Звездочеты
Шрифт:
Давно уже Легостаев не испытывал такого волнения, как сейчас, когда Орленко размашистым жестом подозвал его поближе к аппарату.
— Семен? — с непривычной осторожностью спросил Легостаев, будто тоже не поверив в то, что услышит сейчас голос сына.
— Отец, здравствуй! Какими ветрами? И не предупредил! — Семен заговорил торопливо, горячо, а Легостаев услышал в его голосе те знакомые интонации, какие всегда звучали в голосе Ирины. Чувство того, что встреча с сыном вновь оживит его думы о ней, воскресит горечь пережитого, как это ни странно, не испугало и не
— А я — внезапно! — напустив на себя беззаботную игривость, ответил Легостаев. — Внезапность — это, сынка, великолепная штуковина! Иль ты не рад?
— Очень рад, очень! — всерьез приняв его вопрос, заверил Семен. — Сто лет тебя не видел, абсолютно точно — сто лет, ни днем меньше!
— Сейчас — прямо к тебе, так что накрывай на стол, успеешь. Небось женился, молодая жена…
— Ты неисправимый фантазер, — смутился Семен. — Приедешь на заставу, увидишь — не до женитьбы.
— А вот с этим не согласен. Я вот женился, считай, в окопе, на гражданской…
Легостаев начал эту фразу весело, даже бесшабашно, с юношеской лихостью и вдруг, поймав себя на мысли, что говорит об Ирине и что теперь, после того как она покинула его, воспоминание о знакомстве с нею в бою под Каховкой выглядит неуместным и даже нелепым, умолк на полуслове.
— Жду тебя, отец, очень жду! — поспешил заполнить возникшую паузу Семен. — Ты не мешкай, выезжай, а уж стол я и без жены накрою.
«Без жены… — с грустью подумал Легостаев. — И сын без жены, и отец без жены…»
Орленко с улыбкой, в которой отчетливо проступало и понимание чувств говоривших сейчас по телефону людей, и стремление быть им полезным, едва Легостаев положил трубку, решительно произнес:
— Машина у подъезда. Поедете на моей «эмке».
Сопровождавший Легостаева лейтенант оказался молчаливым, замкнутым и, видимо, стеснительным молодым человеком, привыкшим к суровой сдержанности, и Легостаев был ему благодарен за молчание.
Стоял июнь с ясным, совершенно не замутненным, по-весеннему прохладным небом. Дорога шла через еще не созревшее и потому тихое ржаное поле. На горизонте вырисовывалась кромка молодого, по-весеннему застенчивого леса, и Легостаев, глядя на четко проступавшие в синей солнечной дали вершины деревьев, почему-то убедил себя, что именно у этого леса и стоит застава, которой командует Семен.
Он не ошибся. Когда «эмка», нещадно пыля, миновала крохотный поселок с разбросанными тут и там домишками, которые будто норовили спрятаться подальше от дороги, Легостаев увидел строго и четко впечатанную в горизонт деревянную наблюдательную вышку и понял, что сейчас он сможет обняться с Семеном.
Семен, чувствуя, что именно в эти минуты появится машина с отцом, стоял у ярко-зеленых, под цвет травы, ворот заставы.
В первую минуту Легостаев не узнал сына. Он привык видеть изрядно вымахавшего — выше отца на целую голову, — но все же невообразимо худущего сына, с еще совсем юным, порой наивным лицом, угловатого, не переступившего ту черту, за которой в человеке начинают сперва скупо, а потом все отчетливее проступать черты мужественности.
Сейчас же к остановившейся «эмке» быстро, без мальчишеской угловатости подошел совсем другой Семен — окрепший, подобранный, до неузнаваемости прокаленный на солнце, мужественный и сильный мужчина.
Они обнялись и долго не отпускали друг друга, и это молчаливое, порывистое, крепкое до боли в суставах объятье как нельзя лучше заменило им те слова, которые они, ожидая этой минуты, выносили в своей душе.
— Ты не путайся, я ненадолго, — улыбнулся Легостаев, с нескрываемой радостью вглядываясь в возмужавшее, даже посуровевшее лицо сына. — Понимаешь, так вышло… Не мог не поехать. Не знаю, что было бы, если бы не поехал…
— Папа! — с укоризной остановил его Семен, и Легостаев просиял: давно уже сын не называл его так трогательно-ласково, едва ли еще не с самого детства. — Оставайся хоть насовсем, вместе границу охранять будем. Молодец, что приехал.
— Ну спасибо. Веди, король, в свое государство. У тебя же и граница есть, и войско свое, и хозяйство — чем не король!
Они миновали ворота. Вслед за ними медленно, будто отфыркиваясь от пыли, тронулась было «эмка». Но Семен, переговорив с сопровождавшим отца лейтенантом, отпустил машину в отряд.
Легостаев увидел прямо перед собой старинное, из красного кирпича здание с колоннами, стрельчатыми окнами и крутыми каменными ступенями и ахнул:
— А это и впрямь королевский дворец!
— Бывшая помещичья усадьба, — пояснил Семен. — Не поверишь, стены, как у крепости, — вполметра.
— В случае чего, пригодится, — сказал Легостаев. — Под Гвадалахарой мы примерно в таком вот домике две недели отбивались. Стены помогали.
Солнце уже перевалило за полдень; в беседке, скрытой старыми раскидистыми кустами отцветшей сирени, курили и негромко разговаривали бойцы, видимо выспавшиеся после ночных нарядов. Невысокий плечистый пограничник вел к колодцу в поводу двух тонконогих, гривастых коней.
— Фомичев! — окликнул его Семен. — Грома подковать надо. Левая задняя расковалась.
— А я уже подковал, товарищ лейтенант. Данила заставских коней без очереди пропускает.
— Молодец! — похвалил Семен не то Фомичева, не то кузнеца Данилу. — Мой конь, — с гордостью пояснил он, кивая на стройного коня с выточенной головой, пружинисто торчащими ушами и нервными, чуткими ноздрями, со звездочкой на вороном лбу.
— Освоил кавалерию? — подзадорил его Легостаев. — Считай, отживающий род войск.
— Не торопись с конем прощаться, — возразил Семен. — На границе он и через двадцать лет пригодится.
— Я привык к скоростям, — отшутился Легостаев. — Не будем спорить, дай-ка я лучше осмотрюсь. Сам понимаешь, первый раз на заставе. Граница в той стороне?
— Точно, — подтвердил Семен, указывая на лес, простиравшийся до самого горизонта. — На правом фланге — река. Да я тебя свожу, погранстолб руками пощупаешь. Это завтра. А сейчас пойдем в мою хижину.
Они прошли по дорожке через старый яблоневый сад к невысокому домику с двумя крылечками.