Звездопад. В плену у пленников. Жила-была женщина
Шрифт:
— Кого вам? — спрашивает.
— Это я! — отвечает монтер, даже не взглянув на нее. Мака прикрыла обеими руками вырез на сарафане и поспешно вернулась в дом, но, войдя в комнату, почувствовала себя почти оскорбленной, — перед ним стояла полуголая женщина, а он даже не взглянул. Вот и сейчас он, задрав голову, разглядывал потолок автобуса.
Какой-то стыд, вернее, стыдливость перед этим человеком, который и сейчас не замечал ни ее, ни кого-либо другого, шевельнулась в Маке.
«Если он еще раз зайдет к нам, я скажу Гено, что он порядочный, работящий человек, и надо приветить и угостить
«Ах, разве теперь время об этом?..» — и отвернулась к окну.
Автобус катился по плохо заасфальтированному шоссе, и задняя расшатанная дверь то и дело стучала и лязгала. Когда машина ухала глубже, лязг двери заглушал даже громкий говор. Пожалуй, следовало воспользоваться этим и теперь же сказать что-нибудь. Ведь в конце концов все равно придется говорить, а сколько бы она ни думала, ей никогда не рассказать ничего складного об этой ночи. В шуме трясущегося автобуса Гено не расслышит половины ее слов, она же утешится тем, что свое, мол, сказала.
Обычно, встречая ее после поездок в Ианиси и провожая с вокзала домой, Гено сходил на полпути и шел на работу. В этот раз он остался.
«Почему он едет? Наверное, хочет подробно расспросить обо всем?»
Нет, лучше сейчас сказать что-нибудь, все равно что, только сказать.
С чего начать? Страшнее того, что уже случилось, ничего не будет.
Вот если б она не растерялась в первую минуту, а спокойно вышла из вагона, не обращая ни на кого внимания, подошла бы к Гено, взяла бы его под руку и, разговаривая о доме, пошла бы с ним к выходу, как раньше, как всегда…
Мака украдкой покосилась на мужа. Хозяин больших чемоданов давно уже молчал, Гено щурясь смотрел в окно, но словно ничего не видел, и теперь не казался таким жалким.
«О чем он думает?»
Если б Тхавадзе вышел из вагона и сказал: знаешь ли ты, что твоя жена… Что мог ответить на это Гено?.. Он не вышел и ничего не сказал, но видел же из окна, как Гено нагнал ее у входа в зал ожидания и, наверное, посмеялся в душе: тоже — мужчина!.. Встретил жену на станции, поди, глаз всю ночь не сомкнул, только бы не опоздать. С утра пораньше явился, только бы броситься к жене с объятиями: хорошо ли спала? Не желаешь ли отдохнуть с дороги? Тогда я похожу на цыпочках…
Во всем виноват Гено! Почему отпустил ее! Сказал бы — никуда не поедешь!.. — и все. А если б Мака обиделась или даже оскорбилась, — пусть! Все лучше, чем то, что стряслось… А сейчас? Какого черта он приехал встречать? Сама как-нибудь влезла бы в автобус и дотащилась до дому. Или пешком пошла бы — не велика важность… Почему все-таки он не остался на работе? Может быть, предчувствие? Знает, что я никогда так часто не ездила в Ианиси, и неожиданный отъезд вызвал подозрения… Он везет меня домой, чтобы подробно выяснить все…
Кондуктор продала билеты и теперь клевала носом. На лбу и вокруг глаз у нее были неглубокие морщины. Если б не полнота, ее возраст был бы заметнее. Кондуктор недавно работает на этой линии, и Мака ничего о ней не знает, но она бывает так развязна с пассажирами, что Маке иной раз кажется — эта женщина далеко не святая… Есть ли у нее муж, родня?
Кондуктор сидела, положив обе руки на сумку с билетами, и от покачивания автобуса складки у нее на шее обозначались глубже.
«Если у нее дом и семья, почему она недоспала?.. А если прогуляла ночь, почему не боится, что кто-нибудь спросит причину недосыпания?.. Нет, конечно, она не замужем. А кому какое дело: с кем хочет, с тем и проведет ночь…»
В повороте навстречу автобусу вылетел огромный желтый самосвал. Автобус вильнул, съехал с асфальта и с такой силой ухнул в яму, что кто-то испуганно вскрикнул. Мака не почувствовала испуга.
— Лихач! — проговорил Гено и взглянул на Маку.
«Увидит присохшую к платью кровь и удивится. Не поймет, откуда кровь, не испугается, а только удивится…»
Самосвал промчался мимо. Автобус опять въехал на асфальт, но, въезжая, подскочил, подкинул пассажиров, и Мака почувствовала, как чемодан в ногах больно саданул ее и придавил ступню. Гено заметил ее движение. Если он увидит, в чем дело, то переставит чемодан и непременно скажет что-нибудь, а ей придется отвечать. Мака одернула платье на коленях, но чемодана не коснулась и даже не дотронулась до ушибленной лодыжки. Сзади, где они сидели, автобус кидало сильнее, и чемодан то и дело подскакивал и отбивал ей пальцы. Боль отвлекала. Необходимость сказать мужу неправду отступала. Вот сейчас она начнет, но боль мешала ей вымолвить то, чего она так и не придумала, и Мака хотела, чтобы машина мчалась еще быстрей и дорога становилась хуже.
Из автобуса она вышла, прихрамывая, не понимая толком, так ли сильно болела ушибленная ступня, или она выдумала, увлеклась.
— Что с тобой? — спросил Гено, когда она проковыляла несколько шагов и остановилась, поджав ногу.
— Не могу! — сказала она. — Не могу!
— В автобусе-то хоть что стряслось?
— Ничего! Ничего не стряслось!.. — Мака, прижав носком каблучок, сняла туфлю с ушибленной ноги. — Ничего!
— Да скажи же наконец! — Гено встал рядом, чтобы помочь ей удержать равновесие. Мака тут же схватилась за него и сказала:
— Чемодан упал на пальцы, Гено.
— Что?
— Чемодан упал! — смело повторила она и подняла голову. То, что она говорила сейчас, была правда.
— Когда?
— Не упал, а… — Она опустила ногу, надавила: что, если все прошло? Но нет, боль была, и она продолжала: — На повороте, когда автобус ухнул в яму… Помнишь?
— Ну…
— Когда самосвал вылетел из-за поворота. Как они все-таки носятся неосторожно!
— Ну?
— Ну и чемодан, что стоял у нас в ногах, упал мне на ступню и всю дорогу давил на пальцы.
— А ты что? — Гено заглянул ей в глаза.
Мака наклонилась, провела ладонью по ступне и опять надела туфлю. Выпрямившись, она уже не держала мужа за руку.
— На несчастье свое я вышла вчера из дому!.. На несчастье и на беду свою!.. — повторила она, обернулась и опять вцепилась в локоть Гено. Притихла, хотела прямо посмотреть ему в глаза, но не смогла. Хотела заплакать, но не сумела.
— Что с тобой, Мака? Ты не больна?
— На несчастье ушла я вчера из дому, на беду! — Она ухватилась за эти слова и не отпускала их. Они были правдой. — На беду свою… — Она не могла разрыдаться на улице, средь бела дня. — Я всегда там была несчастна…