Звездочка моя!
Шрифт:
— Верните мне, пожалуйста, мою песню, — тихо сказала я.
— Да-да, конечно. Так это песня? А как звучит мелодия?
Я пожала плечами, хотя уже давным-давно все придумала. Поется на высоких нотах, ритм отбивается как в религиозных песнопениях.
— Очень хорошие стихи, — сказала Люси.
Я невольно обрадовалась ее словам, хотя вся ситуация очень унизительная.
— Но какие грустные! Неужели тебе так плохо, Солнце?
— Нет, со мной все в порядке, — ответила я.
Но она по-прежнему глядит на меня с беспокойством.
— У тебя в этой школе пока нет друзей, — сказала она нерешительно.
— Мне не нужны друзья, — соврала я. — Мне больше нравится быть одной.
— Но иногда тебе, наверное, очень одиноко. Ты уверяешь, что с тобой все в порядке, но вид у тебя очень грустный. Хочешь, я поговорю с девочками в классе, чтобы они были к тебе повнимательней?
— Только не с Красоткой и Сиренией!
— С ними, конечно же, нет, — согласилась Люси. — Но может, с другими?
— Нет, пожалуйста. Я в порядке, — умоляюще сказала я.
— Как у тебя дома дела? — спросила Люси, зайдя с другой стороны.
— И дома все хорошо, — наврала я. — Мне надо на обед, Люси.
И я ушла, потому что мне невыносима сама мысль рассказать о папе, который ушел из дома, и о маме, которая целыми днями рыдает, и о том, что я не знаю, как быть. Но Люси все равно узнала: завуч начальной школы поговорила с Клаудией. Бедная Конфетка описалась прямо в классе и страшно по этому поводу расстроилась. Ей надели сухие трусики, а мокрые отдали в пластиковой коробочке. Эта коробка — символ позора для Конфетки, и она вся пунцовая от стыда. Ас тоже разгорячен и растрепан — он подрался.
— Пришлось рассказать учителям, что дома… полный… разлад. Я не хотела, чтобы Аса сильно ругали, когда он совсем не виноват, — рассказала Клаудия. — Он так расстроен. Я уверена, что он не хотел кусать того мальчика.
— Нет, хотел, — отозвался Ас. — Я Тигрмен, и я покусаю всех плохих людей!
Он зарычал и начал понарошку кусать Конфетку. В другой ситуации она бы просто оттолкнула его, но сейчас вся сжалась, и взгляд у нее потерянный. Я хотела обнять ее, но она съежилась и сунула в рот большой палец. Сумку с мокрыми трусиками она отпихнула в самый конец машины.
— Только не ко мне! Терпеть не могу, когда трусы воняют! — предательски выкрикнул Ас, хотя трусики наглухо упакованы и никакого запаха нет.
Конфетка разрыдалась.
— Не плачь, Конфетка, — сказала я. — У всех случаются неприятности. Ас сколько раз описывался сам, ты же знаешь.
— Я не писаюсь! — зарычал Ас.
— Он еще такой маленький, что это не считается, — горестно зарыдала Конфетка.
— Милая, это и правда не имеет значения, — сказала Клаудия. — Господи, а я сколько раз писала в трусики, когда была маленькой.
— Но не при всех же! — воскликнула Конфетка. — Я даже не поняла, как это случилось. Мне было грустно, потому что в классе говорили о наших папах, и вдруг — фшшш, из меня все полилось! И это все увидели, потому что подо мной появилась лужа, и все начали смеяться. Не рассказывай маме, Клаудия, ладно?
— Может быть, все-таки расскажем маме, что у тебя был неудачный день? — беспокойно сказала Клаудия.
Мы едем по дороге к нашему дому. Там нас поджидают фотографы, и Клаудия с трудом проезжает мимо них в ворота. Они щелкают затворами и слепят вспышками, хотя Клаудия крикнула им, чтобы они убирались. Ас скорчил им рожицу, а Конфетка в ужасе съежилась.
— Они увидят, что на мне не те трусики! Они сразу поймут, что я обмочилась! Помоги, помоги мне, они смотрят! — захныкала она.
— Не глупи, Конфетка, они никогда об этом не догадаются, — сказала я и подумала: что папарацци делают у наших ворот? Их сто лет не было. Может, папа вернулся, и мама ждала его на ступеньке с распростертыми объятьями, и фотографы отсняли их перемирие? Может, мама с папой снова влюбились и хотят начать семейную жизнь заново?
Вряд ли. Не похоже, что папа дома. Мама уже встала и задернула шторы, чтобы фотографы ничего не увидели в свои длиннофокусные объективы.
— Они уже все знают, — сказала она, чертыхнувшись. По дому она ходит с бокалом вина, постоянно его наполняя. Мама поцеловала Конфетку, рассеянно потрепала Аса по волосам и почти не слушает, что Клаудия рассказывает ей о школе.
— Ничего страшного не случилось. Есть вещи гораздо серьезней, — ответила мама. — Напои детей чаем, Клаудия, прошу тебя. У меня голова раскалывается.
— Еще бы она не раскалывалась — столько пить, — тихо сказала Клаудия, отводя Конфетку и Аса наверх умываться.
Я подошла к маме, которая легла на диван и прикрыла глаза. Присела рядом.
— Солнце! Ты смяла подушку. Иди пей чай.
— Хочешь, я помассирую тебе голову, может, станет легче. Вот так, смотри, — и я нежно дотронулась до ее висков, но она отбросила мою руку:
— Знаю, что ты хочешь помочь, Солнце, но я очень прошу — оставь меня в покое.
Я поднялась и ушла. В углу комнаты я заметила порванную в клочья газету. От нее остались только мелкие кусочки, их уже не склеишь, но я и без этого знаю, что делать. У себя в комнате набрала в поисковике папино имя и название газеты. Тут же открылась фотография папы и Большеротихи.
Папа в уродской ковбойской шляпе, сдвинутой набок. Пальцы одной руки сложены буквой V. Другой рукой он обнимает Большеротиху за плечи. Она смотрит на него, рот у нее большой и черный. На ней крошечные шорты, которые не налезут даже на Конфетку, и высоченные каблуки. Под фото подпись: «Дэнни Килман и его новая подруга Лиззи Шоу вышли из ночного клуба «Бичис» в два часа ночи. Дэнни и Лиззи познакомились на съемках фильма «Милки Стар». Дэнни утверждает, что они всего лишь добрые друзья, но чуть ранее в этом же клубе на VIP-местах они сидели слишком близко друг к другу. Ай-ай-ай, Дэнни! Опять за старое?»