиться к Крайневу и качать работать под его руководством.
Нет! Тысячу раз нет. Она поедет в Ленинград и снова возьмется за работу. Она создаст новые конструкции на совершенно иных принципах…
«А потом окажется, что все это уже давно открыл Крайнев», — вплетался в ее размышления иронический голос.
С кем посоветоваться! Кому рассказать! Как назло, в купе ока совсем одна, только зеркало смотрело со стены прозрачной холодной глубиной.
Марина вынула из портфеля чертежи самолета. Квадраты бумаги, исчерченные тонкими линиями, легли на диван. В них были вложены мысли и чувства, порывы фантазии и трезвый расчет талантливого инженера. Сколько времени прожила Марина, словно ребенка, вынашивая свой проект. А сейчас все это оказалось неоригинальным, ненужным.
Марина сдвинула чертежи в угол дивана и поднялась. Вагон мягко покачивало. Поезд уже миновал горы и подходил к Симферополю. За окном мелькали деревья, кустарники и серые, набухшие дождем облака. Марина открыла дверь и вышла в коридор. Там тоже никого не было, только за стеклом двери тамбура неясно вырисовывалась фигура проводника.
Марина вернулась в купе, накинула на плечи пальто. Взявшись за ручку двери, она оглянулась. На диване лежала груда чертежей. Горько усмехнулась. День тому она ни за что не оставила бы даже ни на минуту этих бумаг. Как удивительно быстро все меняется!