Звездочка моя!
Шрифт:
Наконец, спустя долгое время, папа и Большеротиха проснулись, и нам в номер принесли завтрак, хотя время давно подошло к обеду. Папа решил, что мы все пойдем гулять. Ас попросился в зоопарк смотреть на тигров, хотя он там недавно был и уже видел, что тигров там нет.
— Я знаю другой зоопарк, очень хороший, специально для детей, — сказала Большеротиха. — Там нет тигров, но полно всяких пушистых зверюшек вроде обезьян и можно очень близко подойти к сурикатам. Знаешь, кто такие сурикаты, Ас?
И Лиз вдруг до того точно изобразила суриката, выпрямив шею и подергивая носиком, что мы все покатились со смеху.
Решено было отправиться в зоопарк Батерси-парк. По дороге папа перебирал волосы Большеротихи, в шутку кормил ее и называл «моя крошка-сурикат». В общем, меня чуть не стошнило. Но Лиз права, зоопарк и правда очаровательный, можно залезть в туннель и высунуть голову прямо в норе у сурикатов. Маленькие глазки-пуговки смотрят на нас так, словно мы их сородичи.
Асу понравились вислобрюхие свиньи, но мне пришлось держать его изо всех сил: он так и норовил перевеситься через ограду, чтобы с ними подружиться, и того и гляди мог свалиться вниз. Конфетка была в восторге от желтых беличьих обезьян. А я — от крошечных мышек, которые живут в большом мышином доме с настоящей мебелью. Я вспомнила про Город-Гардероб и подумала, как было бы здорово превратиться в мышку и побегать по комнатам, постоять у печки, попрыгать на диване, свернуться калачиком в кровати. Интересно, можно ли взять тайком двух мышек, но только не мальчика и девочку, а то у них потом появится много малышей.
Я посмотрела на папу и Большеротиху. Он ее все время обнимает, прижимает к себе. А если у них будет ребенок? Когда Большеротиха остановилась и наклонилась возле ограды, чтобы погладить большого белого кролика (явно демонстрируя всем свои ноги), я потянула папу за руку и оттащила его на пару метров:
— Папа, можно у тебя кое-что спросить?
— Что случилось, детка? — спросил папа. Он очень раскован, его все узнают, он улыбается в ответ и все время кивает.
— Папа, ты эту Лиззи любишь?
Он ошеломленно посмотрел на меня:
— Это мама велела тебе задать этот вопрос?
— Нет!
Папа засмеялся:
— Ее любимая тема.
Он вежливо помахал рукой лысому дедушке, который радостно поднял вверх два больших пальца и сыграл на воображаемой гитаре.
— Так что, любишь?
Папа вздохнул:
— Не знаю я. Дай передохнуть, Солнце.
— Но мне нужно это знать, папа. Ты ее действительно любишь и планируешь остаться с ней навсегда или ты хочешь вернуться к нам?
— Я говорю тебе, что не знаю. Я хочу повеселиться немного, господи! Я что, многого прошу? Твоя мама выносит мне мозг. У нее едет крыша, стоит мне глазом моргнуть в сторону хорошенькой женщины, которая прошла мимо. Не могу я сидеть дома взаперти. Я привык к дикой разгульной жизни, все время в разъездах, в день по концерту…
Я долго смотрю на папу. Двести лет не был на гастролях. Все еще не выпустил новый альбом. Заигрался с этой Лиззи и строит из себя молодого парня. Он как будто влез и закрылся в своем собственном Городе-Гардеробе.
Папа нежно коснулся моего рта.
— Что такое? Опять видны зубы? — забеспокоилась я.
— Нет-нет, солнышко. Ты закусила губку. Не волнуйся ты так о своих зубах. У твоей мамы насчет них пунктик какой-то. У меня в твои годы были такие же, а потом их исправили.
Я помолчала.
— Папа, Доля, та девочка, которая может быть твоей дочерью, помнишь? У нее точно такие же смешные зубы.
Но мыслями он уже далеко:
— Дай мне отдохнуть, солнышко. Я слышать больше не могу о дочках, как родных, так и о воображаемых.
Он вернулся к Большеротихе и неприлично похлопал ее по попе.
Я поискала глазами Конфетку и Аса, но их нигде нет. Десять минут ужаса. Мы носимся по всему зоопарку и наконец находим их у вольера с беличьими обезьянами.
— Вы сами как обезьянки. Надо вас обоих в клетку посадить, — сказал папа, поднимая их на руки и обнимая.
Большеротиха смотрит на них и зевает. Интересно, хочет ли она переехать к папе, родить ему детей — или ей тоже хочется развлечься? Она посмотрела на часы:
— Дэнни, не забудь, у нас планы на вечер. Отвезем детей?
Мы застряли в пробке и дома были около семи. Мама открыла дверь, лицо белое, глаза красные.
— Слава богу! — воскликнула она и кинулась нас обнимать и целовать, даже меня. Потом повернулась к папе: — Ты нарочно так надо мной издеваешься? Ты сказал, что привезешь их днем. Я приготовилась, ждала с двух.
Обзвонилась тебе, оставила кучу сообщений, но ты ни на одно не ответил!
— Эй-эй, потише! У меня телефон был выключен. Мы гуляли и развлекались, правда, ребята?
— Да, я теперь хочу домашнюю вислобрюхую свинью, мамочка! — закричал Ас. — Они так смешно хрюкают! Слушай!
И он старательно захрюкал.
— А я хочу беличью обезьянку, — сказала Конфетка. — Мама, они такие милые, такие славные, смешные!
Они радостно прыгают вокруг и наперебой рассказывают обо всем. Они еще слишком маленькие и не понимают, что это большая ошибка. Мама от их щебета только сильней заводится, а ведь нам с ней оставаться после папиного отъезда. Папа попрощался со всеми, и они заплакали. Ас разозлился и стукнул папу ладошкой:
— Ты плохой, плохой папка, ты не должен уезжать!
Конфетка плачет, убитая горем:
— Не надо, папочка, не уезжай. Пожалуйста, не уезжай. Я так тебя люблю, ты мне очень нужен. Пожалуйста, папа, останься, пожалуйста!
Папа сам чуть не плачет, обнял Конфетку, спрятал лицо в ее золотистых волосах и что-то прошептал ей на ухо. Я тоже его обнимаю, и он крепко прижимает меня к себе:
— Моя храбрая большая девочка. Я люблю тебя, Солнце.
— И я люблю тебя, папочка.
Я с трудом произнесла эти слова, будто в горле застрял огромный комок.